Когда Гай Вибий Панса и Авл Гиртий в первый день нового года обрели консульские полномочия, статус Марка Антония поколебался. Консулом он уже не был, лишь консуляром, и какой бы властью ни обладал, у него можно было отнять эту власть. Подобно другим своим предшественникам, Антоний не позаботился получить полномочия губернатора от сената. Он обратился к плебсу. А решение плебса можно было оспорить, ибо Плебейские собрания представляли не весь народ Рима. Патриции на них не ходят, их мнение не учли. К тому же в отличие от других комиций и сената плебс не был обязан начинать свои собрания с культовых ритуалов. Молитвы не читались, знаки не определялись. Незначительный аргумент, ведь и Помпей Великий, и Марк Красс, и Цезарь получали провинции и полномочия тоже от плебса, но тем не менее Цицерон воспользовался и им.
Между вторым днем сентября и первым днем нового года он четыре раза выступал против Антония, и с большим успехом. Сенат, полный креатур Антония, начинал колебаться, ибо само поведение Антония затрудняло его защиту. Хотя и не имелось реальных свидетельств тому, что Антоний принимал участие в заговоре освободителей, логических домыслов было достаточно, чтобы покончить с его карьерой. А грубое обращение этого человека с наследником Цезаря завело его сторонников в тупик, потому что большинство из них были назначены Цезарем. Антоний ведь пришел к власти именно как наследник Цезаря, хотя и не названный в завещании. Зрелый мужчина, он естественно привлек к себе потрясающее число клиентов Цезаря, чем очень упрочил свое положение. Но теперь настоящий наследник Цезаря переманивал их на свою сторону — от первых рядов палаты и до последних. Октавиан не мог еще сказать, что большинство сенаторов сожалеют о своей связи с Антонием, но к тому шло, ибо Цицерон деятельно обрабатывал их для него — преследуя собственные цели. Как только сенаторы отойдут от Антония, он повернет их не к Октавиану, а к освободителям. Надо лишь представить все так, словно сам Октавиан предпочитает освободителей Марку Антонию, и в этом Цицерону весьма помогал тот факт, что молодой Октавиан не был сенатором и поэтому не мог, конечно, понять, что Цицерон его использует.
В начале нового года великий юрист принялся за выполнение своего плана. Против Антония уже поднялась огромная волна недовольства, которой тот не мог противостоять ввиду своего отсутствия. Теперь и он, и Октавиан были в каком-то роде лишь куклами в руках искусного кукловода.
Цицерон имел могущественного союзника в лице Ватии Исаврика, который винил Антония в самоубийстве отца и безоговорочно верил, что тот входил в клан заговорщиков. Влияние Ватии было огромно, в том числе и на заднескамеечников. Ибо он, как и Гней Домиций Кальвин, являлся самым стойким сторонником Цезаря среди аристократов.
Во второй день января Цицерон принялся за Антония так, что сенат подтвердил губернаторские полномочия Децима Брута, проголосовал за снятие Антония с этой должности и даже, кажется, был согласен объявить его hostis. После выступлений Цицерона и Ватии сенаторы взволновались. Каждый хотел сохранить ту небольшую власть, какую имел, а оказаться на стороне проигравших практически значило потерять эту власть.
Созрели ли они? Готовы ли они? Наступил ли момент объявить Антония официальным врагом сената и народа Рима? Дебаты вроде бы закончились, и, даже глядя на лица сотен заднескамеечников, легко можно было догадаться, как они проголосуют. Антоний был обречен.
Но Цицерон и Ватия Исаврик не учли, что консулы имеют право просить кого-либо выступить перед голосованием. Старший консул Гай Вибий Панса вел собрание как обладатель фасций на первый месяц года. Он был женат на дочери Квинта Фуфия Калена, преданного сторонника Антония, а это обязывало его сделать все возможное, чтобы защитить друга своего тестя.
— Я прошу Квинта Фуфия Калена высказать свое мнение! — послышался голос Пансы.
Вот. Он сделал, что мог. Теперь пусть крутится Кален.
— Я предлагаю, — сказал ловкий Кален, — до голосования по предложению Марка Цицерона послать делегацию к Марку Антонию с приказом отступить от Мутины и подчиниться воле сената и народа Рима.
— Правильно, правильно! — крикнул нейтрал Луций Пизон.
Заднескамеечники зашевелились, заулыбались: вот выход!
— Это сумасшествие — посылать делегацию послов к человеку, которого палата объявила вне закона еще двенадцать дней назад! — рявкнул Цицерон.
