Очередную посиделку в общаге инициировал Володя: у них премия, в институте стипендия, веселье подкреплялось материально.
– Валька, ты придешь?
– Не знаю пока: если буду свободна.
Ларик опять крепко опоздал: уловка древняя, как мир, но неизменно действует на некрепкие нервы. У влюбленных девушек в двадцать лет редко встречаются крепкие нервы.
Он смотрел – как ни в чем не бывало: спокоен, приветлив, весел. Ровен, Равнодушен?..
– Ты меня боишься? – поддела она.
– С чего ты взяла?
– Сел подальше, не глядишь. Опасаешься остаться с глазу на глаз?
– Ты мнительна. – Он подмигнул и пошел с ней танцевать.
Дважды она выходила в коридор – ну, подышать свежим воздухом под форточкой. Он за ней не следовал: никто, казалось, и не замечал ее отсутствия.
Но при шапочном разборе они оказались рядом. Следуя естественности ситуации, он подал ей пальто. Во дворе компания распалась, они остались вдвоем.
– Я тебя провожу до метро. – Он был вежлив.
– Тебе завтра рано вставать, зачем тратить время. Я вполне дойду сама.
– Нехорошо не проводить девушку вечером.
– О, не надо реверансов.
– Что это ты на меня бросаешься?
– Ты слишком мнителен.
– Мне нельзя быть мнительным – такие со стены сваливаются.
За такой пикировкой достигли станции, и как бы само собой получилось, что он ступил на эскалатор вместе с ней. Оба делали вид, что как бы не замечают этого.
Но вой, грохот и трансляция метро не позволяют наладить разговор по душам. Ларик молол про стройку, главное оттягивалось… «Он не хочет никакого выяснения отношений. Но тогда зачем поехал провожать? Начать первой?.. Его Катя лучше меня… Ну посмотрим».
В неопределенности ожиданий и намерений она хлебнула на выходе черную стужу. Ноздри смерзались на вдохе, пар оседал на шарфе, – какой разговор!.. Если он не войдет с ней в подъезд, то ничего не получилось…
Он попрощался в десяти шагах от двери, к которой вела расчищенная от тротуара дорожка.
– Спокойной ночи!
Из подъезда вывалилась троица, один со звоном разбил о стену бутылку, выругался, – двинулись навстречу, со смыслом погогатывая.
Валя сжалась. Ларик крепко взял ее под локоть; оглянулся, сказал в меру громко, свободно:
– Где это они застряли? – как бы ожидая близких друзей.
Трое не отреагировали: приблизились, миновали было, но – остановились вплотную; глянули в глаза, дохнули винцом, осклабились:
– Так как насчет закурить?
– Всем, или одному? – осведомился Ларик.
– Жадный! – огорчился остролицый длинноволосый угорь.
Самый высокий, здоровенный шкаф, обозрел Валю с наглой ласковостью:
– Девушка, который час? – пропел он.
– А вам мама разрешает так поздно гулять?
– Да еще неизвестно с кем.
– От этого могут получиться дети, – пояснил угорь.
– Знаете, каким образом? – просунулся вперед коротышка: смазливое личико качнулось в слабом полусвете дальнего фонаря.
Ларик высвободил руку из-под ее локтя и легким толчком отодвинул Валю позади себя, в снег.
– А чем дело? – спросил он.
– А ты чего дерешь Муму? Витек, разберись с ним.
– На пару слов, – кивнул угорь, напористо схватил Ларика за куртку и потащил его в сторону.
– Не смей! – зазвенела Валя, бросаясь.
Ларик двумя руками зажал кисть противника, крутанул вниз-вбок, опрокинул его, резко ударил вниз ногой в лицо – и полетел в снег от плюхи, которую навесил ему шкаф.
Дальнейшее она воспринимала слабо, забыв в оцепенении испуга кричать и звать помощь. (Да и кто попрется в ночь на крики о помощи?..) Драка выглядела страшно и живописно, как в кино, по сравнению с обычной уличной махаловкой, где калечат безо всяких внешних эффектов. Сознание фиксировало разорванные кадры: один валяется на снегу; Ларик стоит на четвереньках, и двое пинают его, целя по голове, опущенной меж рук; перекатившись на бок, Ларик хватает одного за ногу и дергает с вывертом, тот рушится; Ларик откатывается, вскакивает, но коротышка хватает его сзади за горло, а здоровый всаживает удары в лицо и грудь, хэкая на выдохах в такт; коротышка перелетает через спину Ларика и падает на здорового, валятся оба; удар ногой в живот; пятерня тычется в глаза; по утрамбованной тропинке в ледяном свете луны движется угорь, выставив перед собой острое сияние лезвия, а Ларик пятится от него, стягивая шапку – шапка летит в лицо, две руки перехватывают кулак с ножом, нырок, выверт с рывком, угорь с резким взвизгом падает на колени, стонет, нож лежит на снегу…
Ларик сунул нож в карман, быстро окинул поле брани: тела; сплюнул длинно темным на снег и, шатаясь, подошел к ней.
