Когда поезд подошел к перрону, мысли Жанетт переключились на девочку Юхана, и она улыбнулась. Жанетт не терпелось посмотреть на нее.
Когда она садилась в поезд, зазвонил телефон. Звонил Хуртиг, и Жанетт тут же припомнила, что он рассказывал накануне о своей сестре. Вот черт, ну и трагедия. Больше ничего и не скажешь. Какая же я бездушная.
Жанетт села на свободное место у окна в конце вагона и ответила на звонок.
Хуртиг сказал, что Биллинг официально объявил Вигго Дюрера в розыск и адвокату теперь труднее будет покинуть страну. Андрич, со своей стороны, сообщил: лаборатория надеется получить профиль ДНК из проб, взятых в квартире Ульрики Вендин, быстрее чем за обычные две недели.
– Отлично. Что-то еще?
– Ну, можно и так сказать. У меня две новости, и обе убийственные.
– Давай. – Жанетт по голосу слышала, что Хуртиг взвинчен до предела.
– Примерно когда мы с тобой были у Дюрера на Хундуддене, Шарлотта Сильверберг покончила с собой.
У Жанетт как будто заложило уши. Она больше не слышала, как грохочет старый вагон, и судорожно сжала телефон.
– Что ты сказал?
Хуртиг стал рассказывать более подробно:
– Финский паром “Синдирелла”, в ночь на вчера. Несколько свидетелей говорят, что Шарлотта Сильверберг была на палубе одна. У поручней она сняла сапоги, влезла на ограждение и спрыгнула в воду. Свидетели не успели вмешаться, но они вызвали спасателей.
Голос из динамика объявил: следующая станция “Т-Централен”. Жанетт пыталась переварить услышанное от Хуртига. Нет, подумала она. Только не еще одно самоубийство. – Ты сказал – было несколько свидетелей?
– Да. Никто из них не сомневается: Шарлотта Сильверберг покончила с собой. Спасатели нашли тело рано утром.
Жанетт с трудом воспринимала слова Хуртига. Значит, ясно как божий день: самоубийство. Сначала Линнея Лундстрём, теперь – вот это. Еще одна семья, которая истребила сама себя.
И все же ее одолевали сомнения.
– Отправь кого-нибудь в судоходную компанию попросить списки пассажиров, – сказала Жанетт. Поезд остановился, и она встала.
– Списки пассажиров? – У Хуртига был удивленный голос. – Зачем? Я же сказал…
– Самоубийство, да. Но как по-твоему – люди вроде Шарлотты Сильверберг способны на самоубийство? – Жанетт вышла на перрон и направилась к лестницам, ведущим вниз, на синюю линию. – Когда мы в последний раз ее видели, перед нами была дамочка, которая, какой бы у нее там ни был характер, собиралась уехать и приятно провести время за парой бокалов вина, любуясь на своего кумира Бьёрна Ранелида. А вдруг на корабле произошло что-то, что заставило Шарлотту Сильверберг принять роковое решение?
– Не знаю, – смущенно сказал Хуртиг. – Моя сестра тоже не была, как ты выражаешься, из людей, способных на самоубийство, а в этом случае у нас еще дюжина свидетелей на корабле, и все твердят, что произошло именно самоубийство.
Жанетт встала на первую ступеньку и оперлась о перила.
– Прости, я выразилась неуклюже. – Ладно, подумала она. Кажется, меня понесло. – Да, ты прав. Погодим с судовой компанией. Ты говорил, у тебя еще одна новость?
Слушая Хуртига, она почти бежала сквозь толпу на лестнице.
То, что он рассказал, означало: все остальное им придется отложить в сторону.
Переход с зеленой линии на синюю казался бесконечным. Жанетт прибавила шагу, торопясь по соединяющему линии поездов пассажирскому конвейеру. Колотилось сердце, в ушах снова чувствовалось давление, а пульс стучал в такт с ритмичным шумом, с которым эскалатор ехал вниз, к перрону синей линии. Когда переход наконец закончился, Жанетт бросилась бежать по перрону и как раз успела на уходящий поезд. Протиснувшись к двери, она прислонилась к плексигласу над сиденьями справа.
Ее разыскивал некто Иван Ловинский, сотрудник украинского Интерпола. Звонок украинца касался пропавшего без вести человека.
В досье на убитых мальчиков-иммигрантов, которое Жанетт отправила в Интерпол почти полгода назад, обнаружилось совпадение. Совпадение касалось ДНК.
Мариабергет
София решила пройти весь путь до кабинета пешком. Возле Слюссена она выбрала обходную дорогу на Мариабергет, вдоль старого подъемника.
