Наклонившись, он подтягивает голенища сапог, просовывает руки в рукава пиджака, застегивает его как следует на три пуговицы («Ничего, что жарко... не разжарит. Перекресов пока не снимает свой китель») и неторопливо, степенно подходит к рабочим.
— Чей это трактор? — показывает он на реку. — Битюгова? Вы смотрите, значит, опять Битюгов допускает черт те что. А ведь мы его, кажется, крепко предупредили прошлый раз на бюро. А где он сам?
— А кто его знает, — небрежно отвечает молодой рыжеватый парень.
Не глядя на председателя райисполкома, он садится на свою стеганую телогрейку, брошенную на прошлогоднюю траву, не без натуги снимает сапоги, разматывает портянки, потом расстегивает армейского образца брюки и, смеясь, скинув их, входит в холодную воду. То же самое делает второй парень, третий.
Под ногами у них, в воде, должно быть, скользкие, может, еще обледеневшие камни. Парни оступаются на камнях, подскакивают, хохочут, ругают какого-то Митьку Осетрова, утопившего трактор:
— Его бы самого тут окунуть, пестромордика!
Сергей Варфоломеевич подходит к Перекресову и повторяет те же самые слова о директоре МТС Битюгове. Но Перекресов молчит. Он внимательно смотрит, как полуголые парни работают в реке.
В руках у парней трос. Они укрепляют его в воде у невидимого трактора, вылезают на берег, прыгают на берегу, гогочут.
«Им, пожалуй, не так уж холодно, — поглядывает на них и Сергей Варфоломеевич. — Им это все равно что баловство».
А давно ли он сам был такой же молодой, как эти парни! И не боялся никакой простуды. Да он и сейчас еще не старый. Всего под сорок. Но все-таки...
Сергей Варфоломеевич опять было задумался о своей жизни, но вдруг увидел, что Перекресов и Григорий Назарович подняли сырую, мохнатую плаху и понесли ее на мост, где рабочие уже настелили несколько досок.
— Еще бы одну, вот с этой стороны, — показывает Перекресов. — И мы свободно проедем.
Сергей Варфоломеевич тоже поднимает мокрую, скользкую плаху, но она очень тяжелая. Он даже не думал, что она такая тяжелая.
— Давайте вместе, — берется за другой конец плахи рыжеватый паренек, только что вылезший из воды и натянувший сапоги. — Держите ее покрепче, а то она в случае чего придется мне прямо по ногам.
Но Сергей Варфоломеевич чувствует, что не удержит плаху, и в пояснице вдруг вспыхивает резкая боль. А надо удержать. Он кряхтит и напрягает все силы, будто в этой плахе сейчас сосредоточивается его главный жизненный интерес, будто по тому, как он донесет эту плаху, люди станут судить, годится ли он еще на что-нибудь.
На его счастье, к ним подбегает, весело блестя очками, Григорий Назарович. «Милый ты человек, — думает про него Сергей Варфоломеевич. Просто спас ты меня. Просто спас».
А Григорий Назарович, уложив на мосту плаху, бежит к жеребцу, вскинувшему голову и яростно заржавшему. Вот сейчас он встанет на дыбы, оторвется от телеграфного столба и умчится вместе с пролеткой, без седоков, в привольную степь, еще не зазеленевшую, но уже готовую зазеленеть.
Григорий Назарович отвязывает жеребца, похлопывает его ладонью под гривой и выводит к мосту.
6
Пролетка теперь свободно переезжает мост и катится по неожиданно хорошей, или, лучше сказать, по удовлетворительной дороге. Это, должно быть, сами колхозники из Желтых Ручьев ее наладили. А может быть, и не они. Тогда кто же?
Во всяком случае, Сергею Варфоломеевичу это пока неизвестно. Ему помнится только, что и тут, за мостом, дорога была всегда плохой.
До войны, задолго еще до войны, он сюда часто ездил. Не в пролетке, а верхом. У него тут девушка знакомая жила — Клавка Бескудникова. Бедовая девушка! Она уехала отсюда на строительство какое-то. Давно уехала. А он женился на другой, хотя любил Клавку. Но на Клавке он бы все равно не женился: уж очень бедовая она была...
Небо опять прояснилось. Солнце снова нагревало лакированную обшивку и бронзированные поручни пролетки.
Солнце теперь ярко осветило всю окрестность — и поля, и перелески, и дальше длинные холмы, под которыми, говорят, захоронены то ли татары, то ли другие чужеземцы, в древние времена пытавшиеся захватить эти земли.
Холмы уже прогрелись под солнцем. На них рыжеет прошлогодняя трава. А под холмами кое-где до времени не растоплены пестрые островки снега, но рядом с ними уже пыхтят тракторы, постреливая сизыми дымками. И дымки эти ползут по влажной земле. Или это сама земля, только что оттаявшая, дышит сизоватым паром, похожим на дымки?..
