Она медленно поднялась на ноги и шатающейся походкой направилась в ванную, говоря сквозь слезы:
– Эд!.. Эд!.. Эд!.. - И в голосе ее звучала мольба.
Дверь за ней закрылась.
Конрад лежал неподвижно, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за дверей. Поначалу он слышал только всхлипывания этой женщины, однако спустя несколько секунд он услышал, как с резким металлическим звуком открылась дверца шкафчика. Он мгновенно вскочил с кровати и необычайно быстро начал одеваться. Его одежда, так аккуратно сложенная, была под рукой, и у него заняло не больше двух минут, чтобы все на себя надеть. Одевшись, он метнулся к зеркалу и стер носовым платком губную помаду с лица. Достав из кармана расческу, причесал свои красивые черные волосы. Потом обошел вокруг кровати, чтобы убедиться, не забыл ли он чего, и осторожно, как человек, выходящий на цыпочках из комнаты, где спит ребенок, выскользнул в коридор, тихо прикрыв за собою дверь.
"Сука"
Пока я подготовил к печати только одну запись из дневников дяди Освальда. Речь в ней шла, как кто-то из вас, вероятно, помнит, о физической близости моего дяди и прокаженной сирийки в Синайской пустыне. Со времени этой публикации прошло шесть лет, и до сих пор никто не объявился с претензиями. Поэтому я смело могу выпустить в свет вторую запись из этого любопытного сочинения. Мой адвокат, впрочем, не рекомендует мне этого делать. Он утверждает, что некоторые затронутые в нем лица еще живы и легко узнаваемы. Он говорит, что меня будут жестоко преследовать. Что ж, пусть преследуют. Я горжусь своим дядей. Он знал, как нужно прожить жизнь. В предисловии к первой записи я говорил, что "Мемуары" Казановы в сравнении с дневниками дяди Освальда читаются как церковноприходский журнал, а сам знаменитый любовник рядом с моим дядей кажется едва ли не импотентом. Я по-прежнему стою на этом и, дайте мне только время, докажу свою правоту всему миру. Итак, вот этот небольшой отрывок из двадцать третьего тома, публикуемый точно в том виде, в каком его записал дядя Освальд:
"Париж.
Среда.
Завтрак в десять. Я попробовал мед. Его доставили вчера в старинной сахарнице севрского фарфора того прелестного канареечного оттенка, который известен под названием jonquille102. "От Сюзи, - говорилось в записке, - и спасибо тебе". Приятно, когда тебя ценят. А мед этот любопытен. У Сюзи Жолибуа, помимо всего прочего, была еще и небольшая пасека к югу от Касабланки, и она безумно любила пчел. Ее ульи стояли посреди плантации cannabis indica103, и пчелы брали нектар исключительно из этого источника. Они пребывали, эти пчелы, в состоянии постоянной эйфории и не были расположены трудиться. Меда поэтому было очень мало. Я намазал им третий кусочек хлебца. Вещество было почти черным и имело острый привкус. Зазвонил телефон. Я поднес трубку к уху и подождал. Я никогда не заговариваю первым, когда мне звонят. Не я же, в конце концов, звоню. Звонят-то ведь мне.
– Освальд! Вы меня слышите?
Я узнал этот голос.
– Да, Анри, - откликнулся я. - Доброе утро.
– Послушайте! - Голос говорил быстро и звучал взволнованно. - Кажется, у меня получилось! Я почти уверен, что получилось! Простите, не могу отдышаться, но я только что провел фантастический эксперимент. Теперь все в порядке. Замечательно! Вы можете ко мне приехать?
– Да, - сказал я. - Еду.
Я положил трубку и налил еще одну чашку кофе. Неужели Анри наконец добился своего? Если это так, тогда я должен быть рядом с ним, чтобы разделить его восторг.
Здесь я должен отвлечься и рассказать вам, как я познакомился с Анри Биотом. Года три назад я приехал в Прованс, чтобы провести летний уикенд с дамой, которая привлекала меня лишь тем, что у нее была необычайно мощная мышца в том месте, где у других женщин вообще нет мышц. Спустя час после приезда, когда я бродил в одиночестве по лужайке близ речки, ко мне подошел смуглый человечек небольшого роста. На тыльной стороне его руки росли черные волоски. Он слегка поклонился мне и произнес:
– Анри Биот. Я здесь тоже в гостях.
– Освальд Корнелиус, - представился я.
Анри Биот был мохнатый, как коза. Его подбородок и щеки были покрыты черной щетиной, а из ноздрей торчали густые пучки волос.
