Оговоренная цена покупки составила четыреста тысяч ливров, из которых Людовик заплатил только шестьдесят тысяч. Мария сохранила право пользования владениями и замками Ла Фер и Дю Шатле, но после продажи судебная тяжба продолжилась. С некоторыми трудностями Марии удалось получить от Людовика двести тысяч ливров, или половину стоимости, но сто сорок тысяч все еще оставались невыплаченными. Мария выдвинула против герцога Орлеанского не менее одиннадцати исков, пытаясь получить то, что ей принадлежало по праву, однако после свадебного пира в 1405 году она вдруг умерла (ходили слухи об отравлении). Ее сын Робер де Бар продолжил судебную тяжбу и против герцога Орлеанского, и против мадам де Куси, которая так и не вышла замуж за Стефана Баварского, но по-прежнему сохраняла вдовьи права. В 1408 году, после смерти Людовика Орлеанского, парламент удовлетворил права вдовы, но случилось это через несколько лет, когда ее дочь Изабелла, вышедшая замуж за брата Жана Неверского, умерла, не оставив наследника. Тем временем Карл Орлеанский, сын Людовика, оставался владельцем домена де Куси, и, когда сын Карла стал королем Людовиком XII, владения де Куси перешли тому, кто их так долго ждал, — к французской короне.
Измученное столетие подошло к завершению, сохранив при этом присущие ему черты. В марте 1398 года император Венцеслав и король Франции встретились в Реймсе, они еще раз попытались покончить с расколом. Карла VI убедили, что пока церковь не объединится, от своей болезни он не излечится. Для смещения Бенедикта Парижский университет предложил французам отказаться от послушания, но прежде чем принять столь радикальную меру, университет еще раз попытался убедить пап подать в отставку. Надо было, чтобы император надавил на Бонифация, в этом и состояла цель совещания в Реймсе. Из-за неадекватности двух главных правителей — один страдал от алкогольной зависимости, а другой от безумия — результат встречи оказался не тем, на какой рассчитывали. Близился очередной приступ безумия, теперь у Карла случались лишь короткие периоды просветления. Венцеслав же был постоянно пьян. Когда начались переговоры, император находился в ступоре и вяло соглашался на все предложения. Когда же Карла окончательно покинул рассудок, совещание закончилось.
Пап убеждали, пытались им угрожать, но они сопротивлялись. Франция отказалась от послушания и даже осадила папский дворец, но ни одна из этих мер не помогла сместить Бенедикта; более того, начались такие беспорядки, что пришлось все прекратить. Ричард II, желавший дружить с Францией, согласился потребовать отставки Бонифация, но лишь восстановил против себя англичан, которые и прежде были недовольны правлением своего короля. Лондонцы, приверженцы Глостера, называли теперь короля не иначе, как Ричард Бордо (по месту его рождения) и говорили: «Его сердце настолько французское, что он не может этого скрыть, но придет день, и он заплатит за все».
Затем в Англии произошли «великие и ужасные» события, каковых, по мнению Фруассара, в истории еще не бывало. Ричард был уверен, что Глостер готовит против него заговор, а потому отправил герцога в Кале, где его задушили полотенцем. На этом Ричард не успокоился, казнил Арундела, выгнал Уорика и Перси и вызвал у подданных такой страх и такую ненависть, что в 1399 году его кузен Генри Болингброк сместил Ричарда, и никто не заступился за законного короля. Ричард был вынужден публично отречься, из Тауэра его переместили в закрытую тюрьму, где год спустя он умер от намеренно плохого ухода, — а может, его просто убили. О мирных отношениях с Францией забыли. Болингброк (теперь уже Генрих IV) смело говорил об отмене перемирия, однако узурпация власти чревата восстаниями, так что он думал прежде всего о том, чтобы усидеть на троне, и вовсе не устремлял взгляд за пределы страны.
Все эти события страшно огорчали Фруассара. Если продажа собственности Ги де Блуа нанесла удар по его идеалам, то свержение короля Англии совсем потрясло, и дело тут было не в любви к Ричарду II, а в крушении порядка, поддерживавшего его мир. Шестьдесят с лишним лет его жизни и жизни де Куси, казавшиеся исполненными бесконечного интереса и волнений, уходили в тень. Он ощутил пустоту и не мог продолжать жить; его история заканчивается вместе с окончанием века.
