без людей мертва. Лозунг «Техника в период реконструкции решает все» имеет в виду не голую технику, а технику во главе с людьми, овладевшими техникой. Только такое понимание этого лозунга является правильным. И поскольку мы уже научились ценить технику, пора заявить прямо, что главное теперь —
в людях, овладевших техникой. Но из этого следует, что если раньше однобоко делали ударение на технику, на машины, то теперь ударение надо делать на людях, овладевших техникой. Этого требует наш лозунг о технике[770].
Сталинский призыв к «уничтожению бесхозяйственности, мобилизации внутренних ресурсов промышленности, внедрению и укреплению хозрасчета во всех наших предприятиях, систематическому снижению себестоимости, усилению внутрипромышленного накопления во всех без исключения отраслях промышленности», то есть к тому, чтобы «внедрить и укрепить хозрасчет, поднять внутрипромышленное накопление»[771], переформулируется как «Хозрасчетная бригада — потерям преграда». Напоминания о необходимости «критики недостатков», «свободы критики и самокритики», регулярных проверок «хозяйственных, профессионалистских и иных руководителей на беспартийных активах, на массовых совещаниях всякого рода», участники которых «критикуют недостатки и намечают пути их исправления», обращаются в «Кто не любит критики, тот не хочет исправиться». Рифмованное «На месте застрял — от жизни отстал» вполне может быть воспринято как переложение сталинского грозного напоминания:
иногда спрашивают, нельзя ли несколько замедлить темпы, придержать движение. Нет, нельзя, товарищи! Нельзя снижать темпы! Наоборот, по мере сил и возможностей их надо увеличивать. Этого требуют от нас наши обязательства перед рабочими и крестьянами СССР. Этого требуют от нас наши обязательства перед рабочим классом всего мира. Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют[772].
Наконец, печально известные кампании 1930-х годов по внедрению трудодней в колхозах, вплоть до постановления Совнаркома «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания», принятого в мае 1939 года и установившего минимумы трудодней, обратились множеством пословиц, подобных следующим: «Лицо лодыря видней при подсчете трудодней», «Губит лень, а спасает трудодень», «У кого много трудодней, тому и жить веселей», «Не обижайся, лень, на трудодень, будем кушать — посиди у порожка», «Сам не скажет — трудодни покажут», «За лень не получишь трудодень».
Нельзя утверждать, конечно, что конкретные пословицы появлялись немедленно после процитированных выше выступлений вождя, как прямой ответ на них. Речь идет о принципе инструментализации пословиц для перевода общего направления идеологии в форму цитируемой народной мудрости и для создания особой схемы производства значений, что и позволяет авторам многих статей того времени представить обзор пословиц, появлявшихся на каждом поворотном этапе советского строительства[773].
Круговая цитатность продуцирует то, что Серл назвал «непрямыми речевыми актами»[774], когда на первое место выходит не смысл, а функция произносимого. Вернее, смысл происходит из самого факта простого повторения, которое, согласно Младену Долару, «обладает накопительным эффектом, как будто само отсутствие смысла обрастает новым смыслом»[775]. Именно так, по мнению Долара, генерируется смысл в комедии. С этим подходом согласна и Аленка Зупанчич, которая пишет: «Комедия создает (и продолжает повторять) сам жест явления [incidence] означающего. Она использует сюжетное содержание не столько ради него самого, сколько как материал для повторения»[776]. В данном случае действительным референтом сказанного/повторенного был сам почти парадоксальный факт синхронного повтора, отсутствие задержки между выражением определенной идеи «наверху» и ее повтора «внизу», с понижением жанрового регистра с официальных деклараций на народные изречения.
Это стремление к почти что абсолютной синхронности высказываний было также приметой идеальной демократизации дискурса: сказанное наверху должно быть подхвачено и размножено практически моментально хотя бы потому, что, говоря словами еще одной пословицы начала 1950-х, «то, что Сталин говорит, того весь народ желает». В этом пословицы близки к лозунгам, являясь, по существу, «народным двойником» этого самого популярного жанра советской агитации. Их также можно отнести к советскому «лозунговому универсуму», который, согласно Юрию Левину, «обладал моделирующей функцией, формируя своеобразную „модель мира“»[777]. Так, в пословице «Была дорога от горшка до корыта, а теперь дорога везде открыта» легко увидеть двойник лозунга «Да здравствуют равноправные женщины СССР!»; в «Один жил — в заплатах ходил, в колхоз пришел — пальто нашел» очевидна стилизация под народную пословицу множества раннесоветских призывов идти в колхозы, а один из главных лозунгов советской эпохи «Партия — честь и совесть нашей эпохи» преобразился в «За совесть, за честь хоть голову снесть». Поэтому неудивительно, что при близком рассмотрении материала современные исследователи столкнулись с тем, что «не всегда ясно относительно той или иной фразы, поговорка ли это или под ее форму подобранный лозунг»[778].
Эту особенность советских пословиц признает и автор предисловия к сборнику 1950-х годов, оговариваясь:
сложенные по свежим следам событий, многие афоризмы советского времени <…> еще не оторвались от фактов, наблюдения над которыми оказались выраженными в афористической форме, еще недостаточно определилось применение этих афоризмов в переносном смысле. Мы застаем эти афоризмы в начале их исторического пути[779].
Впрочем, во многих случаях это важное отличие советских пословиц от пословиц традиционных не скрывалось, а, наоборот, с гордостью подчеркивалось, как то делает автор статьи, опубликованной в 1949 году в «Советской этнографии»: «Образный народный язык все время обогащается новыми рабочими пословицами и поговорками. Новые явления жизни в годы второй пятилетки породили новые народные пословицы»[780]. В 1952 году фольклорист-любитель написал в «Литературную газету» о «поговорках, которые ежедневно создаются в нашей стране, отражая то новое, что вошло в наш быт, в нашу советскую действительность»[781]. В конце 1950-х Варвара Адрианова-Перетц констатировала:
В условиях социалистического строя народ особенно решительно возражает против попыток объявить всякую пословичную «мудрость» вечной. Старому изречению: «Пословица вовек не сломится» советский народ противопоставляет свой афоризм, выражающий мысль о необходимости критического отношения к «мудрости» прошлого: «Старая пословица с новым веком ссорится»[782].
Связь между государственным строем, мировоззрением, пропагандой и пословицами/поговорками была очевидна для исследователя стиля Ленина, напомнившего своим читателям, что, по мнению вождя, «новым общественным отношениям <…> соответствует и новая мораль, и новая психология, и новые лозунги-поговорки»[783].
Все это приводит к выводу, что замечание Романа Якобсона о том, что «переход от эпической речи к гномическим формулам» может стать плодотворной темой для исследования[784], в контексте данного анализа можно расширить, предположив, что переход от эпической речи, то есть «больших» жанров, к жанрам «малым», происходящий на практике, представляет собой совершенно особую схему производства значений и генерации нарративов, обратную привычной, где «малые» жанры развиваются в «большие»[785]. В
