3 января в Театре на Таганке состоялся очередной прогон спектакля «Живой», на который собрались два десятка человек, в том числе и союзный министр культуры Екатерина Фурцева. После спектакля в кабинете главрежа театра Юрия Любимова состоялось горячее обсуждение увиденного. Большинство собравшихся высказались за то, чтобы спектакль наконец появился в репертуаре театра, даже Фурцева в своей речи отметила, что по сравнению с предыдущим разом (месяц назад) эта версия выглядит приемлемо. Пользуясь моментом, министр не преминула коснуться и присутствующего на обсуждении Высоцкого:
— Недавно слушала пленку с записями его песен. Много такого, от чего уши вянут, но есть и прекрасные песни. Например, «Штрафные батальоны» и еще некоторые…
Этот прогон был явно следствием каких-то движений «верхов» навстречу «Таганке». Вполне вероятно, что свою лепту в этот процесс внесла и недавняя свадьба одного из таганковцев на дочери самого Дмитрия Полянского — члена Политбюро и одного из сторонников «русской партии». С этого момента этот человек станет симпатизантом «Таганки». Дело дойдет до того, что однажды он заявится в театр вместе со своей женой и… целым набором деликатесов, куда будут входить не только фрукты (и это в разгар зимы), но и дефицитный бальзам «Рижский». Все это будет съедено и выпито в кабинете Любимова в знак примирения и уважения к позиции театра.
Возвращаясь к спектаклю «Живой», отметим, что приход Фурцевой хоть и вселил очередную надежду в таганковцев, однако длилась она недолго. Милость верхов достаточно быстро сменится на обратное чувство, и решение о выпуске спектакля будет вновь отложено до лучших времен. Наступят они не скоро — в самом конце 80-х.
Но вернемся в начало 72-го.
7 февраля Высоцкий дал домашний концерт на квартире К. Мустафиди.
11 января он выступил в Институте медико-биологических проблем. На следующий день был задействован в ночном показе «Антимиров» (22.00).
В те же дни он отправился на несколько дней в Дом творчества кинематографистов в Болшево, где собирался отдохнуть и заодно поработать над сценарием к детективу, который они писали вместе с режиссером Станиславом Говорухиным. Однако вместо детектива Высоцкий написал очередную нетленку — двухсерийную песню «Честь шахматной короны». Вот как об этом вспоминает сам С. Говорухин:
«Мы жили в Болшеве, пытались сочинить детектив. Сюжет шел плохо и вскоре застрял окончательно. Запутались мы на „кранцах“ — сюжет был морским. Я, считавший себя знатоком морского дела, уверял насчет „кранцев“ одно, Володя — другое. Мы поссорились…
Плюнули мы на сценарий — каждый занялся своим делом: я катался на лыжах, а он с утра садился за бумагу. На столе — пачка «Винстона», его любимых сигарет, — и писал. В этом заключался весь его отдых. Причем он не разрешал мне даже открывать форточку — очень боялся простудить голос. Спустя некоторое время Володя буркнул:
— Расскажи мне про шахматы.
«Ага, — подумал я, — скоро появится песня про мои любимые шахматы»…
Я стал объяснять: игра начинается с дебюта… начала бывают разные… например, королевский гамбит, староиндийская защита… Володя в шахматы не играл. Чтобы предостеречь его от ошибок в будущей песне, я рассказал, что любители в отличие от профессионалов называют ладью турой, слона — офицером…
— Хватит! — сказал Володя. — Этого достаточно.
Я обиделся — с таким шахматным багажом приступать к песне о шахматах?
Он замолк на полтора дня, что-то писал мелкими круглыми буквами, брал гитару, пощипывал струны. Именно так — не подбирал мелодию, а как бы просто пощипывал струны, глядя куда-то в одну точку. На второй день к вечеру песня была готова. Она называлась «Честь шахматной короны». Она меня поначалу разочаровала. Не знаю уж чего я ожидал, помню, даже обиделся за шахматы…
Через неделю мы сели с Володей в поезд. Я ехал в Одессу, он — в Киев. У него там были два концерта. Конечно же, я задержался в Киеве и пошел с ним на концерт. На нем он впервые решил попробовать на публике «Шахматную корону». Что творилось с публикой! Люди корчились от смеха — и я вместе с ними, — сползали со стульев на пол.
Смешное нельзя показывать одному человеку, смешное надо проверять на большой и дружелюбно настроенной аудитории. После истории с «Шахматной короной» я это хорошо понял…»
Скажу честно, эта песня и у меня числится в числе одной из любимых. Правда, долгие годы, как и большинство ее слушателей, я не видел в ней никакого подтекста, считая всего лишь удачной шуткой на спортивную тему. Однако подтекст в ней, как практически во всех песнях Высоцкого, конечно же, был. И он сам об этом говорил. Цитирую: «Я читал о себе одно высказывание в книге на Западе, что у меня существует какого-то рода автоцензура. Но чтобы показать вам, что автор ошибался, я вам скажу, что, например, в песне о шахматах якобы я смеюсь над Бобби Фишером, по его мнению. То есть он понял только первый план, то, что на поверхности, а ради чего это написано — не понял совсем…»
Так ради чего Высоцкий написал эту песню? На мой взгляд, ее главная «фига» заключена в следующем. Песня была написана в промежутке между двумя шахматными матчами: Михаил Таль — Михаил Ботвинник (уже состоявшемся) и Борис Спасский — Роберт Фишер (этот матч за звание чемпиона мира должен был пройти в июле 72-го). Высоцкий выбрал последний не случайно: в нем советский шахматист-еврей (Спасский) должен был встретиться с американским, шахматистом-евреем (Фишер), который олицетворял для советской власти идейного врага. Как писала «Комсомольская правда»: «Отвратительный дух наживы несет с собой Фишер… Там, где Фишер, — там деньги выступают на первый план, оттесняя мотивы спорта…»
Симпатии Высоцкого были на стороне обоих — он считал шахматистов жертвами политических игр, а вот главные антипатии были направлены против советской власти. Ее он изобразил тупой — она не смогла найти достойного противника Фишеру и отправила не просто дилетанта, а настоящего жлоба. В песне было четверостишие, которое в окончательный вариант песни не вошло и которое указывает на это:
…У него ферзи, ладьи — фигуры! —И слоны опасны и сильны.У меня же (у советской власти. — Ф. Р.) все фигуры — дуры:Королевы у меня и туры,Офицеры — это ж не слоны!..
Задумаемся, почему Высоцкий выкинул этот кусок из песни. Видимо, потому, что он слишком уж явно обнажал его истинные мысли, чего он, как мы помним, не любил, предпочитая более изощренный камуфляж.
Однако кое-что он все-таки оставил — так сказать, для умных людей. Например, такие строки:
