– И ты это допустишь?
– Моргейна, бесценная моя, – мягко произнес он, – не в моей воле разрешать или запрещать это. Артур – Верховный король, и в этом королевстве правит его воля.
– И Талиесин спокойно это принял? Или ты отправил его отдыхать, чтоб он не мешал тебе с согласия короля творить это кощунство? Неужто ты допустишь, чтобы Вивиану похоронили по христианскому обряду – ее, Владычицу Озера, – чтобы ее хоронили люди, заточившие своего бога в каменных стенах? Вивиана выбрала меня своей преемницей, и я запрещаю хоронить ее так, запрещаю – слышишь?!
– Моргейна, – тихо произнес Кевин. – Нет, выслушай меня, милая. Вивиана умерла, не назвав своей преемницы…
– Ты присутствовал при том, как она сказала, что выбирает меня…
– Но тебя не было на Авалоне, и о твоем назначении не было объявлено, – сказал Кевин. Его слова обрушились на меня подобно холодному дождю, и я содрогнулась. Он посмотрел на носилки, на которых покоилось тело Вивианы, укрытое с головой; мне так и не удалось привести ее лицо в порядок, чтобы его можно было показать людям. – Вивиана умерла, не назвав своей преемницы, и потому решение надлежит принимать мне как Мерлину Британии. А раз воля Артура такова, одна лишь Владычица Озера – прости, что я так говорю, милая, но на Авалоне сейчас нет Владычицы, – могла бы оспорить мое решение. Я вижу, что у короля есть веские причины поступать именно так. Вивиана всю жизнь трудилась ради того, чтобы в этой земле воцарились мир и порядок…
– Она приехала, чтобы упрекнуть Артура за то, что он отрекся от Авалона! – в отчаянье крикнула я. – Она умерла, так и не завершив этого дела, а теперь ты допустишь, чтобы ее похоронили на христианском кладбище, под звон церковных колоколов, чтобы христиане могли восторжествовать над ней в смерти, как торжествовали при жизни?
– Моргейна, Моргейна, бедная моя девочка, – Кевин протянул ко мне руки, изуродованные руки, так часто ласкавшие меня. – Я тоже ее любил – поверь мне! Но она мертва. Вивиана была великой женщиной, она посвятила всю свою жизнь этой стране, неужто ты думаешь, что ее волновало, где будет лежать ее опустевшая оболочка? Неужели ты думаешь, что она стала бы возражать против того, чтобы ее тело положили там, где оно наилучшим образом послужит той цели, которой она добивалась всю жизнь – чтобы королевское правосудие восторжествовало над злом во всех уголках этого края?
Кевин был столь красноречив, а голос его звучал столь красиво и убедительно, что я на миг заколебалась. Вивиана ушла; и ведь действительно, одних лишь христиан волнует, будут они лежать в освященной или неосвященной земле – как будто не вся земля, грудь Матери, священна! Мне хотелось упасть в объятья Кевина и заплакать о единственной матери, которую я знала, о крушении надежды вернуться вместе с ней на Авалон, заплакать обо всем, что я отвергла, и о своей разбитой жизни…
Но следующая фраза Кевина заставила меня в ужасе отшатнуться.
– Вивиана была стара, – сказал он, – и жила на Авалоне, отгороженном от реального мира. Мне же довелось жить рядом с Артуром, в мире, где выигрывались сражения и принимались реальные решения. Моргейна, бесценная моя, послушай. Слишком поздно требовать, чтобы Артур сдержал свою клятву Авалону именно в той форме, в какой он ее давал. Время не стоит на месте; звон церковных колоколов теперь плывет надо всей этой землей, и людей это устраивает. И кто мы такие, чтобы утверждать, что в этом нет воли богов? Любимая моя, хотим мы того или нет, но это христианская страна, и мы, почитая память Вивианы, лишь окажем ей дурную услугу, если дадим всем знать, что она явилась сюда, дабы предъявить королю невыполнимые требования.
– Невыполнимые требования? – Я отдернула руки. – Да как ты смеешь!
– Моргейна, выслушай…
– Я не желаю слушать объяснений предательству! Если бы тебя слышал Талиесин…
– Я говорю лишь то, что слышал от самого Талиесина, – мягко сказал Кевин. – Вивиана не дожила до того, чтобы погубить дело всей своей жизни – она ведь стремилась создать страну, где будет царить мир. И какая разница, христианской будет эта страна или друидской? Воля Богини исполнится, какими бы именами ни величали ее люди. Кто тебе сказал, что это не было волей Богини, – чтобы Вивиана получила этот удар прежде, чем успела снова ввергнуть в смуту землю, на которой наконец-то воцарился мир? Говорю тебе, нельзя снова ввергать страну в раздоры. Если бы Вивиана не погибла от руки Балина, я сам высказался бы против ее требования – и думаю, что Талиесин поступил бы так же.
