Одно из оснований, по которым А. А. не любила Волошина, – это отношения между Гумилевым, Волошиным и Черубиной де Габриак (Е. Васильевой). История эта подробно изложена в статье Владимира Глоцера «Елис. Васильева…» (см. НМ, 1988, № 12).
207 А. А. читала книгу: Ф. М. Достоевский. Письма в четырех томах, т. 4, М., 1959. Замечательным называет она письмо к жене от 8 июня 1880 г.
208 Для пояснения скандала, разразившегося вокруг шестьдесят пятого тома «Литературного наследства» («Новое о Маяковском»), привожу отрывки из апрельских и майских записей в дневнике К. Чуковского.
«27 апреля [1959]. Был у меня в лесу Федин. Зашел по пути. Говорит, что с «Литнаследством» (после напечатания книги «Новое о Маяковском») дело обстоит очень плохо. Так как начальству нужна лакировка всего – в том числе и писательских биографий – оно с ненавистью встретило книгу, где даны интимные (правда, очень плохие) письма Маяковского к Лили Брик – и вообще Маяковский показан не на пьедестале. Поэтому вынесено постановление о вредности этой книги и занесен удар над Зильберштейном. Человек создал великолепную серию монументальных книг – образцовых книг по литературоведению, отдал этой работе 30 лет – и все это забыто, на все это наплевать, его оскорбляют, бьют, топчут за один ошибочный шаг.
– Создана в Ак[адемии] Н[аук] комиссия, – сказал Федин. – Я председатель.
– Вот и хорошо. Вы выступите на защиту Зильберштейна.
– Какой вы чудак! Ведь мне придется подписать уже готовое решение.
– Неужели вы подпишете?
– А что же остается мне делать?!
И тут же Ф[един] стал подтверждать мои слова, что 3[ильберштей]н чудесный работник, отличный исследователь, безупречно честный, великий организатор и т. д.
– А его книга о Бестужевых! – говорит он. – А герценовский том и т. д. И знаете, что отвратительно: в комиссию не введены ни Зильбершт., ни Макашин, но зато дополнительно введен… Храпченко. Какая мерзость!
– И все же вы подпишете?
– А что же мне остается делать?!
Бедный Федин. Вчера ему покрасили забор зеленой краской – неужели ради этого забора, ради звания академика, ради официозных постов, к-рые ему не нужны, он вынужден продавать свою совесть, подписывать бумаги…
5/V. Дважды был у Федина по делу Литнаследства. Хлопотал, чтобы он, председательствуя в Комиссии, созданной Академией Наук специально для рассмотрения вопроса о Лит. Наследстве («Новое о Маяковском»), сказал бы похвальное слово о Зильберштейне и Макашине. Второй визит нанес ему вместе с Макашиным… Хуже всего то, что Зильберштейн поссорился с Храпченко, а Храпченко (как теперь оказалось) уже член-корреспондент – подумать только! – тусклый чинуша, заместитель Виноградова!., [т. е. заместитель директора Института русского языка АН СССР. – Л. Ч.]
6 мая. Вчера видел в городе Федина. Он подошел к моей машине и сказал: Зильберштейна хоть и со скрипом удалось оставить. Бой длился три часа. Коллегию «Литнаследства» раздули до 9 человек. Большую помощь Илье оказал Виноградов, который вел себя отлично». («Дневник», с. 284–286.)
209 …этот излюбленный мною жанр. – Фрида Абрамовна Вигдорова (о ней см. 309) по поручению редакции «Комсомольской правды» съездила в село Ивановку, Тамбовской области, к старикам колхозникам Марфе Андреевне и Александру Васильевичу Голышкиным. Сын их, моряк Петр Голышкин, обратился в газету с жалобой на некоего Утешева, председателя колхоза, который отказывал больным старикам в соломе для починки крыши. «Настанет весна, оттепель, снег будет таять, – объяснял в своем письме Петр Голышкин, – и в избе вода. А как это для больного человека? Да и для здорового нехорошо».
Фрида Абрамовна поехала в село Ивановку, чтобы добиться для стариков соломы. В избе «пол земляной, дыра в крыше заткнута тряпьем…» Председатель колхоза Утешев встретил ее просьбу с презрительным недоумением: «И вы из-за этого сюда приехали? Я думал, вы из-за чего… А вы из-за соломы… Эх, товарищ, товарищ!»
Первый секретарь райкома комсомола тоже удивился: «Нам о поголовье скота думать, а вы о дырявой крыше беспокоитесь».
Соломы для Голышкиных Фрида Абрамовна все же добилась и, кроме того, записала со свойственным ей мастерством монолог, которым приветствовал ее выпивший на радостях Александр Васильевич:
«– Я советский человек, и ты меня не прижимай. Я так Утешеву и сказал! А он живет за счет народного достояния. Его поведения несознательная, не советская!
Соломы, если хочешь знать, у нас уйма… Рожь уродилась хорошая, и соломы много. Он, если хочешь знать, соломы пожег на пятьдесят крыш – из одной самодури пожег – вот он какой! Сын пишет – сходи, папа, к Соколинскому, а зачем я пойду, когда у них с Утешевым одна согласия. Утешев – он коварный. Он коварничает. Как тебя зовут? Запомню! Ничего не трудно! Запомню! Фрид Абрамовна! Милок! Дочка моя ненаглядная! Думаешь, солома мне нужна? Абрамовна, вот те крест, плевал я на солому, пускай Утешев ею подавится! Пускай опутает ею жану свою! А мне важна любовь! Милок мой, гостья дорогая! Мне человек важен! Что ты приехала, это я век не забуду, и плевал я на солому! Эй, Марфа, старуха, куда стаканы убираешь? Я еще пить хочу.
Абрамовна! Милок! Я в Германии был! Я в Венгрии был! Во всех странах был! И мне все люди равны! Всех люблю! А ты, Абрамовна, кто? Правильно! Есть плохие, а есть хорошие, вот и вся деления! И другой разделении не признаю!
Марфа, дура, зачем водку убрала! Я еще пить буду! Абрамовна! Дочка моя золотая! Милок! Я в Германии был, в Будапеште был, в семи странах побывал! А Петя – мой сын – воспитанный, ну невозможно, ну сильно воспитанный, ну, нет сил, какой воспитанный! Эй, старуха, куда водку уносишь? Кто в доме голова – я или ты? Как ты смеешь меня обманывать и водку тайно уносить?
Абрамовна, милок мой, а на войне я – веришь ли – никого не убил! Вот крест! Никого не убил!
Дочка моя золотая, что я тебе скажу! Дети мои заняли все центральные города – дочь в Москве, сын в Казани, другая дочь в Липецке, другой сын в Ухте, ну а Петя, сын – моряк! Собой видный – моряк! Ну, такое дите – таких нету больше! Говорит – отслужу, жанюсь. А на ком ему жаниться? Если ему в пару себе, такую же невозможно-хорошую, то им только и останется не по земле ходить, а на аэроплане летать.
Милок, дочка золотая, я воевал, в семи странах был, но убивать – никого не убивал. Зачем мне людей убивать? Было дело, мне в Германии один сказал: смотри, домишко какой аккуратный, а живет в нем один дед. Давай этого деда убьем и домишко очистим. Я ему: разве так ученые люди поступают? Как так – взять, да убить? Нет, я не убивал! В Германии был – не убивал! В Будапеште был – не убивал! В семи странах был – не убил!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
