Когда в 1977 г. миланское издательство опубликовало книгу Т. Ржезача, содержавшую обвинение А. И. Солженцына в осведомительстве, а в 1978 г. гамбургский журнал «Нойе политик» обнародовал написанный солженицынским почерком донос, писатель был поставлен перед выбором: или подать в суд за клевету, или же промолчать и тем самым признать справедливость выдвинутых обвинений.
Первый путь Александр Исаевич категорически отверг. «В суд — заявил он, — не подам, могу их успокоить. Правоту нет нужды взвешивать с нечистью на юридических весах. Да и кто же судится с советским драконом? Да и он нас в лагеря посылал без суда» (1).
Да, с «советским драконом» судиться было невозможно. Но что мешало писателю возбудить обвинение в клевете против миланского издательства или же гамбургского журнала? Если он не доверял обычному суду, почему нельзя было обратиться к мировой общественности и потребовать создания общественного суда. Не над собой. Над Т. Ржезачем, над Ф. Арнау, над издательством «Прогресс», над КГБ. Нерешительность писателя тем более удивительна, что опровергнуть аргументы Т. Ржезача не представляло никакого труда, а опубликованный донос — явная фальшивка.
Позиция, которую в 1978 г. занял А. И. Солженицына тем более вызывает недоумение, что, заявив о свое приницпиальном нежелании «взвешивать» правоту вместе с нечистью на «на юридических весах», он буквально через несколько лет подал в суд на А. Флегона (2), который в своей книге «Вокруг Солженицына» тоже привел целый ряд нелицеприятных для лауреата Нобелевской премии неприятных, но гораздо более безобидных фактов (3).
Следовательно, отказываясь в 1978 г. судиться с Т. Ржезачем, Александр Исаевич руководствовался не отрицательным отношением к взвешиванию нечисти и правоты на юридических весах, а чем-то другим. Что же тогда могло удержать его от обращения в суд? Только одно — опасение, что во время разбирательства могут появиться более серьезные аргументы в пользу выдвинутых обвинений, а также всплывут другие факты из его биографии, которые он скрывал и которые не делают ему чести. Но прежде всего он, видимо, опасался, что суд (обычный или общественный) обязан будет рассмотреть все обстоятельства, связанные с его первым арестом и историю с его вербовкой на Калужской заставе в 1945 г.
И здесь прежде всего возникает вопрос: можно ли рассматривать его рассказ о вербовке как исповедь, как откровение человека, который проявил минутную слабость и потом всю жизнь мучился по этому поводу? Нет. Потому что в рассказанной им истории не хватает самого главного для откровения — искренности.
Поскольку А. И. Солженицын согласился быть осведомителем, у него обязательно должен был быть куратор. В такой роли, по его словам, выступал «надзиратель Сенин» (4). Сообщая об этом, Александр Исаевич сделал следующее весьма любопытное примечание: «…это очевидно была не настоящая его фамилия, он не русский был, а псевдоним для лагеря… Сенин был ни много ни мало — студент! — студент 4-го курса, вот только не помню какого факультета. Он, видно, очень стыдился эмведистской формы, боялся, чтобы сокурсники не увидели его в голубых погонах в городе, и потому, приезжая на дежурство, надевал форму на вахте, а уезжая — снимал» (5).
В том факте, что «надзиратель Сенин» переодевался на работе нет ничего необычного. Но кто поверит, что он, «надзиратель лагеря», жил и учился под одной фамилией, настоящей, а нес службу в лагере под другой — вымышленной, и только потому, что стеснялся своей профессии. Если принять это свидетельство на веру, получается, что «стыдившийся эмведистской формы» «надзиратель» имел не только две фамилии, но и два паспорта. На кого рассчитаны подобные небылицы?
Не только сомнительным, но и невероятным представляется также утверждение А. И. Солженицына, будто бы он согласился давать информацию только о подготовке побегов. Неужели у осведомителей существовала специализация: одни давали сведения по побегам, другие — по антисоветским разговорам, третьи — по вредительству и саботажу, четвертые — по террору, пятые — по шпионажу и так далее по всем статьям уголовного кодекса. Это, конечно, абсурд. Поэтому если бы Александр Исаевич изъявил готовность сотрудничать, то он должен был давать информацию по всем вопросам, которые интересовали лагерного кума.
Маловероятно и то, что, став осведомителем, А. И. Солженицын на протяжении более полугода не давал никаких сведений[58] и, несмотря на это, оставался в комнате уродов и на должности придурка. И уж тем более в таком случае для него была бы закрыта дорога в шарашку, так как туда вряд ли направляли без положительной характеристики спецчасти того лагеря, в котором заключенный до этого находился.
Поэтому или история с вербовкой — это фантазия и тогда требует выяснения вопрос — для чего она понадобилась? или же вынужденный по каким-то причинам пойти на откровение, Александр Исаевич попытался придать истории с вербовкой несерьезный характер и тем самым нейтрализовать возможные подозрения относительно его сотрудничества с лагерной администрацией.
Откровения А. И. Солженицына уязвимы и в другом отношении. Если принять его версию и допустить, что он был завербован в осведомители только «по побегам» и из-за отсутствия таковых за время пребывания в лагере никакой информации своему куратору не давал, то невольно возникает вопрос: как в таком случае развивались события дальше? Ведь едва он переступил порог рыбинской шарашки и рыбинский кум навел о нем справки, ему сразу же должна была стать известна история с вербовкой. А поскольку Александр Исаевич не был исключен из числа осведомителей, то в Рыбинске неизбежен был разговор на тему о возобновлении или же продолжении сотрудничества. Почему же тогда Александр Исаевич ничего не пишет об этом?
Допустим, что ни в Рыбинске, ни в Загорске подобный разговор не состоялся, поскольку там А. И. Солженицын был недолго. Тогда он должен был состояться в Марфинской шарашке, в которой Александр Исаевич пробыл три года. К тому же, по свидетельству Л. З. Копелева, сменивший здесь майора Шевченко «подполковник Мишин» «пытался вербовать каждого, кто входил в его кабинет за письмом или с заявлением „на свидание“» (6). А поскольку Александр Исаевич с заявлением «на свидание» появлялся в его кабинете не один раз, то подполковник Мишин должен был вербовать и его. Между тем несмотря на бедность материала на эту тему, ни о новой вербовке, ни о попытке возобновить его сотрудничество в Марфинской шарашке Александр Исаевич даже не упоминает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
