— Вы в Реймс? — спросил лейтенант.
— Лезь в джип, парень, — добродушно сказал священник, — садись на заднее сиденье. Машина священника останавливается по просьбе каждого на всех дорогах.
Лейтенант занял место рядом с Майклом, и джип помчался дальше сквозь плотную пелену дождя. Майкл искоса взглянул на лейтенанта. Он был очень молод, еле двигался от усталости, а одежда была ему явно не по росту. Лейтенант заметил пристальный взгляд Майкла.
— Вас, наверно, интересует, что я здесь делаю, — сказал лейтенант.
— Нет, что вы, — поспешно ответил Майкл, не желая касаться этой скользкой темы. — Нисколько.
— Ох, и достается же мне, — проговорил лейтенант, — никак не могу найти свою планерную группу.
Майкл недоумевал, как это можно потерять целую группу планеров, да еще на земле, но расспрашивать дальше не стал.
— Я участвовал в этой Арнемской истории в Голландии[101], — продолжал лейтенант, — и меня сбили в самой гуще немецких позиций.
— Англичане, как обычно, испортили все дело, — вмешался священник.
— Да? — устало спросил лейтенант. — Я не читал газет.
— Что же случилось? — спросил Майкл. Как-то не верилось, что этот бледный юноша, с таким нежным лицом, мог быть сбит на планере в тылу немцев.
— Это был мой третий боевой вылет: высадка в Сицилии, высадка в Нормандии и эта, третья по счету. Нам обещали, что это будет последняя. — Он слабо ухмыльнулся. — Что касается меня, они, черт возьми, были близки к истине. — Он пожал плечами. — Хотя все равно я не верю. Нас еще высадят и в Японии. — Он дрожал в своей мокрой, не по росту одежде. — А меня это мало радует, и даже совсем не радует. Я раньше считал себя чертовски смелым летчиком, из тех, что насчитывают по сотне боевых вылетов, но теперь понял, что я не из того теста. Когда я в первый раз увидел разрыв зенитного снаряда возле крыла, я потерял способность наблюдать. Я отвернулся и полетел вслепую. Вот тогда я и сказал себе: «Фрэнсис О'Брайен, война — не твое призвание».
— Фрэнсис О'Брайен, — спросил священник, — вы католик?
— Да, сэр.
— Мне хотелось бы узнать ваше мнение по одному вопросу, — сказал священник, сгорбившись над рулем. — В одной нормандской церкви, которую немножко поковыряла наша артиллерия, я обнаружил маленький орган с ножной педалью и перевез его на аэродром для своих воскресных служб, а потом дал объявление, что требуется органист. Единственным органистом в группе оказался техник-сержант, оружейный мастер. Он был итальянец, католик, но играл на органе, как Горовиц[102] на рояле. Я взял одного цветного парня нагнетать воздух в орган, и в первое же воскресенье мы провели самую удачную службу за всю мою практику. Даже полковник почтил нас своим присутствием и пел гимны, как лягушка весной, и все были довольны этим новшеством. Но в следующее воскресенье итальянец не явился, и, когда я, наконец, нашел его и спросил, в чем дело, он сказал, что совесть не позволяет ему играть на органе песни для языческого ритуала. Теперь скажите, Фрэнсис О'Брайен, как католик и офицер, считаете ли вы, что техник-сержант проявил истинный христианский дух?
Пилот тихо вздохнул. Было ясно, что в данный момент он не в состоянии высказать разумные суждения по такому важному вопросу.
— Видите ли, сэр, — сказал он, — это дело совести каждого…
— А вы бы стали играть для меня на органе? — вызывающе спросил священник.
— Да, сэр.
— И вы умеете играть?
— Нет, сэр.
— Спасибо, — мрачно сказал священник. — Да, кроме этого макаронника, никто в группе не умел играть. С тех пор я отправляю службу без музыки.
Долгое время они ехали молча под моросящим холодным дождем мимо виноградников и следов прошлых войн.
— Лейтенант О'Брайен, — сказал Майкл, почувствовав симпатию к бледному, нежному юноше, — если не хотите, можете не говорить, но как вам удалось вырваться из Голландии?
— Я могу рассказать, — ответил О'Брайен. — Правое крыло планера начало отрываться, и я сообщил на буксирующий самолет, что вынужден отцепиться. Я с трудом сел на поле, и, пока вылезал из кабины, все солдаты, которых я вез, разбежались в разные стороны, так как нас стал обстреливать пулемет из группы домиков, расположенных примерно в тысяче ярдов. Я старался убежать как можно дальше и по пути сорвал и выбросил свои крылышки, потому что люди становятся бешеными, когда поймают летчиков противника. Вы знаете, что при бомбардировке военных объектов бывают ошибки, из-за которых страдают местные жители. Бывают среди них и убитые. Так что, если попадешься с крылышками, хорошего не жди. Я три дня пролежал в канаве, потом пришел крестьянин и дал мне поесть. В ту же ночь он провел меня через линию фронта в расположение английского разведывательного подразделения. Они направили меня в тыл. Вскоре я попал на американский эсминец. Вот откуда у меня эта куртка. Эсминец две недели слонялся в Ла-Манше. Боже мой, никогда в жизни меня так не рвало. Наконец, меня высадили в Саутгемптоне, и мне удалось доехать-на попутных машинах туда, где раньше стояла наша группа. Но неделю назад они выехали во Францию. Меня объявили пропавшим без вести, и бог знает, что теперь делается с моей матерью, а все мои вещи отослали в Штаты. Никто мною не интересовался. Пилот планера, видимо, причиняет всем одни только неприятности, когда не намечается выброска воздушного десанта, и никто, очевидно, не имеет полномочий выплатить мне жалование, отдать мне распоряжения. Всем на меня наплевать. — О'Брайен беззлобно усмехнулся. — Я слышал, что моя группа где-то здесь, возле Реймса, вот я и добрался в Шербур на грузовом пароходе, который вез боеприпасы и продовольствие. Погулял два дня в Париже, на свой страх и риск. Правда, лейтенанту, которому не платили жалование в течение двух месяцев, в Париже делать нечего… и вот я здесь…
— Война, — официальным тоном сказал священник, — очень сложная проблема.
— Я не жалуюсь, сэр, — поспешил оправдаться О'Брайен, — честное слово, нет. Пока не приходится участвовать в высадке, я самый счастливый человек. Раз я знаю, что в конце концов вернусь к своему бизнесу — я торгую пеленками в Грин-Бей, — пусть делают со мной, что хотят.
— Что у вас за бизнес, вы сказали? — удивленно спросил Майкл.
— Торговля пеленками, — смущенно улыбаясь, повторил О'Брайен. — У нас с братом небольшое, но выгодное дело, два грузовика. Теперь его ведет мой брат. Только он пишет, что становится невозможно достать хоть какой-нибудь хлопчатобумажной ткани. Перед высадкой в Голландии я написал пять писем текстильным фабрикантам в Штатах с просьбой оказать брату помощь.
«Всякие бывают герои», — подумал Майкл.
Машина въехала на окраину Реймса. На углах стояла военная полиция, а возле собора столпилось множество машин. Майкл видел, как Ной весь напрягся на своем переднем сиденье, видимо боясь, что им придется выходить здесь, в самой гуще тыловой суеты. А Майкл не мог оторвать глаз от забаррикадированного мешками с песком собора, цветные стекла которого были вынуты для сохранности. Он смутно помнил, что, еще будучи учеником начальной школы в Огайо, он пожертвовал десять центов на восстановление этого собора, так сильно пострадавшего в прошлую войну. Смотря теперь из машины священника на возвышающуюся перед его глазами громаду, он был рад, что его вклад не пропал зря.
Джип остановился перед штабом зоны коммуникаций.
— Выходите здесь, лейтенант, — сказал священник, — идите в штаб и требуйте, чтобы вас доставили в вашу группу, где бы она ни находилась. Будьте посмелее и не бойтесь повысить голос. А если ничего не добьетесь, ждите меня здесь. Я вернусь через пятнадцать минут и пойду тогда в штаб сам и пригрожу написать в Вашингтон, если они вас не устроят.
О'Брайен вышел. Он стоял, озадаченный и испуганный, глядя на невзрачные здания, явно растерянный и утративший веру в армейский аппарат.
— А лучше сделаем так, — сказал священник. — Мы проехали кафе, два квартала назад. Вы промокли и озябли. Идите в кафе, выпейте пару рюмок коньяку и укрепите свои нервы. Там и встретимся. Я помню название кафе… «Для добрых друзей».
— Спасибо, — неуверенно сказал О'Брайен. — Но если вам все равно, я подожду вас здесь.
Священник в недоумении посмотрел на лейтенанта. Потом засунул руку в карман и вытащил бумажку в пятьсот франков.
— Держите, — сказал он, вручая ее О'Брайену. — Я забыл, что вам давно не платили.
О'Брайен со смущенной улыбкой принял деньги.
— Спасибо, — сказал он и, помахав рукой, направился в кафе.
— Теперь, — весело сказал священник, заводя мотор, — нужно отвезти вас, двоих преступников, подальше от военной полиции.
— Что, что? — глупо спросил Майкл.
— Самовольная отлучка, — засмеялся священник. — Да это же ясно написано на ваших лицах. Давай-ка, парень, протри ветровое стекло.
