на которое способен лишь независимый индивид. Я слышала однажды, как набожная мать семейства говорила дочерям, что «любовь – это грубое чувство, подобающее только мужчинам и незнакомое порядочным женщинам». Это простодушное изложение того самого учения, какое излагает Гегель во второй части «Феноменологии духа».
Но отношения матери и жены обладают единичностью отчасти как нечто природное, свойственное чувственному влечению, отчасти как нечто негативное, усматривающее в единичности только свое исчезновение, отчасти именно поэтому эта единичность есть нечто случайное, что может быть заменено другой единичностью. В обители нравственности не «этот» муж, не «это» дитя, а некий муж, дети вообще – не чувство, а всеобщее, суть именно то, на чем основываются эти отношения женщины. Отличие ее нравственности от нравственности мужчины в том именно и состоит, что в своем определении для единичности и в своем чувственном влечении она остается непосредственно общей, а в единичности вожделения остается чуждой; напротив того, в мужчине обе эти стороны расходятся, и, так как он как гражданин обладает сознающей себя силой всеобщности, он этим приобретает себе право вожделения и в то же время сохраняет за собой свободу от него. Когда, стало быть, к этому отношению жены примешана единичность, нравственность этого отношения не чиста; поскольку же она чиста, единичность безразлична, и жена не нуждается в моменте признания ее «этой» самостью в «ином»[363].
Все это означает, что для женщины брак ни в коем случае не приводит к созданию неповторимых отношений с избранным ею супругом, он лишь в самом общем виде оправдывает выполнение ею женских функций. Все женщины должны довольствоваться одинаковыми радостями, не внося в них ничего индивидуального; это приводит к двум важным обстоятельствам, касающимся их эротической судьбы: во-первых, они не имеют никакого права на небрачные сексуальные отношения. Поскольку для супругов плотские отношения становятся обязанностью, наложенной на них обществом, желание и удовольствие уходят на второй план по сравнению с общественными интересами. Но мужчина, тесно связанный с миром как работник и гражданин, может иметь случайные связи как до женитьбы, так и после нее. Во всяком случае, он может обрести счастье и вне брака. Женщина же, на которую общество смотрит главным образом как на продолжательницу рода, должна как таковая быть абсолютно незапятнанной. Кроме того, как мы уже говорили, биологическая связь между общим и частным неодинакова у мужчин и женщин: мужчина, выполняя свои обязанности супруга и производителя, всегда испытывает удовольствие[364], у женщины же детородная функция и сладострастие не связаны между собой. Так что действительной целью брака, который, как считается, освящает эротическую жизнь женщины, является на самом деле ее уничтожение.
Эта сексуальная фрустрация женщины была сознательно принята мужчинами; как мы видели, они, находя опору в некоем оптимистическом натурализме, легко мирились с женскими страданиями: такова уж ее участь; эта удобная точка зрения подтверждалась и библейским проклятием. Страдания, связанные с беременностью, – тяжкая цена, которую женщина платит за краткий миг призрачного наслаждения, – служили им темой для шуток: «Пять минут удовольствия, девять месяцев мук», «Входит легче, чем выходит». Этот контраст нередко казался им смешным. Подобная философия не лишена садизма; ведь страдания женщин радуют многих мужчин, и им не нравится, что их хотят облегчить[365]. Поэтому не стоит удивляться тому, что мужчины без всяких угрызений совести отказывали женщинам в праве на сексуальное удовлетворение; более того, они полагали, что целесообразно отказывать им не только в сексуальном удовольствии, но и в сексуальном желании[366].
Именно об этом с очаровательным цинизмом пишет Монтень:
Вот и выходит, что допускать, состоя в этом почтенном и священном родстве, безумства и крайности ненасытных любовных восторгов – своего рода кровосмешение, о чем я, кажется, уже где-то говорил. Нужно, учит Аристотель, сближаться с женой осторожно и сдержанно и постоянно помнить о том, что, если мы станем чрезмерно распалять в ней желание, наслаждение может заставить ее потерять голову и забыть о границах дозволенного… Мне неведомы браки, которые распадались бы с большей легкостью или были бы сопряжены с большими трудностями, нежели заключенные из-за увлечения красотой или по причине влюбленности… Удачный брак, если он вообще существует, отвергает любовь и все ей сопутствующее… (Книга III, глава V).
И еще:
Даже те наслаждения, которые они вкушают от близости с женами, заслуживают осуждения, если при этом они забывают о должной мере и что в законном супружестве можно так же впасть в распущенность и разврат, как и в прелюбодейной связи. Эти бесстыдные ласки, на которые толкает нас первый пыл страсти, не только исполнены непристойности, но и несут в себе пагубу нашим женам. Пусть лучше их учит бесстыдству кто-нибудь другой. Они и без того всегда готовы пойти нам навстречу… Брак – связанный и благочестивый союз; вот почему наслаждения, которые он нам приносит, должны быть сдержанными, серьезными, даже в некоторой мере строгими. Это должна быть страсть совестливая и благородная (Книга I, глава XXX).
В самом деле, муж, пробуждающий чувственность в своей жене, пробуждает ее как таковую, поскольку женщина выходит замуж не в силу влечения к нему лично. Таким образом, он подталкивает свою супругу к поиску удовольствия в других объятиях. Слишком пылко ласкать женщину, говорит все тот же Монтень, – это «гадить в корзину, которую вы собираетесь нести на голове». Впрочем, он честно признает, что из-за осторожности мужчины женщина оказывается в весьма невыгодном положении:
У женщины есть серьезные причины отвергать существующие в обществе жизненные правила, тем более что придуманы они мужчинами, без участия женщин. Конечно, между ними и нами бывают стычки, плетутся интриги. Кое в чем мы поступаем с ними легкомысленно: нам прекрасно известно, что по склонности и страсти к любовным утехам мы им в подметки не годимся… Мы щедро вознаграждаем ее за воздержание, в противном же случае сурово караем… Нам хотелось бы, чтобы женщины были здоровы, сильны, пышны, упитанны и в то же время непорочны, то есть и страстны и холодны одновременно; ведь брак, который, как мы утверждаем, должен остудить их пыл, не приносит им облегчения из-за царящих у нас нравов.
Прудон менее щепетилен; по его мнению, «справедливость» требует, чтобы любовь была отделена от брака:
Любовь должна быть растворена в справедливости… всякие любовные беседы, даже между женихом и невестой, даже между супругами, неуместны, разрушают уважение в доме, трудолюбие и исполнение общественного долга… (выполнив свои любовные обязанности)… мы должны отбросить ее, как пастух, сквасив
