А газета «Советское искусство» неожиданно обрушилась на пьесы Ильи Сельвинского «Теория вузовки Лютце» и «Пао-Пао», написав:
«Обе пьесы беспомощны в театральном отношении и никчёмны в идейном. Поэтому они и не идут…
Сельвинский отрицает принципы социалистического реализма в поэзии…
Теперь Сельвинский козыряет “Умкой”».
На эту критическую статью Илья Сельвинский особого внимания не обратил – ведь он уже завершил поэму, которую назвал «Челюскинианой», и в которой были звонкие строки о вождях:
«Есть вожди – куртизанки народа,Пустые бубенчики прихотей масс.Есть вожди из лицея Нерона,Обердиктаторы туш и мяс.
Но есть вожди – диалектики власти,Всем рыданьям раскрывши грудь,Они возбуждают грёзы о счастье,Ищут для них подходящий путь…
Тогда их нервы протянуты сталью,Тогда их росчерк свищет, как бич!Таким вождём был Владимир Ильич.Таков товарищ Сталин!»
А Генрих Ягода в тот момент продолжал наслаждаться доставшейся ему властью.
Александр Орлов:
«Ягода не только не предвидел, что произойдёт с ним в ближайшее время, напротив, он никогда не чувствовал себя так уверенно, как тогда, летом 1936 года… Не знаю, как себя чувствовали в подобных ситуациях старые лисы Фуше и Макиавелли. Предвидели ли они грозу, которая сгущалась над их головами, чтобы смести их через немногие месяцы? Зато мне хорошо известно, что Ягода, встречавшийся со Сталиным каждый день, не мог прочесть в его глазах ничего такого, что давало бы основание для тревоги».
В сентябре 1936 года уже не было каждодневных встреч Ягоды со Сталиным, потому что вождь столицу покинул. Но подслушивание правительственных разговоров, организованное наркомом внутренних дел, продолжалось. Через полгода Ягода скажет:
«Ягода. – Я помню, в частности, что в сентябре 1936 года Волович подслушивал разговор между Сталиным, находившимся в Сочи, и Ежовым. Волович мне доложил об этом разговоре, сообщил, что Сталин вызывает Ежова к себе в Сочи».
Тщательно взвесив все факты, которые поставляла ему команда Ежова, отдыхавший у Чёрного моря вождь, видимо, решил, что после того как он «убрал» Зиновьева и его сторонников, надо убрать и тех, кто убирал зиновьевцев. И 26 сентября находившиеся в Сочи Сталин и Жданов отправили в Москву шифротелеграмму:
«ПК ВКП(б). Тт. Кагановичу, Молотову и другим членам политбюро ПК. Первая. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудел. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока ОГПУ, опоздав в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство представителей НКВД… Замом Ежова в наркомвнуделе можно оставить Агранова… Что касается КПК, то Ежова можно оставить по совместительству… Ежов согласен с нашими предложениями… Само собой понятно, что Ежов остаётся серетарём ПК».
В тот же день 44-летнего Генриха Ягоду сняли с поста наркома НКВД и назначили наркомом связи. Вместо него был поставлен 41-летний Николай Иванович Ежов, оставшийся секретарём Η,Κ и главой Комиссии партийного контроля (КПК). Образование у нового наркома было «незаконченное низшее».
Вальтер Кривицкий:
«Когда он занял кресло Ягоды, он взял с собой сотни две своих надёжных “ребят” из числа личного сталинского ОГПУ».
В НКВД наступила новая («ежовская») пора.
Генрих Ягода был потрясён случившимся. И не только потому, что должность наркома связи говорила о полном крахе его головокружительной карьеры. Настораживало то, что ему предстояло прийти на смену Алексею Рыкову, бывшему главе Советского правительства, чьё имя упоминалось на недавнем процессе Каменева и Зиновьева. Это было страшным предзнаменованием. К тому же лишение Ягоды высокого поста лишало его и престижнейшей кремлёвской квартиры – ему сразу заявили, что её необходимо срочно освободить. И дачу тоже.
Через полгода, давая показания на допросе, Ягода сказал и о том, какое мщение он готовил своему преемнику:
«Ягода. – Я вёл подготовку убийства Ежова по двум линиям. Я дал задание Воловичу подготовить террористический акт, и такое же задание я дал Иванову Лаврентию.
Воловичу я дал задание в последних числах сентября 1936 года перед отъездом моим в отпуск. Разговор у нас произошёл в моём служебном кабинете в НКВД в тот день, когда Волович, по моему распоряжению, снимал у меня подслушивающую аппаратуру у телефонов. Я сказал Воловичу: “Подумайте о возможности убрать Ежова…” Он ответил, что займётся этим».
А «Лаврентий Иванов» предложил Ягоде свой способ устранения Ежова:
«Он сказал, что у него имеется такой яд, очень удобный для отравления кабинета, так как запаха не имеет, действует медленно, но смертельно, не оставляя следов отравления».
27 сентября 1936 года, завершая эпилог «Челюскинианы», Сельвинский написал:
«Куда мне деться со своею лирой,С умом и сердцем? С памятью седой?Увы, не до меня сегодня миру:Мы старомодны с нашей красотой.
Пиши хоть ямбом, в рифму ли, без рифмы,Свети глазами прозреванью чувств —Но что нас ждёт? Увидим только взрыв мы,Твоим восторгам и мученьям чужд.
На кой же чёрт стихи, когда их силаНе в состоянье отвратить войны?»
Но через полторы недели, готовясь к выступлению на писательском собрании, которое должно было поддержать новые кадровые назначения в Союзе писателей, Илья Сельвинский записал на листке настольного календаря совсем другие слова:
«7 октября среда
1 день шестидневки
Тезисы:
1) о вредительстве и диверсантах в литературе
2) вербовка шпионов».
Сельвинский всерьёз принялся искать «вредителей» и «диверсантов» в среде писателей, называя их «мокротниками пера».
«Искренность» и «самоубийства»
В Испании гражданская война продолжалась. Советский Союз принялся активно помогать республиканцам. Но делал это, не афишируя свою помощь. Так, специальной группе особого назначения, руководимой Яковом Серебрянским (СГОНу НКВД СССР), был дан секретный приказ обеспечить Испанию авиационной техникой. И в сентябре СГОН приобрёл у одной французской фирмы двенадцать новеньких военных самолётов (якобы для какой-то нейтральной страны) и доставил их в испанскую Барселону. Вспыхнул крупный международный скандал. Но самолёты-то были доставлены!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
