улыбался да посмеивался на гнев княжеский.
– Начистоту, Басманов! – огрызнулся Димитрий. – От она, служба твоя! Пред мужиками пляшешь, как девка базарная! От она нынче в чём, служба царская!
Улыбка Фёдора переменилась. Нисколь не угасла, но переменилась. Точно впервой он оглядел наряд свой, ниспадающий пышным летником до самой земли.
– Пасть-то захлопни! – рявкнул Басман-отец, уж порываясь встать из-за стола, да Василий Сицкий сдержал воеводу, не давая случиться мордобою.
Молодой Басманов скрестил руки на груди да малость склонил главу свою, кратко предавшись думам. Вскоре же, вновь оглядев платье своё, глубоко вздохнул. Поднял свои очи Фёдор к государю, да тот едва ли переменился в лице, точно и вовсе пропустил мимо ушей и эту дерзость, словно прощал на пиру всякого сумасбродного дурака да скомороха.
– От же как! – молвил Басманов, всплеснув руками да пойдя ко трону царскому. – Стало быть, пристало мне нынче сложить службу, коли примет то великий царь!
Вынувши из-за пояса тяжёлый нож, Фёдор припал на колено пред царём. Взор Иоанна был холоден, под стать ледяному воздуху, коим полнилась нынче площадь. Басманов склонил главу, точно провинившись премного пред владыкою своим, и царь принял оружие его.
Алексей хмуро насупил брови, заслышав впервой на людях паскудные слухи. Холод пробежался по спине воеводы, когда сын его сложил оружие, а царь вовсе с убийственным равнодушием принял тот жест. Но, всяко зная нрав Иоанна и зная нрав Фёдора, Алексей уж чуял какую подноготную за тем, а посему всё выжидал, чем разрешится сие действо.
Фёдор медленно поднял взор на Иоанна. Царь взирал пронизывающим холодом, свысока, надменно. Опричник же коротко кивнул, отходя от трона да вставая в полный рост. Царь поднял руку, благословляя застолье. Казалось бы, то уж малость запоздало – трапеза была едва ли не окончена, да все сидели, затаивши дух. Меж собой обменивались короткими взглядами опричники. Боле всех наготове выжидал первый круг, ибо и впрямь, как дикие звери, чуяли грядущее.
Иоанн же казался усталым да безучастным. На его лице не было и тени лютой жестокости али ярого гнева, коим зачастую распалялся владыка. Царь подозвал к себе Овчинина. Покуда князь, пусть и пошатываясь, да всяко стойко приблизился ко владыке, Иоанн глядел за крыши домов столицы.
Терема обрисовывали зубчатый край, за который уже склонялось солнце. Дни сделались уж короткими на зимний лад, тени всё длиннее, и недалёк был тот час, как начнёт темнеть. Иоанн подал князю чашу, наполненную до самых краёв. Едва тот принял её, невольно часть выплеснулась за край, омочив руку Димитрия.
– Испей же до дна, – велел Иоанн, – и будет мне вера в любви твоей, в верности твоей и рода твоего славного.
Овчинин с трудом мог удержать тяжёлую чашу в руках, что и говорить – осушить её целиком не было никакой мощи. Но всяко же отступиться, тем паче что это оскорбит великого владыку, никак нельзя. Набравшись духу, Димитрий принялся исполнять повеление царское, но, едва испив треть, отпрянул назад, уж насилу вливши в себя последние глотки. Князь залился тяжёлым кашлем – верно, вино не в то горло пошло.
Иоанн поднялся со трона да придержал слугу своего за плечо, а затем и вовсе по-свойски похлопал по спине, помогая перевести дух. Не успел Димитрий откашляться, как ощутил резкую хватку – то царь схватил его за ворот плаща, подбитого мехом. Одного того хватало, чтобы Малюта поднялся со своего места да схватил Овчинина, заломивши руки ему таким ладом, что не мог князь никак дотянуться до сабли своей. Иоанн, не глядя, схватил нож, принесённый Басмановым, да оголил клинок. В мгновение ока царь пронзил живот князя да распорол его.
Раздался надрывный крик, притом будто бы погодя, когда уже чёрная кровь хлынула бурным потоком, замарывая собою всё вокруг. Никакие слабые порывы князя не могли управиться с хваткой Малюты – тот не давал воротиться ни на шаг. От раны повалил пар, и царь вновь вонзил лезвие под ребро, вогнав его по самую рукоять.
За столом опричники уж поднялись с мест своих, да держали сабли и палаши наготове, да всё поглядывали, кабы кто из земских не решился вступаться в драку.
Иоанн нанёс последний удар, пробивши грудь князя земского. За сим наблюдал Фёдор, и каждый шаг его сопровождался лёгким тихим звоном. Тёмная лужа, что в мгновение собралась и всё ширилась подле трона, завораживала. Басманов поднял взор, глядя, как тело князя слабеет. Мгновение – и неминуемая кончина настигла его. Иоанн вынул нож из ещё тёплого тела, в коем уж вовек не забьётся сердце. Вбив лезвие в стол, владыка занял трон свой. Откинувшись назад, прикрыл веки, внимая тому страшному да упоительному покою, который приходил к нему, точно в утешение, после жестоких расправ.
* * *
Закат взялся за холодное северное небо, когда Малюта волок бездыханное, уж порядком одеревенелое тело к реке. Двое же из братии – Вяземский да Басман-отец – пошли с ним, скорее не столько помочь с чем, сколько так, от праздности. Добравшись до первой же набережной, Малюта лихо скинул тело в реку, оттирая руки от липкой крови. Трое опричников, не сговариваясь, стали на берегу да глядели на чёрные волны.
– И всяко нету в том никоей справедливости, – вздохнул Скуратов, когда уж тело злосчастного Овчинина бесславно кануло в толще мрачных вод.
Афанасий да Алексей подняли взгляд на Скуратова, покуда тот измышлял о своём, поглаживая рыжую бороду.
– То же у всякого на уме, да на языке так и вертится, – произнёс Григорий.
Афанасий едва заметно подался назад, покосившись на Басманова. Алексей же усмехнулся да громко хлопнул над самым ухом Малюты. Стоило Скуратову обернуться, Басманов размашистым жестом точно поприветствовал опричника.
– Ежели очи старые твои притупились, от он я, – молвил Алексей. – Прямо подле тебя, Гриша, прямо подле тебя, родный.
Лишь долгая служба близ Басмана дала услышать что Вяземскому, что Скуратову угрозу в том голосе.
– Да посему то молвить-то и должно, – произнёс Малюта.
– Пасть захлопнул, Гриш, – холодно отрезал Басман.
– От неча меня злословником каким выставлять! Едва пришёлся сынишка твой ко двору, так тотчас же безо всякой заслуги. Али взаправду токмо нынче-то сей слушок и прознал? – вопрошал Малюта.
Алексей врезал Скуратову по лицу, приложивши столько силы, что Григорий рухнул наземь, и будь Басманов малость злостнее – как знать? – пришлось бы Малюте из реки ледяной выбираться. Алексей сплюнул да отошёл прочь, не имея никакого желания к драке. Вяземский, хоть и стоял подле Скуратова, молча взирал на него. Супротив обычной дружности их, князь даже не подал руки Григорию, покуда тот
