своего "нового мышления" к военной доктрине, он открыл эту тему для публичного обсуждения и участия гражданских экспертов в этой области, стимулируя военных также предлагать новые подходы.
Покойный маршал Сергей Ахромеев, в то время начальник Генерального штаба, позже писал, что военное руководство поняло, что руководящая военная доктрина Советского Союза не соответствовала новому политическому мышлению, и начало ее менять. Осенью 1986 года он лично изложил основные элементы новой доктрины, разработанной совместно с ведущими генералами Генерального штаба, на специальном собрании преподавателей Академии Генерального штаба. К концу 1986 года новая доктрина была официально утверждена Советом обороны.
Самым поразительным изменением стало включение в военную доктрину, а не только во внешнюю политику, цели предотвращения войны. Ранее в военной доктрине рассматривались только способы ведения войны, если она начнется. Новая доктрина также изменила цель с победы над противником, если война начнется, на предотвращение его победы и прекращение конфликта. Это имело значительные последствия для военной стратегии и структуры сил. Это означало отказ от давних планов даже в оборонительной войне принять на себя наступательные действия и гнать Vest до Ла-Манша; новая оборонительная доктрина предусматривала три недели оборонительных боевых действий вдоль границы, после чего будет вестись поиск политического решения. Нет нужды говорить, что столь радикальные изменения дались нелегко. Это изменение в стратегии также позволило резко сократить наступательный потенциал, что в свою очередь сделало возможным односторонний шаг Горбачева в декабре 1988 года и последующее глубокое сокращение советских сил и сил Варшавского договора по ДОВСЕ.
Первое официальное представление новой военной доктрины и стратегии было сделано в заявлении Варшавского договора в мае 1987 года. Это заявление также включало предложение о совместных консультациях по военной доктрине двух альянсов - конструктивное предложение, хотя вначале к нему отнеслись прохладно и с большой осторожностью.
Хотя в советской политике безопасности, военной доктрине и стратегии происходили эти судьбоносные изменения, в доктрине США и КАТО не было параллельных или ответных изменений. Не было, конечно, и соответствующей стратегии НАТО по проведению крупных наступательных операций в случае войны, хотя некоторые шаги в этом направлении в альянсе НАТО уже предпринимались. Так, например, американская концепция "воздушно-наземного боя" привела к принятию НАТО в ноябре 1984 года концепции быстрых глубоких ударов по последующим силам Варшавского договора (FOFA). Армия США в 1982 году приняла новое руководство по основным операциям (FM 100-5 "Операции"), которое, казалось, было зеркальным отражением советской доктрины того периода - в нем акцентировалась роль наступления, уничтожения боевых сил противника, а целью была победа. Большинство этих изменений в доктрине НАТО и США произошли в 1982-84 годах, но в период 1985-89 годов они не последовали.
Общие стратегические отношения между Востоком и Западом, стратегический военный баланс между США и Советским Союзом, а также баланс на европейском театре военных действий между НАТО и Варшавским договором оставались в основном стабильными на протяжении 1980-х годов. Изменились лишь стратегические доктрины: ужесточение на Западе в первой половине десятилетия, чтобы больше соответствовать давнему подходу Советского Союза и Пакта, 'действия Запада, переоцененные в настороженных советских оценках, и "смягчение" на Востоке во второй половине десятилетия, во многом недооцененное в западных оценках. Таким образом, помимо значительных концептуальных изменений, особенно в Советском Союзе в 1986-87 годах и в последующий период, с обеих сторон происходили более вялые и осторожные изменения восприятия, отражающие давно укоренившиеся подозрения и многие ошибочные представления.
Ежегодные доклады министра обороны президенту и Конгрессу представляли собой, пожалуй, самые "авторитетные" заявления, хотя и одни из самых мрачных. Примерно в то время, когда Горбачев пришел к власти, министр обороны Каспар Уайнбергер продемонстрировал свою неспособность к сочувствию, отвергнув как "совершенно невероятную" "теорию" об озабоченности советских лидеров собственной безопасностью в качестве источника их военной доктрины, просто на том предположительном основании, что "их военное строительство было непрерывным, независимо от того, сталкивались ли они с какими-либо условиями, которые можно было бы назвать угрозой". Он добавил, что "независимо от того, что лежало в основе советского военного строительства, послевоенная история демонстрирует готовность СССР воспользоваться любыми видимыми слабостями в глобальном военно-политическом балансе". Разумная американская оборонная политика не может опираться на недоказанные и едва ли заслуживающие доверия теории относительно доброкачественных советских мотивов". Год спустя, как ни парадоксально, в том же месяце, когда Горбачев на съезде партии провозглашал свой новый подход к общей безопасности, Уайнбергер призывал продолжать наращивание американских вооруженных сил, которое, по его мнению, "пересматривает условия американо-советских отношений", поскольку "Соединенные Штаты теперь начинают действовать с позиции силы". Тем не менее, он утверждал - без каких-либо доказательств - что этого может быть недостаточно для создания сил, которые Соединенные Штаты будут считать достаточными для сдерживания - "все имеющиеся у нас доказательства говорят о том, что подготовка к сдерживанию нападения только собрав силы, достаточные для сдерживания нас в аналогичных условиях, можно обеспечить слишком мало для сдерживания Советов". Итог был прост: "Мы можем купить силы, необходимые для обеспечения ... свободы и мира" - "или мы можем подло заключить, что это слишком большие усилия, потерпеть неудачу и таким образом уступить силам тоталитаризма и тирании".
Год спустя, после принятия новой советской военной доктрины и незадолго до ее официального объявления, госсекретарь Уайнбергер в своем последнем докладе Конгрессу просто проигнорировал растущие свидетельства значительных изменений. Действительно, он назвал наращивание советских сил "тем более зловещим", что оно сопровождалось "военными документами, которые продолжают отражать их веру в то, что СССР может одержать победу в ядерной войне" и "советскую веру в то, что ядерная война может, при определенных условиях, вестись и быть выигранной". Однако Соединенные Штаты имели доступ к секретным советским документам, а также к открытым документам, которые опровергали это утверждение. И игнорируя часто повторяемое мнение Горбачева, которое он выразил совместно с президентом Рейганом в Женеве в ноябре 1985 года, что ядерная война не может быть и никогда не должна быть развязана, Veinberger предпочел вместо этого сослаться на Ленина как автора "открытой советской политики" продвижения мировой коммунистической революции. И снова, для убедительности, он отметил, что хотя "ученые" (но, очевидно, не правительственные аналитики) "продолжают спорить о советских мотивах и целях, ... благоразумная американская оборонная политика не может опираться на теории советской мотивации, но должна реагировать на факты советской политики и военного потенциала". И все же он был бессовестно избирателен в отношении "фактов" - например, утверждение, все более не соответствующее действительности, что в Советском Союзе "нет общественного мнения, которое могло бы наложить какие-либо ограничения", и что поскольку Советский Союз применил
