Тина вышла красивенькая, намазанная и взяла меня под руку, выводя из квартиры, опасаясь, что я передумаю и решу из квартиры не выходить, а прямо приступить к делу.
Я предложил Тине выбрать ресторан, так как не знал ресторанов поблизости с её домом. Через минуты три мы оказались у высокого здания, в первом этаже которого был ресторан. Столики стояли под белыми скатертями, с хрустальными бокалами и вокруг сновало слишком много официантов для моих финансовых возможностей. Когда мы сели и я взглянул на цены в меню, то понял, что на пятьдесят долларов, которые были у меня в наличии, особо не развернёшься. Тридцать лет назад это была немалая сумма для ресторана, но глядя на голодные глаза Тины, которые пожирали меню и на её заказ мартини и закусок, я решил быть настороже и подсчитывать заказанное, чтобы не выйти за пределы пятидесяти да ещё учесть чаевые.
Я ещё плохо разбирался в американских меню, и еду заказывала она. Это был мой второй выход в ресторан с бабой после уже двухмесячного пребывания в Штатах. Она меня спросила, хочу ли я цыплёнка, говядину, свинину или рыбу, и я выбрал свинину.
– Разве евреи едят свинину? – удивилась баба.
– Умные евреи – да, – убеждённо сказал я.
Когда принесли блюда с закусками и потом с её стейком, Тина попросила официанта, чтобы он донёс ей какой-то особый сыр в порошковом состоянии, потом она попросила принести лук, истёртый в порошок, потом какой-то соус – тогда я понял, что Тина запросто перескочит мою 50-долларовую границу. Поэтому когда она приготовилась заказывать десерт, я ей сказал:
– Тина, у меня есть только 50 долларов.
Тина взглянула меня в предельном удивлении, но ей не пришло в голову предложить разделить расходы, нет, она лишь спросила:
– А разве у тебя нет кредитной карточки?
Кредитной карточки у меня не было. Более того, я тогда ещё не знал, что это такое. Когда мой коллега на фирме упомянул о кредитной карточке в разговоре, я подумал, что это нечто подобное кредиту в СССР, когда я, для того чтобы купить вожделенную радиолу, заполнял многочисленные анкеты и бумаги и волочил их в магазин, чтобы потом из моей зарплаты ежемесячно вычитали обязательную сумму в течение года.
Тина пожала плечиками и не стала заказывать десерт.
Я сжевал свою самую дешёвую в меню пищу и, когда официант принёс счёт на 48 долларов, у меня на чай не осталось даже минимальных десяти процентов, так что и официант пренебрежительно пожал плечами. Без денег трудно достичь расположение определённых групп населения, а именно, женщин и всех прочих.
Когда мы подъехали к дому Тины, я сам спросил, не пригласит ли она меня на чашку кофе. Ей, видно, было неудобно отказать, и она без воодушевления согласилась.
Разумеется, что еда не удовлетворила моего второго по важности голода, который после удовлетворения первого по важности сам становится первым. Не дожидаясь кофе, я обнял Тину и поцеловал её в шею, а потом в губы. Она радостно поддерживала разговор языков, но когда я решил расстегнуть ей лифчик, она отстранилась, а когда я засунул ей руку под юбку, она сказала, что мне пора уходить.
– То есть ты не хочешь заняться со мной любовью? – решил я уточнить, чтобы отмести все сомнения.
И тут я услышал традиционный идиотский ответ американок, не желающих раздвинуть ноги:
– I don’t know you (Я ведь с тобой ещё плохо знакома).
Но тогда я ещё не знал этого выражения и понял буквально: «Я ведь тебя совсем не знаю». Он поразил меня своей нелепостью. Спрашивается, а что ей надо знать, кроме того, что у меня есть хуй, язык и руки и что я умею с ними управляться? А ведь это можно узнать, только познав.
Я разозлился и сказал:
– Но для того, чтобы пообедать за мой счёт, ты меня достаточно знаешь?
Я посмотрел ей жёстко в глаза и медленно произнёс:
– Ты мне должна половину за обед. Изволь-ка вернуть 25 долларов!
