А что, если он никуда не ушел?
… многие из них не уезжали…
Кира вздрогнула, глядя на документы на своих коленях. Мысль, посетившая ее, была совершенно безумной… но разве вокруг нее в последнее время не творилось то же безумие? И ведь это он был тогда, на стене, его тень — черная, стоящая неподвижно и словно выжидающе, тогда как вокруг, проходя насквозь, блеклые серые тени воспроизводили жизни своих хозяев. Что если?..
Нет, невозможно! Так не бывает! Она ведь уже договорилась сама с собой считать стены этой квартиры — лишь неким устройством для хранения и воспроизведения зрительных образов — разве нет?!
Она без особого интереса взглянула на фотографии. Две сползли с ее коленей и лежали боком, прижатые к креслу, одна же лежала вся на виду. Лицо какой-то женщины — традиционно в профиль — светловолосой, миловидной и казавшейся удивительно домашней. Кира перевернула фотографию и прочла надпись, сделанную уже давно выученным наизусть почерком бабушки.
Пахомова Людмила Степановна.
Москва.
24.06 — 29.06. - 2003.
П.
Гр. Љ 2/6
Вот и думай, что хочешь! Уже не в первый раз она ломала голову, что значат эти гр. и п. Группа? Возможно. А „п.“ что такое? И почему на одних фотографиях „п.“, а на других „о.“? Да еще и на некоторых стоит это „опл.“ — так и просится слово оплачено!
Только сегодня-то какое тебе дело до этих чертовых фотографий?!
Секундочку, а почему эти фотографии лежат отдельно от остальных?
Кира взяла с кресла две другие и задумчиво посмотрела на верхнюю — смеющаяся девчушка лет четырех — опять же в профиль, каштановые волосы заплетены в шесть аккуратных косичек и разукрашены яркими цветными заколками. Хорошенькая, как куколка. Кире невольно вспомнился голос Влады, когда-то, давным-давно произнесший то же самое. Уж не та ли это пропавшая семья, о которой она говорила? Кира перевернула фотографию. Пахомова Юлия Владимировна. Не может быть, чтобы и она… всего четыре года! Нужно будет попросить Егора, чтобы он обязательно поискал сведения о них…
Кира взяла последнюю фотографию, взглянула на нее и побелела. Куда-то вдруг исчез весь воздух, и в затылке больно стукнуло, словно кто-то от души хлопнул по нему тяжелой ледяной ладонью. Она отрицательно качнула головой, потом поднесла цветной квадратик так близко к глазам, что почти уткнулась в него лицом, уронила на пол и что-то пробормотала — беспомощный, болезненный, шелестящий звук.
Лицо на фотографии многое объясняло.
И отнимало тоже многое.
* * *
Кто-то сидел на одной из дворовых скамеек — Кира краем глаза увидела две темные тени, но не обратила на них внимания и пробежала мимо, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу. В кронах акаций шелестел ветер, где-то вдалеке лаяла собака, из распахнутых окон бормотали, пели и вскрикивали телевизоры. Все это доносилось до нее издалека, и даже звук собственных шагов и сминавшаяся под ними сухая трава были далекими. Ключи всполошено позвякивали на ее пальце.
Когда она оббежала соседний дом с торца, навстречу ей метнулась высокая тень, и в следующую секунду крепкие пальцы вцепились в ее плечи.
— Я же тебя просил! — зло прошипел Вадим. — Почему ты так, почему не предупредила?! Хочешь себя погубить?!
Кира заметила, что он не только не надел свои очки, с которыми не расставался на улице в любое время суток, но и выскочил босиком, в тренировочных штанах и легкой майке, совершенно не скрывавшей его отнюдь не стариковского телосложения. Даже в полумраке на его лице были отчетливо видны волнение и злость.
— Как ты узнал, что я иду сюда? — удивленно произнесла она.
— Увидел в окно… Что-то случилось? — его ладони переползли ей на спину, и Вадим склонился, заглядывая Кире в лицо. — Почему ты так дрожишь? — его взгляд начал стремительно ощупывать ее с ног до головы. — Ты ранена?
Он не столько спрашивал, сколько утверждал, и Кира снова удивилась, потом показала порезанный палец. Вадим хмыкнул, обнял ее за плечи и повел к своему подъезду. Его поведение так не совпадало с тем, что она думала… но нет, она не могла ошибаться.
Когда Князев запер дверь, Кира медленно прошла в комнату, ставшую уже такой привычной и, несмотря на ветхость и беспорядок, почти родной, и села на кровать, глядя на развевающиеся в открытом окне шторы. Вадим опустился рядом на пол и прижался щекой к ее подрагивающему колену, потом легко провел по нему ладонью — теплый, дружеский жест, напрочь лишенный сексуального подтекста.
— Тебе тяжело, я знаю, — тихо произнес он. — Останься, если хочешь. Принести тебе чаю или, может, лучше вина? Думаю, последнее было бы более кстати.
Кира покачала головой. Висевшие на ее указательном пальце ключи сорвались и тяжело звякнули об пол. Вадим взглянул на них, но не сделал попытки подобрать и подать ей.
— Ты даже ключей от моей квартиры боишься? Что ж, тебя можно понять, — ровно произнесла Кира и сжала зубы. Он поднялся и пересел на кровать, рядом с ней.
— Почему ты так говоришь?
Кира облизнула резко пересохшие губы, немного отодвинулась, вытащила из кармана джинсов чуть смявшиеся фотографии и положила их на кровать. Взгляд Вадима метнулся к верхней из них, на которой был запечатлен четкий профиль мужчины с аккуратной темной бородой и густыми, взлохмаченными, словно со сна, волосами. Они скрадывали, скрывали, меняли привычный облик, но не узнать его было невозможно. Князев сдвинул фотографию в сторону, глядя на две другие, и в его глазах зашевелилось что-то мучительное и вместе с тем досадливое.
— Мне очень жаль твою семью, — глухо сказала Кира.
— Мне тоже, — бледно отозвался он и встал, глядя на нее со странным выражением.
— Почему ты мне ничего не сказал?
Вадим покачал головой, потом наклонился, взял фотографии и переложил их на один из телевизоров. Отвернулся, сунув сжатые кулаки в карманы штанов и глядя в открытое окно.
— Наверное… теперь мне следует называть тебя „Владимир“? Во всяком случае, сейчас…
— Я Вадим, — сказал он, не оборачиваясь. — Вадим Князев. Владимир Пахомов давно умер, и о нем все забыли. Советую и тебе забыть.
— Я не могу этого сделать.
Вадим обернулся. Его лицо оказалось неожиданно спокойным, но глаза теперь казались пустыми.
— Думаю, вино нам действительно не помешает… теперь, — заметил он и вышел из комнаты. Кира взглянула на фотографии, теперь лежавшие так далеко, что она не могла видеть лиц, и с трудом подавила в себе возникшее желание опрокинуться ничком на постель и разреветься во все горло. Но, конечно же, Вадим уже не станет ее утешать… теперь, когда она знает… все утешения будут как закрашенное стекло, с которого краску внезапно смыли, и стало видно, что за этим стеклом на самом деле. Кто она для него — внучка его злейшего врага, человека, с помощью или молчаливого согласия которого у Вадима отняли жену и дочь! Теперь-то понятно, почему той ночью он сказал, что нарушает все мыслимые законы природы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
