пусть люди не в один и тот же день сдают, а, например, в течение месяца. Пришел, получил тест, пообщался с компьютером и ушел. А потом забрал результат — и все.
— А что, Дима, идея хорошая. Я ее на августовских совещаниях озвучу. Головка у тебя светлая, молодец.
А вы, друзья, завтра же идите в университет и записывайтесь на тестирование. Я думаю — там порядка побольше будет. Немного надо заплатить — это ведь пока эксперимент. И готовьтесь, у вас всего месяц. Там будут только задачи, так что заучивать всякие определения, формулировки не нужно. Нужно решать, решать и решать. Но теорию, конечно, знать надо — без нее все равно ничего не решите.
Дима просидел у Лены допоздна. В девять позвонил Оленин.
— Я тебе домой звонил-звонил, а твоя мать сказала, что ты у Ленки. Помирились?
— Да мы и не ссорились. Саша, дела ваши плохи. Все равно надо к врачу. Правда, там у них делают эти, как их, ну… мини. Если срок небольшой. За деньги. Но ее родителям все равно обязаны сообщить.
— Ладно, дай адрес, где это. Попробую заплатить врачу — может, обойдется. Если бы эта дура поменьше ревела. А то ходит — глаза красные, нос распух. Уже ее родители обратили внимание. Надо, пока каникулы, с этим решить, а то у нее медаль может погореть — тогда нам вообще хана.
— Что случилось? — Во время их разговора Лена держала ушки на макушке. — Это Оленин? Он об Ире?
— Он меня просил никому не говорить. Но раз ты все слышала… Только, пожалуйста, никому.
— Конечно, Дима. Значит, Ира хочет избавиться? А потом вообще может не быть детей. Она хоть об этом знает?
— Понятия не имею. Он просил узнать — я узнал. А что им остается? Ирку же родители убьют, если пронюхают, да и ему не поздоровится.
— Ой, как мне ее жалко! Ира его так любит, еще с детского сада. Она за ним всю жизнь хвостиком ходила. Когда они бывали в ссоре, пряталась за деревьями, только бы его увидеть. Оставила бы ребеночка. Ведь первенец! Они оба такие красивые, и малыш у них, наверно, был бы хорошенький − прехорошенький. Дима, уговори их оставить.
— Лена, да ты что? Кто ж меня послушает? Сашка меня, знаешь, куда пошлет? Нет уж, уволь. Пусть сами решают свои проблемы. А то можно такого насоветовать, − потом не будешь знать, куда деваться. Ох, как неохота уходить, а надо. Темно уже. О, опять звонят. Определенно, это мои.
— Да иду, иду! — закричал он в трубку. — Что делали? Занимались, естественно. Что значит, чем? Мама, что за вопросы? Физикой, в основном. Ну, мне не веришь, Лену спроси или Ольгу Дмитриевну. Ладно, я же сказал — иду.
Все каникулы Дима с Леной трудились с утра до вечера. За эти десять дней Дима узнал столько, сколько, наверно, не изучил за последние три года. Лена умела так объяснить, что самые трудные разделы становились понятными. Оставалось только удивляться, как до него все это не доходило раньше.
— Понятно? — спрашивала она, объяснив ему какое-нибудь очередное правило Ленца.
— Ежу понятно! — восклицал Дима. Он где-то слышал эту фразу. — Ты объясняешь даже лучше Марины. Хотя она тоже очень хорошо объясняла. Вам с ней надо бы идти в пед — вам же цены нет, как педагогам. Вы — национальное достояние!
Тут он увидел, что лицо Лены сразу погрустнело, и мысленно выругал себя. Зачем он вспомнил про Марину — она же не может спокойно слышать это имя. А может, она его ревнует? Так это же здорово. Значит, любит по-настоящему.
— Леночка, — участливо спросил он, — ты чего запечалилась? Что-нибудь не так?
— Про Марину подумала. Как она живет, не представляю. Ведь надо же каждый день вставать, ходить, что-то делать. За что ей такая мука? И я — тому виной.
При этих ее словах Дима просто воздел очи к небу. Да сколько же можно себя казнить! Нет, Лена, определенно, из породы самоедов.
— Лена, с чего ты взяла, что она мучается? У нее все прекрасно. Встречается с хорошим парнем. На меня и не смотрит — кивнет при встрече, и все. Успокойся и забудь!
Ничего не ответила Лена на эти слова, только тяжело вздохнула. Она чувствовала, что права, но не стала его разубеждать. Зачем и ему казниться тоже? Ведь все равно ничего не изменишь. И он снова не полюбит Марину, и она, Лена, никому его не отдаст.
А вскоре ее правота подтвердилась самым неожиданным образом. Они с Димой возились на кухне — готовили обед. Точнее, готовил Дима, а Лена, подперев рукой щеку, наблюдала за его действиями. Хлеб она уже нарезала, а больше он ей ничего не позволял. Из радиоприемника лилась приятная музыка — какой-то джаз. Как вдруг голос диктора произнес:
— А сейчас прозвучит песня лауреата московского фестиваля — композитора Ларисы Локтевой — на слова юной поэтессы Марины Башкатовой. Песня называется "Боль".
Лена остановившимися глазами посмотрела на Диму. Дима, держа в руке нож, медленно опустился на табуретку.
— Все кончено.
Закрыты двери,
А я еще чего-то жду,
— зазвучал серебряный голос Ларисы,
— А я его словам не верю
И повторяю, как в бреду:
“Он
Притворялся злым и грубым.
Не может быть, чтоб он забыл,
Мои глаза, улыбку, губы,
Ведь он их так всегда любил.”
— Какой ужас! — прошептала Лена. Дима потянулся выключить радио, но она задержала его руку.
— И тишина,
И дикий холод,
И шевелиться нету сил,
— пел знакомый голос, выворачивая им души.
— Меня случившегося молот
Пудовой болью раздавил.
— Сидеть бы вечно так
Без света,
А надо встать, домыть, дошить.
И не дает никто ответа:
Как
С этой болью
Дальше жить?
Песня кончилась, но они долго сидели молча, приходя в себя. Наконец, Дима заговорил:
— Это еще ничего не значит. У Марины сильно развито воображение. Помню, мы еще встречались, а она уже сочинила стихи об одиночестве. Такое тяжелое стихотворение — меня просто мороз продрал по коже.
— Она предчувствовала.
— Да что она тогда могла предчувствовать? Это были наши первые свидания. Просто, попало под настроение. И эту песню тоже, наверно, написала под настроение. Может, это и не обо мне вовсе.
— Дима!
— Ох, Леночка, ну что теперь поделаешь? Ну, потерпи — скоро конец. Окончим школу и перестанем встречаться с ней каждый день. Она переболеет и забудет.
— Она идет туда же. На наш факультет.
— Ну и что? Может,
