Он еще в марте 1968 года угодил «на карандаш», когда выступил на фестивале песенной поэзии» Бард-68» в Новосибирском академгородке и исполнил там несколько протестных песен: «Промолчи», «Памяти Пастернака». За это тогда же он подвергнут властями публичной выволочке. Его вызвали на секретариат Союза писателей и сделали первое серьезное предупреждение: мол, внимательнее отнеситесь к своему репертуару. Но он не придал значения этому предупреждению: продолжал давать домашние концерты, которые расходились по стране в магнитофонных пленках Одна из этих записей стала для Галича роковой.
Согласно распространенной легенде, все началось осенью 71-го. Тогда дочь члена Политбюро Дмитрия Полянского Ольга выходила замуж за актера «Таганки» Ивана Дыховичного, и именно там ее отец услышал песни Галича на магнитофонной пленке (до этого, как ни странно, он никогда их не слышал). Услышанное настолько возмутило Полянского, что он поднял вопрос об «антисоветских песнях» Галича на Политбюро. Возмутиться было чему, поскольку Галич, в отличие от Высоцкого, «эзопова языка» не признавал и резал правду-матку со всей прямотой. То есть если Высоцкий представлял из себя романтического сопротивленца, то Галич — злого и желчного. Как восторженно писал поклонник творчества последнего Е. Эткинд: «Никто не обнаружил бесчеловечную суть советского государства, как Галич. Никто с такой афористической отчетливостью не показал того, что можно назвать парадоксом советского человека: он одновременно триумфатор и раб, победитель и побежденный, герой и ничтожество…»
Кстати, именно за эту злость сам Высоцкий Галича недолюбливал и в последнее время не только всячески избегал встреч с ним (до этого все было иначе и в 68-м Высоцкий даже пел у Галича дома), но и не любил, когда кто-то их сравнивал. Еще сильнее Галича недолюбливали в партэлите, так как он совершил в ее понимании тяжкий грех: будучи всячески обласканным властями (преуспевающий драматург, киносценарист, имеющий в своем аресенале даже премию КГБ за лучший киносценарий), прилюдно плюнул этой власти в лицо. В песнях своих Галич шел, что называется, напролом, норовя ударить прямо в темя:
А ночами, а ночами,Для ответственных людей,Для высокого начальстваКрутят фильмы про блядей…Как говорится, куда уж прямее.
Или вот еще такие строчки:
И в сведенных подагрой пальцахДержат крепко бразды правления…
Более чем конкретный выпад против престарелых членов Политбюро. У Высоцкого, повторимся, все было более тонко — так завуалированно, что не сразу подкопаешься. Многие демократы до сих пор ставят ему это в вину. Например, журналист Марк Дейч в наши дни заявит: «Смелость Высоцкого была строго дозирована и существующего у нас порядка вещей не затрагивала». Однако Высоцкий делал это сознательно. Как он пел в своей песне 71-го года «Мои похорона»: «Кто не напрягается, тот много меньше подвергается и много дольше сохраняется». Вот Высоцкий и сохранился чуть дольше, чем Галич.
У последнего даже в бытовых песнях присутствовала ярко выраженная антисоветская (а иной раз и русофобская) составляющая. Например, в цикле песен про Клима Петровича Коломийцева, «мастера цеха и члена бюро». В одной из этих песен этот самый Клим недоумевает, почему неловко наделить званием победителя социалистического соревнования фабрику, изготовляющую колючую проволоку на весь социалистический лагерь.
Между тем в этой легенде с Полянским безусловно есть некие подводные камни. Как мы помним, этот человек являлся одним из сторонников «русской партии» в высших советских верхах и прекрасно был знаком как с самим Галичем, так и с его творчеством. Однако до конца 71-го он почему-то мирился с ним. Что же подвигло Полянского резко форсировать события? Судя по всему, свадьба дочери была всего лишь удобным предлогом. На самом деле подоплека происходящего скрывалась в глубинах большой политики — в той самой стратегии Кремля, когда одних диссидентов зачищали, а других — поощряли. Из «социальных» в число первых вошел Галич, в число вторых — Высоцкий. Как говорится: Боливар не выдержит двоих.
29 декабря Галича исключили из Союза писателей, а полтора месяца спустя и из другого Союза — кинематографистов. Высоцкого, наоборот, 30 марта 1972 года в означенный Союз приняли. И это была отнюдь не случайность, а запланированная акция со стороны тех, кто «крышевал» нашего героя. Об этом говорят как совпадения дат, связанные с Галичем, так и с диссидентами. Ведь в тот же день, когда нашего героя приняли в СК, собралось на свое очередное заседание Политбюро ЦК КПСС и впервые целиком посвятило его вопросу о диссидентах. Докладывал шеф КГБ Андропов, выступление которого было достаточно резким. Не менее решительно выступили против диссидентов и другие члены Политбюро: Брежнев (он назвал диссидентов подонками человеческого общества), Суслов, Подгорный, Шелепин, Гришин и др. Однако самое интересное, что эта решительность не вылилась в такие же действия. Вот как об этом пишет историк А. Шубин:
«На заседании 30 марта 1972 года члены Политбюро подняли вопрос о вождях оппозиции. Арестовать П. Якира и И. Дзюбу — это, конечно, хорошо. Но что делать с Сахаровым и Солженицыным? Гришин поставил вопрос, который обошел Брежнев: «Я думаю, что надо с Якиром и с Солженицыным просто кончать». Нет, Гришин не был кровожаден, просто он хотел решить назревшую проблему: «Другое дело, как кончать. Надо внести конкретные предложения, но из Москвы их надо удалить. То же самое и с Сахаровым. Может быть, с ним надо побеседовать, я не знаю, но надо тоже кончать как-то с этим делом, потому что он группирует вокруг себя людей».
Посетовав на Хрущева, который поднял на щит этих «подонков», члены Политбюро стали обсуждать возможность отправить диссидентов в ссылку. Правда, закон требовал суда для любого наказания — не сталинские времена. А судебный процесс — это новый скандал. Проблема.
И тут вскрылись разногласия по поводу отношения к самим диссидентским вождям. Суслов считал, что «агитировать Сахарова, просить его — время прошло». Подгорный, обрушившись на Солженицына, насчет Сахарова не согласился: «Что касается Сахарова, то я считаю, что за этого человека нам нужно бороться». Его поддержал и Косыгин, который предложил к тому же упирать не на карательную, а на политико-воспитательную работу и в итоге сделал «крайним» Андропова: «С этими лицами должен решать вопрос сам т. Андропов в соответствии с теми законами, которые у нас есть. А мы посмотрим, как он этот вопрос решит. Если неправильно решит, то мы поправим его». Андропов никак не хотел быть крайним: «Поэтому я и советуюсь с Политбюро». В итоге инициативу взял в свои руки Подгорный, который претендовал в это время на роль главного специалиста в Политбюро по вопросам законодательства и законности: «Надо поручить мне, т. Андропову… еще раз разобраться». Андропов был рад прикрыться авторитетом Подгорного от других вождей…»