– Пойдем отсюда!.. – она схватилась, сухо всхлипывая и трясясь.
– Теперь можно не торопиться, – невнятно проговорил он…
– Куда ты меня ведешь?
– Черный ход есть? Ну, с другой стороны? – он пришамкивал.
– Зачем?
– А ты хочешь, чтобы они запомнили подъезд и еще встретили тебя?
Под фонарем она взглянула со страхом: лицо в крови, струйка из угла рта, глаз заплывает. Он оступился, качаясь.
Во дворе он потянул рифленую дверь над ступенью: открыто.
– Ну пока…
– Куда ты такой? Пошли ко мне! Может быть, надо «скорую»…
– Не ерунди. «Скорая» вызовет милицию. Превышение пределов необходимой самообороны…
– Но они же там!.. А если догонят?
– Сегодня уже не догонят. – Он хмыкнул и скривился.
– А если у тебя сотрясение? Или переломы!
– Ой, без паники. Так схожу завтра в травму.
Он отпустил ручку двери и сел на ступеньку.
– Ну, иди отсюда…
– Никуда я не пойду! – с неожиданной злостью и силой она схватила его под мышки, подняла, потащила наверх.
– Ладно, – сдался он. – Только на минутку… Помоюсь…
– Хорошо, хорошо…
В прихожей, закрыв дверь, чтоб не проснулись родители, сама сняла с него куртку, повела в ванную, пустила теплую воду:
– Больно? Тебе плохо?
Лицо стремительно опухало. Он осторожно потрогал ребра, потер бок:
– Нормально обработали. Свинцовых примочек нет? Разнесет…
– Не разговаривай, тебе больно…
– «Если смерти, то мгновенной…» – пробурчал Ларик невнятно из-под ее рук, бережно обмывающих его лицо (не целовать! не!).
– Надо смазать йодом… – растерянно решила она.
– Давно леопарда не видела? Перекись водорода есть?
Ступая на цыпочках, она притащила аптечку: порылась.
– Нет…
– И хрен с ней.
– А вот мазь календулы, мгновенно все заживляет!
– Если мгновенно – мажь, – согласился он, покряхтывая.
Закрыл глаза, наслаждаясь ее прикосновениями.
– Ты чего улыбаешься?
– Представляю, на кого буду похож завтра, – спохватился, хмур.
– Хочешь чаю?
Он подумал, должен ли по сценарию хотеть чаю. Не напутать бы.
– Если можно, покрепче… а то что-то в голове шумит.
– Тошнит? голова кружится? сотрясение, – всполошилась она. – Я вызываю «скорую»!
– А сухари потом будешь мне в лагерь сушить? – спросил он с холодной насмешкой.
– Почему?
– Да потому, что я их покалечил, и могут впаять срок! Говорю же: превышение пределов самообороны! Законы наши… Этому в Институте культуры не учат?
– Но они же втроем… с ножом!
– Решила избавиться от меня, сдав под суд?
Глотая чай и морщась, с сокрушенным вздохом заметил:
– И не хотел ведь сегодня никуда переться тебя провожать… (Она замерла: что? как, он предпочел бы, чтобы она… ее?..) И как толкнуло… будто предчувствие. Удачно, что ты была не одна. Я бы себе этого никогда не простил.
Она изнутри просияла, теплый ком прокатился из живота к глазам. Захлопотала, обретя удовольствие в роли хозяйки и сестры милосердия.
– Вызови такси.
– Куда ты такой поедешь? Сиди уж…
За ее спиной он одобрительно взглянул в зеркало, видик о'кей.
– Останешься здесь. А вдруг тебе станет плохо?
– Хочешь предъявить своим родителям с утра эдакую рожу середь квартиры? – сварливо возразил он.
Она кратко задумалась:
– Ляжешь в моей комнате. А им я все расскажу.
– Что, интересно?
– Ну, в общем, ты меня все-таки спас… – проговорила она, вслушиваясь в смысл собственных слов: а ведь правда!..
Он встал, покачнулся, осторожно потрогал голову и сел обратно.
– Действительно, что-то мне… – признал слабым голосом.
А Катя ничего не знает, мелькнуло у нее. И он, похоже, не собирается ей звонить. Да если бы Валин жених… что, жених?! Он – Катин жених? Чушь… Она подумала о Кате с насмешливым презрением: Ларик здесь, он спас ее, она за ним ухаживает, а прочие могут утереться.
Она раздвинула, застелила диванчик в своей комнате. Ларик улегся и подумал, что обрек себя на пытку и заснуть не удастся.
Выключатель щелкнул, во тьме прошуршал халатик, заскрипела кровать.
Помолчав, тихо позвала:
– Тебе не очень больно?
– Нет, – шепотом отозвался он.
Глядя в потолок, прислушивались к дыханию друг друга.
– Спишь?
– Нет.