Тина испуганно посмотрела на меня, дикаря из России, побледнела и потянулась за сумочкой, которую она положила на полку, вместо книги, среди фотографий и статуэток. Она задела одну из них и та грохнулась об пол, брызнув кусочками.
«Тоже хорошо», – удовлетворённо подумал я.
Дрожащими руками Тина стала рыться в сумочке и вытащила оттуда двадцатку с пятёркой и протянула мне.
Я вырвал их из её длинных наманикюренных пальцев, засунул в карман, повернулся и ушёл из квартиры. Я слышал, как она сразу защёлкнула за мной дверной замок, а я, исполненный чувства свершённой справедливости, поехал в бар с надеждой словить какую-нибудь девицу на появившиеся деньги.
Была пятница – мясной день, то есть бары переполнялись женским мясом, желавшим быть разделанным. Я вошёл в музыкальный грохот, легко продирающийся сквозь плотный табачный туман. Я взял в баре бутылку пива и стал осматриваться. Самок было много, но и самцов не меньше. Я подошёл к парочке пизд и что-то сказал. Но из-за моего акцента и шума они только переспрашивали:
– What? What?[86]
– Хуй в рот, – сказал я с улыбкой и отошёл от них под прощальное «What?»
Я снова осмотрелся и подошёл к другой парочке. Одна из девиц, – Долли, – мне была особо по душе и оказалась более понятливой: она разбирала что я говорил, правда я понимал не всё, что говорила она. Но мы справлялись.
– Откуда ты? – задала она мне неизбежный вопрос.
– Из России, – признался я.
Тут Долли радостно всплеснула руками и сказала мне корявое «здрастуйте».
Оказалось, что она ездила в Россию, была в Питере и жила в гостинице неподалёку от моего бывшего дома. Затем Долли сказала, что её подруга работает с эмигрантами из России.
– Где, – поинтересовался я.
– В Еврейской Ассоциации.
– А как её зовут?
– Джени.
Тут наш разговор стал ещё более доверительный, тем более, что её рядом сидящая подруга уже давно ласково разговаривала с подошедшим к ней парнем.
Я купил Долли пару коктейлей, и она пьянела на глазах. Я решил не тянуть и предложил ей уединиться у меня в квартире.
– А как я домой доберусь? Меня подруга привезла.
– Я тебя завтра доставлю домой, не волнуйся.
– Не завтра, а уже сегодня, – объявила Долли, изучив расположение стрелок на циферблате, и стала шептать подруге, что она уезжает со мной. Подруга посмотрела на меня оценивающе и кивнула Долли, благословляя на поездку.
Я обнял Долли за талию, и мы пошли к выходу, целуясь. Я нёсся домой, держа руку на Доллиной коленке, а она положила голову мне на плечо.
Я уже уверился, что дело моего хуя в шляпе её пизды.
Войдя в комнату, я включил телевизор, чтобы заглушить для соседей неизбежные вскоре стоны. Я предложил Долли вина, но она отказалась. Мы легли на ковёр у телевизора, я подложил диванные подушки под головы и мы стали целоваться. Я принялся расстёгивать её блузочку, но Долли взяла мою руку и оторвала от пуговиц. Я взялся за её ляжку, но и тут она отлепила мою руку. Тогда я решил воспользоваться приёмом для раздевания сопротивляющейся дуры, которому учил мой тренер дзю-до. Я лёг спиной на левую руку Долли, тем лишив её подвижности, свою правую руку я подложил под её голову и взял за запястье правой руки, согнутой в локте – таким образом её обе руки были зафиксированы, она лежала на спине, а у меня оставалась свободной левая рука, чтобы расстёгивать ей блузку. И тут, почувствовав своё бессилие, Долли заорала во весь голос, явно перекричав телевизор. Я сразу же выпустил её руки и вскочил на ноги – мне ещё не хватало попасть в уголовную ситуацию и получить отказ в гражданстве США – этого я со своим статусом беженца боялся больше всего. Сколько раз я пользовался этим приёмом в России, и ни одна не думала вякать, а просто позволяла себя раздеть, и сопротивление переходило во временное безразличие, а уж потом я знал как его превратить в желание. А тут – такое со мной случилось впервые. Долли тоже стояла на ногах и застёгивала пуговицу на блузочке, единственную, которую я успел расстегнуть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