Если тем немногим, кто был наверху, эти шестьдесят лет казались исполненными блеска и приключений, то для большинства они были чередой непредсказуемых опасностей. Людей подстерегали три тяжких испытания — грабежи, чума и налоги. В эти годы происходили свирепые и трагические конфликты, банкротства, предательства, восстания, убийства, безумства, падения принцев, сокращение пахотных площадей, превращение заброшенных земель в пустыри и возвращение чумы, пробуждавшей в людях чувство вины за грехи перед Богом.
Божья кара не перевоспитала человечество. Напротив, осознание собственной греховности сделало людское поведение еще хуже. Насилие отбросило все преграды. Это было время нарушения любых правил. Законы не соблюдались, институты переставали исполнять свои функции. Рыцарство никого не защищало, церковь не указывала дорогу к Богу; города, некогда проводники прогресса и общественного блага, погрязли в сварах и классовой войне; население, уменьшившееся из-за чумы, так и не оправилось. Война Англии и Франции и вызванный ею бандитизм вскрыли пустоту военных притязаний рыцарства и лживость его морали. Раскол потряс основание церкви и породил чувство неуверенности. Люди увидели, что не в силах управлять событиями, они ощущали себя обломками кораблекрушения, болтающимися по морю без цели и без смысла. Все эти годы они страдали и понапрасну боролись. Им хотелось получить лекарство, которое вернуло бы веру, стабильность и порядок, но они так его и не дождались.
Времена при этом отнюдь не были статичными. Утрата веры в гарантов порядка открывала дорогу переменам, а несчастье вселяло жажду действия. Угнетенные более не терпели, а восставали, хотя и, подобно буржуа, пытавшимся добиться реформ, вели себя, мягко говоря, странновато, да и не были подготовлены к осуществлению своих замыслов. Марсель не смог добиться хорошего управления, не получилось этого и у Доброго парламента. Жакерия не справилась с нобилями, ремесленники Флоренции — «тощий народ» (popolo minuto) — не сумели укрепить свой статус; английских крестьян предал их король; все выступления трудящихся были подавлены.
Тем не менее, как и всегда, перемены происходили. Уиклиф и протестантское движение оказались естественным следствием пассивности церкви. Монархия, централизованное управление, национальное государство набирали силу — к добру или к злу. Компас расширил просторы мореплавания, Европа выходила из своего «заточения» и готовилась открыть Новый свет. Литература, от Данте до Чосера, выражала себя в национальных языках, близилось книгопечатание. В год кончины Ангеррана де Куси родился Иоганн Гуттенберг, хотя само по себе это, конечно, еще не означало переворота. Несчастья и беспорядки XIV века не могли остаться без последствий. В следующие пятьдесят с лишним лет времена будут еще хуже, но в один незаметный момент, словно с помощью какой-то мистической химии, оживятся энергетические потоки, сложатся идеи, возникнут новые реальности, и человечество пойдет другим путем.
ЭПИЛОГ
В последующие пятьдесят лет силы, запущенные в движение в XIV веке, проявили себя в полной мере, некоторые в преувеличенной форме, как заболевания в пожилом возрасте. После тяжелой эпидемии последнего года столетия «Черная смерть» исчезла, но возобновились война и разбои, усилился культ смерти, стали более ощутимыми старания покончить со схизмой и злоупотреблениями церкви. Численность населения упала до низшей точки, и это в обществе, ослабленном физически и морально.
Жан Неверский, унаследовавший в 1404 году титул герцога Бургундского, стал убийцей и совершил ряд других преступлений. В 1407 году он нанял банду крепких мужчин и поручил им убить своего соперника Людовика Орлеанского. Когда темным вечером Людовик возвращался домой, его встретили наемные убийцы. Они отсекли ему левую руку, державшую поводья, стащили с мула, зарубили Людовика мечами и топорами, забили деревянными дубинками, после чего сбросили тело в канаву, а охранники Орлеанского, от которых, похоже, в таких случаях никогда не бывает толка, ускакали прочь.
Титул герцога защищал от наказания. Жан Бесстрашный публично защитил Неверского, сказал, что это был акт оправданного убийства. Через своего представителя он заявил, что Людовик был человеком порочным, продажным, склонным к колдовству, и присовокупил длинный список публичных и частных злодейств покойного. Поскольку Людовик связывался в общественном мнении с экстравагантным и распущенным двором, а также с бесконечным требованием денег, то Жан Бургундский сумел представить себя противником последнего налога, объявленного правительством. В глазах людей герцог сделался другом и защитником.