Тяжелая сумка с книгами била ее по бедру, когда она поднималась по булыжникам Тавастгатан. На углу Белльмансгатан она решила зайти в “Бишопс Армс”, чтобы за поздним ланчем полистать книги.
Блокнот с записями о Мадлен она пока не будет доставать, хотя бы до завтра. За время сидения в библиотеке текст увеличился еще на десять страниц, и надо было дать ему отлежаться, прежде чем перечи тывать.
Возле британского паба стояла группка людей, оживленно жестикулировавших, пока один из них фотографировал вход и фасад. Слышалась немецкая речь. Когда София с извиняющейся улыбкой протолкалась к двери, одна из женщин выдохнула:
– Fantastisch, so war das dann hier?[131]
– Ja, hier ist es gewesen[132], – ответила София на своем корявом школьном немецком, потом открыла дверь и вошла, не зная, о чем ее спросили.
Что-то связанное с Карлом Микаэлем Белльманом?[133]
Заказав блюдо дня, София села подальше от посторонних глаз. В ожидании заказа она принялась листать книгу о русском серийном убийце Андрее Чикатило, но ее тут же смутило ошибочное заглавие “Массовый убийца”. Массовый убийца – это, например, Сталин или Гитлер. Тот, кто убивал не по велению примитивных инстинктов, а по идеологическим причинам, кто наладил индустрию массового истребления людей. Чикатило убивал по одному человеку за один долгий, зверски жестокий эпизод.
В каждой второй главе говорилось о милиционерах, раскрывших в конце концов убийства более чем пятидесяти человек, и София решила перескакивать эти главы. Она хотела знать, как был устроен Чикатило, а не читать о работе милиции. К своему разочарованию, она очень скоро констатировала, что книга содержит главным образом поверхностные сведения о том, как происходили убийства, и порожденные фантазией автора спекуляции о возможном ходе мыслей маньяка. Сколько-нибудь глубокий психологический анализ отсутствовал.
И все же она нашла несколько интересных мыслей. Поборов искушение вырвать страницы, она просто загнула уголком те из них, к которым собиралась вернуться, когда до конца оформятся ее собственные идеи. Человеком, который не умел держать в узде свои импульсы и действовал бесцеремонно, была Виктория. София же аккуратна и способна контролировать себя, подумала она, чувствуя, как натирают туфли. За все надо платить.
Когда официант принес блюдо, она решила заказать пиво. Съев несколько ложек, София поняла, что не голодна, и тут в зал вошла та немецкая компания. Немцы уселись за соседний столик. Женщина, заговорившая с Софией, узнала ее и кивнула:
– Sie müssen stolz auf ihn sein?[134]
– Ja, sehr stolz[135], – ответила София, понятия не имея, чего женщина хочет от нее.
Она отодвинула тарелку и снова раскрыла книгу о Чикатило. Почитав какое-то время, она начала видеть алгоритм, который ей захотелось обсудить с Жанетт. Сделав несколько пометок на полях, она взялась за телефон. Жанетт ответила почти сразу.
Говорить было особенно не о чем, София хотела только удостовериться, что Жанетт не забыла об их встрече. Едва услышав голос Жанетт, София поняла, как ей не хватало подруги.
Жанетт не забыла, что они встречаются, но голос у нее был несколько напряженный. София предположила, что Жанетт очень занята, и потому решила быть немногословной.
– Значит, заезжай ко мне, – заключила она. – Потом завалимся в мой любимый кабак, выпьем по паре бокалов пива, поговорим о работе. А когда закончим, возьмем такси и поедем к тебе. О’кей?
– И поговорим о чем-нибудь, кроме работы, – рассмеялась Жанетт. – Договорились. Обнимаю.
Только не ко мне, подумала София. Стены квартиры все еще покрывали записи Виктории, ее газетные вырезки и рисунки.
Надо скорее этим заняться. Сжечь все подчистую.
София отложила биографию Чикатило и взяла старый обзор по садизму и сексуальности. Книга, несмотря на свой возраст, была в поразительно хорошем состоянии, и София быстро поняла, почему Psychopathia Sexualis оказалась написана на устаревшем обстоятельном английском, через который трудно было продираться. Через полчаса София убедилась, что книга в основном бесполезная, не только потому, что непонятна, но и потому, что содержит устаревшие выводы. Сама она раскусила Фрейда еще лет в семнадцать и с тех пор всегда скептически относилась к символическому мышлению и теориям, которые не подвергаются сомнению. А если учесть, что все эти теоретики, писавшие о женской эмоциональности, были мужчинами с, мягко выражаясь, сложными чувствами, она дисквалифицировала их. Это отношение она сохранила навсегда, и до сих пор у нее не было причины его пересматривать.
