Карсон там, и когда Шеветта запрыгивает на пассажирское место и устраивается на скрипучем сиденье – одеяло привязано к рваному пластику специальным шнуром для прыжков с моста, – она понимает, что уезжает. Куда-то.
И это ей нравится.
8
Дыра
Дрейф.
Лейни дрейфует.
Вот что он, в сущности, делает. Он знает: все, что для этого нужно, – отпустить тормоза. Он признает случайность.
Опасность признания случайности в том, что случайность может признать Дыру.
Дыра – это то, вокруг чего смонтирована личность Лейни. Дыра – это отсутствие фундаментальной сердцевины. Дыра – это то, во что он вечно запихивал вещи: наркотики, карьеру, женщин, информацию.
По большей части – с недавних пор – информацию.
Информацию. Этот поток. Эту… коррозию.
Дрейф.
Однажды, еще до того, как он перебрался в Токио, Лейни проснулся в спальне своего люкса в «Шато».
Было темно, лишь шуршание шин откуда-то с бульвара Сансет; глухое стрекотание вертолета, рыскавшего над холмами за отелем.
И Дыра, прямо там, рядом с Лейни, в одиноком размахе его королевских размеров кровати.
Дыра очень близкая, персональная.
9
Секундная стрелка
Яркие пирамиды фруктов под жужжащим неоном.
Мужчина смотрит, как мальчик опустошает второй литр сока с мякотью: заглатывает все содержимое высокого пластикового стакана не отрываясь, без видимых усилий.
– Не стоит пить холодные напитки так быстро.
Мальчик глядит на него. Между взором мальчика и его душой нет ничего: отсутствие маски. Отсутствие личности. Он, по всей видимости, не глухой, раз понял предложение выпить прохладительного. Но пока ничто не свидетельствует о том, что он наделен даром речи.
– Говоришь по-испански? – Сказано на мадридском наречии, не звучавшем на его устах долгие годы.
Мальчик ставит пустой стакан рядом с первым и смотрит на мужчину. Страха во взгляде нет.
– Люди, которые на меня напали, – это были твои друзья? – Приподняв одну бровь.
Ни малейшей реакции.
– Сколько тебе лет?
Старше, думает мужчина, своего эмоционального возраста. Намек на сбритую щетину в уголках верхней губы. Карие глаза чисты и безмятежны.
Мальчик разглядывает два пустых пластиковых стакана на исцарапанной металлической стойке. Поднимает взгляд на мужчину.
– Еще? Ты хочешь пить еще?
Мальчик кивает.
Мужчина делает знак итальянцу за стойкой. Снова поворачивается к мальчику:
– Тебя хоть как-нибудь зовут?
Ничего. Ничего не меняется в карих глазах. Мальчик глядит на него так спокойно, как может глядеть мирный пес.
Окруженная горками фруктов серебряная соковыжималка коротко хлюпает. Наструганный лед вбивается миксером в мякоть. Итальянец переливает напиток в пластиковый стакан и ставит его перед мальчиком. Мальчик смотрит на сосуд.
Мужчина меняет позу на скрипящем металлическом стуле, его длинное пальто свисает складками, как крылья отдыхающей птицы. У него под мышкой, тщательно вычищенный, спит клинок, свободно покачиваясь в своей магнитной упряжи.
Мальчик берет стакан, открывает рот и вливает густую смесь льда и фруктовой мякоти прямо в горло. Задержка в развитии, думает мужчина. Синдром трагической матки города. Жизненные сигналы искажены химикатами, недоеданием, ударами судьбы. И тем не менее он, как и все остальные, как и сам мужчина, существует в точности так, в точности там и в точности в тот момент времени, как, где и когда он должен существовать. Это дао: тьма внутри тьмы.
Мальчик ставит пустой стакан рядом с двумя другими.
Мужчина выпрямляет ноги, встает, застегивая пальто.
Мальчик протягивает руку. Двумя пальцами касается часов, которые мужчина носит на левом запястье. Рот мальчика приоткрывается, будто он хочет что-то сказать.
– Время?
Что-то шевелится в лишенных выражения карих безднах его глаз. Часы старинные, добыты у специалиста-дилера в одной из укрепленных аркад Сингапура. Это армейские часы. Они говорят мужчине о сражениях иных времен. Они напоминают ему о том, что любое сражение однажды станет таким же смутным воспоминанием и что лишь мгновение имеет смысл, лишь мгновение абсолютно.
Познавший истину воин идет в битву, будто на похороны любимой, да и как может быть иначе?
Мальчик наклоняется вперед; то, что таится в его глазах, видит только часы.
Мужчина размышляет о тех двоих, оставленных им сегодня вечером на мосту. Охотники в своем роде, отныне для них охота закончилась. И этот, третий, следовал за ними по пятам. Чтобы подбирать объедки.
– Тебе нравится?
Никакой реакции. Ничто не в силах нарушить концентрацию, связь между тем, что всплыло из бездны глаз мальчика, и аскетическим черным циферблатом наручных часов.
Дао делает ход.
Мужчина расстегивает стальную пряжку ремешка. Отдает часы мальчику. Он делает это не раздумывая. Он делает это с той же бездумной уверенностью, с какой чуть раньше убивал. Он делает это, потому что так нужно, потому что так правильно поступить; потому что жизнь его бьется в такт с дао.
Нет никакой нужды прощаться.
Он уходит от мальчика, оставленного навеки созерцать черный циферблат и стрелки.
Он уходит сейчас. Мгновение – в равновесии.
10
Американский акрополь
Райделл все-таки сумел настроить бразильские очки на фрагмент уличной схемы Сан-Франциско, но ему еще требовалось узнать от Кридмора, как добраться до гаража, где они собирались оставить «хокер-айти». Кридмор, разбуженный Райделлом, казалось, не сразу уяснил, кто такой, собственно, сам Райделл, но похвально быстро начал соображать. Сверившись со сложенной пополам визитной карточкой, извлеченной из «часового» кармана джинсов, он четко указал, куда нужно двигать.
Это было старое здание в районе, где подобные строения обыкновенно преображались в резиденции, но густота колючей проволоки намекала, что эта территория до сих пор не обуржуазилась. Вход контролировала пара громил со значками фирмы «Универсал», занимавшейся в основном рядовой охраной промышленных объектов. Громилы размещались в офисе у ворот и смотрели канал «Реальность-1» на плоском экране, водруженном на огромный стальной стол, у которого был такой вид, будто по каждому его квадратному дюйму прошлись большим отбойным молотком. Одноразовые кофейные чашки и пищевые контейнеры из белой пены. Все это показалось Райделлу по-домашнему родным, и он прикинул, что скоро там должна быть пересменка, в семь утра. Не такая уж дурная, наверно, работенка, бывает и хуже.
– Ставим на временную стоянку, – сказал им Райделл.
На плоском экране был виден олень. За ним – знакомые очертания заброшенных небоскребов центрального Детройта. Логотип «Реальности» в нижнем правом углу обеспечил нужный контекст: одна из этих программ о природе.
Райделлу дали список, чтобы он ткнул в номер предварительного заказа, записанный у Кридмора на бумажке, и оказалось, что за стоянку уплачено. Его заставили расписаться прямо там же, рядом с номером. Сказали поставить тачку на место номер двадцать три, уровень шесть. Он вышел