— Это не так, Марк Цицерон, — возразил Кален. — Палата только обсуждала возможность объявить его вне закона, но это не оформлено официально. Если бы все уже было оформлено, к чему тогда твое предложение?
— Семантическая уловка! — огрызнулся Цицерон. — Разве палата в тот день не одобрила действия генералов и солдат, выступивших против Марка Антония? Другими словами, людей Децима Брута? Самого Децима Брута? Да, палата одобрила их!
И он завел свою обычную песню: Марк Антоний проводил необоснованные законы, блокировал Форум с помощью вооруженных солдат, подделывал декреты, проматывал общественные деньги, торговал гражданством и царствами, освобождал за мзду от налогов, дискредитировал суд, ввел бандитов в храм Согласия, казнил центурионов и солдат под Брундизием и угрожал убить каждого, кто посмеет сопротивляться ему.
— Послать делегацию к такому человеку — значит только отложить неминуемую войну и ослабить позиции Рима! Я предлагаю ввести военное положение! Прекратить все судебные разбирательства! Одеть штатских в доспехи! Объявить по всей Италии тотальный военный набор! Благополучие государства доверить консулам, введя senatus consultum ultimum!
Цицерон помолчал, чтобы переждать шум, вызванный столь страстной речью. От возбуждения его била дрожь, и он даже не замечал того факта, что сам сейчас провоцирует Рим на еще одну внутреннюю войну. О, вот это жизнь! Словно вновь вернулись времена его консульства, когда он с тем же упоением и с тем же напором обличал Катилину!
— Я также предлагаю, — продолжил он, когда его голос стал слышен, — объявить благодарность Дециму Бруту за его терпеливость и Марку Лепиду за заключение мира с Секстом Помпеем. Фактически, я думаю, на ростре надо бы поставить золотую статую Марку Лепиду, ибо нам не нужна еще одна гражданская война.
Никто не понял, серьезно он это сказал или нет, но пришедший в себя Панса, проигнорировав золотую статую Марка Лепида, очень тактично отвел предложения Цицерона.
— Есть ли другие темы, которые палата должна рассмотреть?
Немедленно поднялся Ватия и начал пространную речь, восхваляя Октавиана. Когда солнце село, речь прервали. Палата соберется завтра, сказал Панса, и будет собираться столько раз, сколько понадобится, чтобы решить все вопросы.
На следующее утро Ватия возобновил свой панегирик.
— Я признаю, — сказал он, — что Гай Юлий Цезарь Октавиан очень молод, но нельзя отмахнуться от некоторых обстоятельств. Во-первых, он наследник Цезаря; во-вторых, он продемонстрировал зрелость, не соответствующую его годам; в-третьих, на его сторону встала большая часть ветеранов Цезаря. Я предлагаю незамедлительно ввести его в сенат и разрешить ему баллотироваться в консулы на десять лет раньше положенного срока. Поскольку он патриций, положенный возраст — тридцать девять лет. Это значит, что он сможет баллотироваться в свои двадцать девять. Почему я рекомендую такие экстраординарные меры? Потому что, почтенные отцы, нам понадобятся все ветераны Цезаря, которые еще не примкнули к Марку Антонию. У Цезаря Октавиана два легиона ветеранов и еще один смешанный легион. Поэтому я также прошу дать Цезарю Октавиану армию, полномочия пропретора и сделать его третьим командующим вооруженными силами Рима против Марка Антония.
Это было все равно что вбросить кошку в круг голубей! Заднескамеечники, опять вознамерившиеся поддерживать Марка Антония, сыграли отбой. Самое большее, что они могут сделать, — это отказаться объявить его hostis. Дебаты продолжались до четвертого января. В конце концов Октавиана ввели в сенат и сделали третьим командующим армиями. Ему также выделили деньги на раздачу солдатам обещанных премий. Управление всеми провинциями оставили в рамках, обозначенных Цезарем. Это значило, что Децим Брут сидит в Италийской Галлии официально и его армия имеет государственный статус.
В тот день обстановка в курии Гостилия усугубилась появлением двух женщин — Фульвии и Юлии Антонии. Жена Антония и его мать были с головы до пят одеты в черное, как и два его маленьких сына. Уже научившийся ходить Антилл держался за руку бабушки, младший, Юл, сидел на руках у матери. Все четверо громко плакали, но когда Цицерон потребовал закрыть двери, Панса не разрешил. Он видел, что этот спектакль нужным образом влияет на заднескамеечников, а ему не хотелось, чтобы Антония объявили hostis, он в душе ратовал за переговоры.
