уродец, избранный на роль Челядина, и впрямь был слабоумен али подыгрывал на потеху, на забаву опричникам, да вёл он себя аки дитя неразумное али вовсе зверьё какое. Едва приступая к кушаниям, забывал прикрыть рот, покуда жевал пищу, и всё липкими комьями валилось обратно. Глупый взор его метался, откликаясь на каждый позыв, что разносился наперебой со всех сторон.
Та потеха забавляла братию, ибо истинный князь Челядин не раз выступал супротив опричников. Прямое покровительство государя лишь и ограждало князя да семейство его от расправы. Земские же знали Челядина единственным заступником, единственным судьёю правдивым.
– Сукины сыны, – хмуро сплюнул Овчинин, глядя на это мерзкое лицедейство. Димитрий принялся глушить ярость, подымающуюся в душе его.
– Ты об люде этом ещё всего и не ведаешь… – вздохнул Иван Бельский, поглядывая на братию.
– От и не зли меня! – огрызнулся Овчина, громыхнув чашею о стол.
Бельский поглядел на друга своего, изнемогающего от праведного сокрушительного гнева, да всяко видел, что нет нынче поводу для тревог.
Меж тем братья Колычёвы, большею степенью Иван, малость осмелели. Набравшись духу, принялись они отвечать на заигрыши девок ряженых. Так и норовили ухватить какую за ленту али подол платья. Иван зашёлся, выйдя из-за стола. Уж не давала ему покоя фигура, что была заметно ростом выше прочих девчонок. Лица разглядеть не мог за маскою, да всяко видел белизну кожи да истинные чёрные локоны, припрятанные за накладными красными косами, что волочились едва ли не до самой земли. Устремился Колычёв за нею в погоню, так и норовя ухватить беглянку, да всё прыти не хватало. Славный звон колокольчиков вторил сей беготне.
Не чурались в том игрище запрыгивать прямо на стол, сшибая в потехе своей посуду с кушаньем да питьём что на пол, что на колени пирующим. Ни у кого с того гневу не подымалось, лишь больше раззадоривало. За сею погоней с премногим интересом наблюдали многие опричники, прекрасно ведая, кто скрывается под маскою да сим расшитым летником. Особым лукавством нынче вспыхнули очи Иоанна. Кравчий, обходя государя, было хотел наполнить царёву чашу, да владыка отказал в том жестом, не отводя взору от игривой погони.
Не меньше же любопытства преисполнился Афанасий, выжидая, когда же Колычёв прознает истину о ненаглядной своей. Едва Иван настиг заветный образ сей, под маскою открылось лицо. На мгновение Иван не внял, не уразумел, а затем резко отпрянул, отдёрнув руки точно от огня.
– Неужто нынче не мил я тебе? – усмехнулся Фёдор, поглаживая переливистые бусы свои.
Покуда Басманов обмахивался маскою, нагоняя к лицу, вспыхнувшему румянцем, холодный воздух, Иван попятился назад, упёршись спиною о стол, да ненароком задел рукою две чаши. Едва они пали наземь, стольники метнулись заменить их да вновь наполнить сладкими винами из царских погребов. Колычёва встретило улюлюканье, притом то насмехались не токмо опричники, но и кто из земских. Овчинин свёл брови, вглядываясь в лицо молодого опричника. Бельский же глубоко вздохнул да поглядел на чашу свою, опустевшую.
– Это же чёрт этого, как его? – Овчинин прищёлкнул пальцами, пытаясь припомнить.
Ударив себя по лбу, точно в наказание за такое беспамятство, будто в бессилии, Димитрий указал на Басмана-отца, который нынче с Сицким превесело испивали да радовались застольным забавам. Князь Бельский кивнул, сам даваясь диву, как разнятся отец да сын.
– Басманов, – кивнул Иван Андреич, касаясь чаши своей.
– Точно, Басманов! – Овчина вдарил рукою по столу. – От ишь не стыдно ж Данилычу за эдакое?
– Ты же всего и не ведаешь… – тихо вздохнул Бельский.
Однако князь не услышал ответа друга своего, всё пытаясь примирить два образа, что никак не хотели сходиться в голове его, уж изрядно затуманенной испитым. Фёдор же Басманов, маленько запыхавшись с беготни, принялся плавным шагом обходить застолье, услужливо наполняя опустевшие чаши.
Как настала очередь самого великого князя да царя всея Руси, Фёдор, будто бы и вовсе не приметив никого на троне, обошёл владыку стороною и, верно, уж намеревался ступать дальше, да царь не дал. Едва поспел Басманов опереться свободной рукою о стол, когда владыка схватил ряд звонких бус да резко притянул к себе Фёдора.
Не разобрать было слов, что сходили с уст Басманова, – застолье занимало собою весь воздух и вся площадь полнилась беспорядочным шумом да бойкою музыкой. Царская хватка медленно ослабла, покуда молодой опричник наполнял чашу владыки. Пущай Басманова уж не держала никакая сила, он оставался подле государя, склонившись по левую сторону и продолжая нашёптывать свои речи.
Земские премного дивились, разразившись меж собою смятенным ропотом, как завидели, что владыка дозволяет слуге своему касаться трона. Иоанн внимал опричнику, глядя, как в чаше подрагивает тёмная гладь вина. Уста владыки полнились улыбкою, а затем и вовсе с них сорвался короткий смешок. Как Фёдор отпрянул от трона, владыка поднял свою чашу и впервой испил.
Овчинин откинулся назад, усмехнувшись себе под нос, да мотнул головою. Бельский кратко усмехнулся, обернувшись к другу своему. Димитрий, заметив перемену в князе, подался вперёд, готовясь внимать. Иван Андреевич испил чашу до дна да наклонился к нему. По мере того как Бельский сказывал речь свою, лицо Димитрия переменилось на весёлый лад. Овчина разразился громким пьяным смехом, вдарив много раз по столу рукою, да стал примечать, что лик князя Бельского остаётся серьёзным.
– Ты же для потехи то молвил? – всё не теряя шутливости, вопрошал Димитрий.
Иван коротко мотнул головою. Овчинин свёл брови, всё ещё недоверчиво глядя на друга своего и всё ещё не примиряясь со словами Бельского.
Меж тем же скоморохи загремели, загудели, да загудели прегромко. Фёдор же, по обыкновению, главенствовал над ними, заводя толпу всю, да под его лад и подстраивались дураки, играючи каждый на своём. Излюбленные Басмановым гусли забренчали, разнося песню по всей площади, да прочие же дудки, бубенцы да гудочки вторили песне.
От уж был бы я царём,
Сребром-златом окружён,
От уж был бы я царём!
Окружён да ослеплён
Благолепием!
Сам бы свой народ казнил,
Изживал да изводил,
Саморучно свой народ
Сжил бы со свету!
Ох и будучи царём
Сам пограбил каждый дом,
Сам пожёг бы каждый дом,
От и славно же!
Да родился дураком,
Дураком безродным,
От и буду дураком,
Дураком голодным!
Неча попросту стенать,
Причитать да докучать!
Поди лучше петь-плясать
На пиру на царском!
Государев жест велел вознаградить дерзновенное пенье их да игру – дуракам налили сполна, боясь, кабы в начале пира