– Как ты смеешь говорить за Талиесина!
– Талиесин сам назначил меня Мерлином Британии, – сказал Кевин, – и тем самым дал мне право действовать от его имени в тех случаях, когда он не может высказаться сам.
– Еще немного, и ты заявишь, что стал христианином! Тебе недостает лишь четок да распятия!
– Моргейна, неужели ты и вправду думаешь, что от этого что-то изменилось бы? – спросил он с такой нежностью, что я едва не разрыдалась.
Я упала на колени перед ним – как год назад – и прижала к груди его изуродованную руку.
– Кевин, я любила тебя. Ради этой любви молю тебя – будь верен Авалону и памяти Вивианы! Пойдем со мной – сегодня, сейчас. Не допусти этого издевательства. Проводи меня на Авалон, чтобы Владычица Озера могла покоиться рядом с остальными жрицами Богини…
Он склонился надо мной, и прикосновение его изломанных рук было нежным до боли.
– Моргейна, я не могу. Бесценная моя, неужто ты не можешь успокоиться, прислушаться к голосу рассудка и понять, что ведет меня?
Я встала, вырвавшись из его непрочных объятий, и вскинула руки, призывая могущество Богини. Я слышала, как мой голос исполнился силой жрицы.
– Кевин! Именем той, что пришла к тебе сюда, именем мужественности, которую она дала тебе, я призываю тебя к повиновению! Ты обязан верностью не Артуру и не Британии, но одной лишь Богине и своим обетам! Покинь же это место! Иди со мной на Авалон и помоги унести ее тело!
В полумраке я видела, что меня окружает сияние Богини. Коленопреклоненный Кевин содрогнулся. Я поняла: еще мгновение, и он подчинится. А потом… я не знаю, что произошло потом; возможно, что-то спуталось у меня в сознании. Нет, я недостойна, я не имею права… Я покинула Авалон, я отвергла его – так по какому же праву я приказываю Мерлину Британии? Чары развеялись; Кевин дернулся и неловко поднялся.
– Женщина, ты не можешь мной командовать! Ты, отрекшаяся от Авалона, как ты смеешь приказывать Мерлину Британии? Скорее это тебе надлежит стоять передо мною на коленях!
Он с силой оттолкнул меня.
– Оставь свои уговоры!
Он развернулся и захромал прочь; его размытая тень металась по стене. Я смотрела ему вслед. Потрясение было так велико, что я не могла даже плакать.
Четыре дня спустя Вивиану похоронили по церковному обряду, в Гластонбери, на Священном острове. Но я туда не поехала.
Я поклялась, что ноги моей не будет на Острове священников.
Артур искренне горевал по Вивиане; он построил для нее гробницу, и установил памятный знак, и поклялся, что они с Гвенвифар упокоятся рядом с Вивианой, когда придет их час.
Балину же архиепископ Патриций во искупление злодеяния велел совершить паломничество в Рим и в Святую землю. Но прежде, чем тот успел отправиться в изгнание, Балан узнал от Ланселета о случившемся и разыскал Балина. Приемные братья сошлись в бою, и Балин был убит одним ударом; но и Балан был тяжко ранен и пережил брата всего лишь на день. Вивиана была отомщена – так говорилось впоследствии в песнях; но что толку в той мести, если Вивиану оставили лежать в христианской гробнице?
А я… я даже не знала, кого они избрали Владычицей Озера вместо Вивианы – я ведь не могла вернуться на Авалон.
… я была недостойна Ланселета, я была недостойна даже Кевина… я не смогла уговорить его выполнить свой истинный долг перед Авалоном…
… мне следовало тогда пойти к Талиесину и упросить его – пусть даже мне пришлось бы встать перед ним на колени – отвезти меня обратно на Авалон, чтобы я могла искупить свою вину и снова вернуться в обитель Богини…
Но прежде, чем окончилось лето, Талиесин ушел вслед за Вивианой; мне кажется, он так и не осознал, что Вивиана умерла. Даже после похорон он говорил о ней так, словно она вот-вот приедет и увезет его на Авалон. И еще он говорил о моей матери – так, словно она была жива, и жила в Доме дев, и все еще была маленькой девочкой. И в конце лета он мирно скончался и был похоронен в Камелоте, и даже епископ скорбел о нем как о человеке мудром и ученом.