Воздух насыщен запахами перегноя, сосны и полой воды, только что освободившейся ото льда, — бодрящий душу воздух. Но Сергея Варфоломеевича он уже не бодрит, не веселит, а скорее тревожит.
Весна в его жизни давно уже связана не с весельем, а с огорчениями.
Как стает снег, так и начинаются неприятности с севом, с инвентарем, с отстающими колхозами. И по каждому случаю надо давать объяснение, выслушивать упреки, опасаться выговоров или еще чего-нибудь похуже...
А потом приспеют лето, осень, связанные с новыми тревогами.
Только зимой, пожалуй, и вздохнешь немножко. Но тут опять же вскоре начинается подготовка к весне.
Так вот и живет Сергей Варфоломеевич из года в год. Конечно, он не жалуется. И смешно было бы жаловаться: уж если взялся за гуж — не говори, что не дюж.
Просто всякие мысли сейчас бродят в его голове.
А Перекресов что-то пишет. Как переехали мост, он сразу же вынул из кармана блокнот и что-то записывает, а что — разобрать со стороны невозможно. Будто он не буквы, не слова записывает, а знаки какие-то ставит. Да Сергей Варфоломеевич и не сильно старается заглядывать к нему в блокнот. Это, пожалуй, и неудобно. Пусть пишет. Сергею Варфоломеевичу-то какое дело?..
Хотя чем-то записи все-таки беспокоили его. И ему все более казалось странным, просто невероятным, что вот такой важный человек, секретарь обкома, вдруг решился поехать зачем-то, даже не на машине, в эти самые Желтые Ручьи. Ну пусть оттуда, из Желтых Ручьев, пришла кляуза в обком. Но можно было бы в таком случае послать инструктора туда или комиссию, как это водится. А он, секретарь обкома, для чего-то сам поехал. А для чего?
И что он вывезет оттуда? Какая польза будет? Ведь даже у Сергея Варфоломеевича, на что уж он небольшой работник — не такой большой, все-таки скопится за сегодняшний день большая почта. Тут и то, что надо прочитать и понять, и то, что самому надо подписать и отправить.
А секретарю обкома, не то что председателю райисполкома, пишут отовсюду: и из Москвы, и со всей области. Это, наверно, вот такая пачка за каждый день. А он поехал в Желтые Ручьи. А зачем?
Виктор Иванович, бывало, тоже разъезжал, но у того была другая хватка. И что бы теперь ни говорили про него, Сергей Варфоломеевич всегда будет вспоминать прежнего секретаря обкома добрым словом. Всегда будет вспоминать, хотя и имел от него неприятности.
Виктор Иванович любил, что называется, накачать работников. Бывало, он проедет, так только треск стоит. Этому, тому — всем раздаст, если задержались с уборкой или хлебозаготовками. Зато он зла не помнил. А Перекресов еще не известно, что за человек. Всего про него еще не известно.
Сергей Варфоломеевич улыбнулся, вообразив, как повел бы себя Виктор Иванович, если б на его пути оказался расшатанный мост и к тому же утопленный трактор. Да он бы душу вытряс и из председателя райисполкома, и из того же Битюгова — директора МТС! Он бы уж его нашел! А этот ничего. Только записывает в блокнот. Может, про это как раз и записывает. Но что-то больно много пишет, как резолюцию готовит для партактива.
Всю дорогу Перекресов называл Сергея Варфоломеевича уважительно на «вы» и неизменно по имени-отчеству, чего никогда не делал Виктор Иванович, любящий всех называть только по фамилии и на «ты». Но мало кто обижался. А этот, пожалуй, слишком вежливый, и от этой вежливости получается какая-то жесткость.
Как-то все время неуютно Сергею Варфоломеевичу, когда Перекресов даже молча сидит с ним рядом в пролетке на пружинной клеенчатой подушке.
А Григорий Назарович вроде того что дремлет на козлах.
Напрасно его, пожалуй, взял с собой Сергей Варфоломеевич. Напрасно: болтливый он очень! Лезет, куда его не просят. И Перекресов из его болтовни может составить совсем не то мнение.
А вообще-то ничего не поделаешь, пусть составляет.
На прошлой неделе какие-то корреспонденты приезжали. Тоже чего-то такое расспрашивали. Может, уже написали статейку. Может, скоро появится в газете. Ну и пусть. Что же теперь делать? Перестройка идет по всем вопросам. На всех не угодишь.
А все-таки немножко обидно. Похоже, что Сергей Варфоломеевич преждевременно состарился. Ужас как заболела вдруг поясница, когда он поднял плаху. Теперь уже не болит — прошло.
А все-таки в чем же дело? Рано бы еще стариться. И Терентьев, пьяный, на свадьбе вдруг погладил его по голове и захохотал: «Мало у тебя волосьев-то остается на голове. Как ветром сдуло. От умственного, что ли, труда?» Похоже, что и Терентьев посмеялся над ним. Пьяный, конечно, был, осмелел. Не надо было гулять у него на свадьбе. Надо было поздравить молодых и уйти.