– Позволите присоединиться к вам? - спросил он, зашагав рядом со мной и сразу же заговорив. И таким он оказался говоруном! Воодушевился, точно француз. При ходьбе он нервно подпрыгивал, а пальцы его так и летали, словно он хотел разбросать их по всему свету. Слова выскакивали из него подобно фейерверку, притом с громадной скоростью. Он рассказал, что он бельгиец, химик, а работает в Париже. Как химика, его интересовало все, что связано с органами обоняния. Изучению обоняния он посвятил всю свою жизнь.
– То есть запахам? - переспросил я.
– Да-да! - воскликнул он. - Именно! Я специалист по запахам. Больше меня ни один человек в мире не знает о запахах!
– Хороших запахах или плохих? - спросил я, стараясь успокоить его.
– Хороших запахах, прекрасных запахах, восхитительных запахах! проговорил он. - Каких угодно! Я могу создать любой запах, какой пожелаете!
Далее он мне поведал, что работает в одном из самых известных домов мод в качестве специалиста по духам. Вот этот нос, сказал он, положив волосатый палец на кончик своего длинного волосатого носа, наверное, ничем не отличается от любого другого носа, не правда ли? Я хотел было заметить ему, что из его ноздрей торчит больше волос, чем в поле растет пшеницы, и непонятно, почему бы ему не попросить парикмахера выстричь их, но вместо этого вежливо согласился, что ничего необычного не вижу.
– Вот-вот, - сказал он. - Однако на самом деле это обонятельный орган необыкновенной чувствительности. Втянув пару раз воздух, он может обнаружить наличие единственной капли мускуса в галлоне гераниевого масла.
– Удивительно, - произнес я.
– На Елисейских Полях, - продолжал он, - а это широкая улица, мой нос может определить, какими именно духами душилась женщина, идущая по другой стороне.
– А посередине движется транспорт?
– Посередине сплошной поток транспорта, - сказал он.
Потом он назвал два самых известных в мире сорта духов, созданных в доме мод, на который он работал.
– Это мои личные творения, - скромно заявил он. - Я сам их изготовил. Они составили целое состояние этой знаменитой старой суке, которая держит фирму.
– А разве не вам?
– Мне? Я всего лишь бедный, жалкий служащий на жалованье, - сказал он, вытянув ладони и подняв плечи так высоко, что они коснулись мочек его ушей. - Но когда-нибудь я все-таки вырвусь от нее и осуществлю свою мечту.
– У вас есть мечта?
– Мой дорогой сэр, у меня есть замечательная, изумительная, необыкновенная мечта!
– Тогда почему же вы ее не осуществите?
– Потому что сначала я должен найти человека, достаточно дальновидного и достаточно богатого, который поддержал бы меня.
Ага, подумал я, так вот в чем все дело.
– С вашей репутацией это не должно составить большого труда, - заметил я.
– Богатого человека, которого я ищу, трудно найти, - сказал он. - Это должен быть азартный авантюрист с обостренной страстью ко всему необычайному.
Каков плут, да ведь это он меня имеет в виду, подумал я.
– А что за мечту вы хотите осуществить? - спросил я у него. - Хотите создать какие-то новые духи?
– Дорогой вы мой! - воскликнул он. - Создать духи всякий может! Я же говорю о единственных в своем роде духах. О неповторимых!
– И что же это будут за духи?
– О, очень опасные! И когда я создам их, я завоюю весь мир!
– Что ж, удачи вам, - сказал я.
– Я не шучу, мсье Корнелиус. Вы позволите мне объяснить вам, чего я хочу добиться?
– Валяйте.
– Простите, но я сяду, - сказал он, направляясь к скамейке. - В апреле прошлого года со мной случился сердечный приступ, и мне следует быть осторожным.
– Мне очень жаль.
– О, не жалейте меня. Все будет хорошо, но мне важно не переусердствовать.
День был прекрасный. На лужайке близ берега реки стояла скамейка, на которую мы и уселись. Неподалеку от нас медленно и спокойно текла глубокая речка. Гладь ее была подернута рябью. Вдоль противоположного берега росли ивы, а за ивами тянулся изумрудно-зеленый луг, покрытый желтыми лютиками. На лугу паслась одна-единственная корова. Корова была бурая с белыми пятнами.
– Я расскажу вам, какие духи я хочу создать, - сказал он. - Но попутно - это существенно - я объясню вам кое-что, иначе вы меня не совсем поймете. Поэтому потерпите, пожалуйста.
Одна его рука неподвижно лежала на колене волосатой стороной кверху. Она была похожа на черную крысу. Он нежно гладил ее пальцами другой руки.
