будет более пристыжен, чем они! Куй же железо без боязни, сын мой… Есть нечто, чего не опозорить и каторге: чистая совесть и честь!.. А теперь время приближается… Скажите нам, Горбунья, вы не заметили, высоко ли от земли окно?
— Не очень высоко, господин Дагобер, особенно с той стороны, которая обращена к больнице умалишенных, где заключена мадемуазель де Кардовилль.
— Каким образом удалось вам поговорить с мадемуазель де Кардовилль?
— Она была в саду больницы; там есть место, где стена сломана и оба сада разделяются только решеткой.
— Превосходно… — сказал Агриколь, продолжая стучать молотком. — Значит, мы можем легко попасть из одного сада в другой… Быть может, из больницы легче будет и выйти на улицу… К несчастью, ты не знаешь, где комната мадемуазель де Кардовилль!
— Нет, кажется, знаю… — начала Горбунья, стараясь припомнить. — Она находится в квадратном павильоне; над ее окном я заметила нечто вроде навеса, белого с синими полосами.
— Ладно, не забудем.
— А не знаете ли вы хоть приблизительно, где комнаты девочек? — спросил Дагобер.
После минутного размышления Горбунья отвечала:
— Они должны быть против окна мадемуазель де Кардовилль, так как она с ними переговаривается знаками через окно. Мадемуазель Адриенна мне сообщила, насколько я помню, что комнаты эти одна над другой. Одна на первом этаже, а другая на втором.
— Есть на окнах решетки? — спросил кузнец.
— Этого не знаю.
— Это не важно. Спасибо, добрая девушка: с такими указаниями можно смело идти, — сказал Дагобер. — Что касается остального, у меня уже составлен план.
— Дай, малютка, воды, — обратился к Горбунье Агриколь, — надо охладить железо. Ну, хорош ли крючок? — спросил он отца.
— Отлично! Как только железо остынет, мы приладим веревку.
Между тем Франсуаза на коленях горячо молилась Богу за мужа и сына, собиравшихся, по своему неведению, совершить страшный грех. Она молила Создателя обратить на нее одну Свой небесный гнев, так как она вовлекла их в это опасное дело.
Дагобер и Агриколь молча закончили приготовления. Они были оба очень бледны и торжественно-сосредоточенны. Несомненно, оба сознавали всю опасность рискованного предприятия. На колокольне Сен-Мерри пробило десять. Ветер и шум дождя заглушали бой часов.
— Десять часов! — воскликнул Дагобер. — Нельзя терять ни минуты… Агриколь, бери мешок!
— Сейчас, батюшка!
Поднимая мешок, Агриколь быстро шепнул Горбунье, еле стоявшей на ногах от волнения:
— Если завтра утром мы не вернемся, я тебе поручаю мать… Сходи к месье Гарди, быть может, он уже вернулся. Ну, сестра, будь мужественнее, обними меня… я оставляю на тебя бедную мать!
При этом глубоко взволнованный кузнец дружески обнял девушку, которая боялась потерять сознание.
— Ну, Угрюм… в поход, старина, — сказал Дагобер, — ты будешь у нас за часового… — Затем, подойдя к жене, которая, заливаясь слезами, покрывала поцелуями голову сына, прижав его к своей материнской груди, солдат, пытаясь казаться вполне спокойным и почти веселым, прибавил: — Ну, жена, старайся быть благоразумной… Растопи хорошенько печку… часа через два-три мы явимся с девочками и с красавицей Адриенной… Ну, поцелуй же меня на счастье…
Франсуаза бросилась ему на шею, не говоря ни слова. Немое отчаяние, судорожные, глухие рыдания разрывали сердце. Дагобер, высвободившись из объятий жены, скрывая волнение, сказал сыну изменившимся голосом:
— Пойдем… пойдем скорее… Она надрывает мне сердце… Голубушка Горбунья, поберегите ее… Агриколь, идем!
И солдат, укладывая в карманы пальто пистолеты, направился к дверям в сопровождении Угрюма.
— Сын мой… дай обнять тебя еще раз… быть может, в последний раз… — молила несчастная мать, не будучи в состоянии двинуться с места. — Простите меня… я одна во всем виновата…
Кузнец вернулся. Он также плакал, и слезы их смешались. Сдавленным голосом он шепнул:
— Прощай, матушка… Успокойся… До скорого свиданья!
И, вырвавшись из объятий Франсуазы, он догнал отца уже на лестнице.
Франсуаза Бодуэн глухо застонала и упала без чувств на руки Горбуньи.
Дагобер и Агриколь вышли на улицу в самый разгар бури и поспешно направились к бульвару Госпиталя. Угрюм следовал за ними.
IX
Штурм и взлом
Пробило половину двенадцатого, когда Дагобер с сыном достигли бульвара Госпиталя.
Несмотря на яростный ветер, проливной дождь и густые тучи, ночь казалась довольно светлой благодаря позднему восходу луны. Белые стены монастырского сада и его высокие деревья выделялись в бледной полумгле. Вдали, сквозь туман и дождь, мелькал красноватый огонь фонаря, раскачиваемого ветром и слабо освещавшего грязную дорогу пустынного бульвара. Изредка слышался вдали глухой звук задержавшейся кареты, и снова наступало угрюмое молчание.
После ухода из дома наши путники обменялись всего двумя-тремя словами. Цель этих людей была самая благородная и честная, однако, молчаливые и решительные, они скользили во тьме, как разбойники, в этот час ночных преступлений. Агриколь нее на плечах мешок с крюком, веревкой и железной полосой, Дагобер опирался на его руку, а Угрюм следовал по пятам.
— Должно быть, уж недалеко та скамейка, на которой мы сидели, — сказал Дагобер, останавливаясь.
— Да, — отвечал Агриколь, вглядываясь в темноту, — вот она, батюшка.
— Надо подождать полуночи, — продолжал Дагобер, — сядем отдохнуть и договоримся, как действовать…
После минутного молчания солдат начал, волнуясь и крепко сжимая руки сына:
— Агриколь… дитя мое… еще есть время… умоляю тебя: отпусти меня одного… я сумею выпутаться… Чем ближе страшная минута, тем больше я тревожусь, что вовлек тебя в столь опасное предприятие…
— А я, батюшка, чем ближе эта минута, тем сильнее убеждаюсь, что могу быть вам полезен… Какова бы ни была ваша участь, я ее разделю с вами… Наша цель похвальна: это долг чести, который вы должны оплатить… я хочу иметь в этой оплате свою долю… Уж теперь-то я не отступлю ни за что… Поговорим о плане действий.
— Ты, значит, все-таки пойдешь? — спросил солдат, подавляя вздох.
— Надо, батюшка, — продолжал Агриколь, — постараться добиться успеха без помехи… и мы добьемся его… Вы заметили там, в углу стены, маленькую калитку? Уж одно это превосходно…
— Через нее мы проберемся в сад и станем искать то место, где кончается стена и начинается решетка.
— Да, да. С одной стороны помещается павильон, где живет мадемуазель де Кардовилль, а с другой стороны та часть монастыря, где заперты дочери генерала Симона.
В эту минуту свернувшийся у ног хозяина Угрюм вскочил и, подняв уши, начал прислушиваться.
— Угрюм, должно быть, что-то чует, — сказал Агриколь, — послушаем.
Ничего не было слышно, кроме шума ветра, колебавшего высокие деревья бульвара.
— Батюшка, если калитка в сад отворится, мы возьмем Угрюма?
— Да, возьмем. Если там есть сторожевая собака, он справится с ней. Кроме того, он даст нам знать о
