такой зависимости от святых сил, когда решили разграбить папские монастыри. И от Ивана Грозного до Владмира Путина русские цари использовали православие, когда оно их устраивало, и рушили его, когда не устраивало.
В древнем Средиземноморье, как я уже отмечал, экономическая риторика была заметно враждебна торговле, несмотря на то, что это место было пропитано ею. И древний Ближний Восток около 1500 г. до н.э., где имеется множество торговых записей, был бы местом, с которого можно было бы начать проверку того, имелись ли прецеденты одобрения буржуазных ценностей в том виде, как мы их понимаем сейчас, четыре тысячелетия назад. Некоторые считают, что да. Но прецеденты, угасающие при возвышении буржуазии над аристократией или убиваемые царской добычей, как, например, разрушение Иваном Новгорода, не создают успешного буржуазного мира.
Хотелось бы узнать о городах Южной Азии. Опять же, как и в Китае, они были большими и оживленными, когда в Европе царила безмятежность, хотя при Моголах крупнейшие города были преходящими, поскольку зависели от мобильности могольского двора. Возможно, имела значение кастовая принадлежность. В Южной Азии это обычно так.
Неплохо было бы изучить мировые буржуазии, и особенно отношение окружающих обществ к предлагаемым каждым из них улучшениям, чтобы понять, почему в конечном счете успешная буржуазия имеет условную генеалогию, подобную той, что представлена на рис. 5. Традиционная генеалогия, с ее заметным уклоном в Европу и затхлым запахом науки 1950-х годов, нуждается в серьезном сравнительном исследовании. Недостаточно повторять клише теории модернизации 1950-х годов, Поланьи, Вебера, Маркса или даже блаженного Смита. Экономический историк Маартен Прак, например, предлагает проверку общепринятого представления о том, что городское гражданство в Европе было более активным, чем в других странах Евразии. По его мнению, это не так. Например, в Китае, во всяком случае, в эпоху Мин и Цин, "городское общество обладало значительной автономией, сильным гражданским обществом, значительным уровнем организации граждан с активными ремесленными и купеческими гильдиями, а также положениями о социальном обеспечении, пронизывающими родовые солидарности". Единственным отличием от Европы было "малое количество следов... . . [в Китае] военных форм гражданства". Не похоже, что это однозначный недостаток.³⁰
Рисунок 5. Условная генеалогия западноевропейской и мировой буржуазии.
Часть 8. Слова и идеи, породившие современный мир
Глава 51. Сладкие речи управляют экономикой
В современной экономике есть нечто странное. Никто не говорит - разве что для того, чтобы сказать "да" или "нет" предложениям, выраженным в количестве долларов, или для того, чтобы "передать" информацию, как бы по каналу связи. Экономисты в своих теориях игнорируют убеждение, истории, метафоры, всю болтовню офиса и рынка, где, по словам Смита, "каждый человек всю свою жизнь упражняется в ораторском искусстве на других".¹ Современный экономист допускает только холодную информацию, но не горячее убеждение. "Toyota Avalon в хорошем состоянии: 9600 долларов". "Нет", - отвечает покупатель. Покупатель может добавить: "Потому что я могу купить то же самое за 8500 долларов на соседней улице, ты, придурок. Как тебе не стыдно платить больше, чем он!". Продавец может ответить что-то вроде: "Мой хороший человек, это было бы ошибкой. Продавец с соседней улицы - это неприятный случай". Но, особенно в марксистской или самуэльсоновской экономике, считается, что подобные оскорбления и дополнительные замечания не имеют смысла. Опять же, дешевая болтовня. Они не сигнализируют ни о чем важном именно потому, что они дешевы. Если бы они работали, ими пользовались бы все, а значит, они перестали бы работать, хотя по-прежнему дешевы.
Возможно, не является научной проблемой тот факт, что в марксовой и самуэльсоновской экономике и их математике социальных сущностей нет места для убедительной речи, которой так много у людей. То, что некоторые люди являются левшами, экономика не должна признавать, если только экономист не изучает торговлю ножницами.² Институциональные экономисты старого толка часто утверждают, что самуэльсоновская экономика является, скажем так, буржуазной и поэтому подходит только для буржуазной эпохи. Можно услышать, как они утверждают, что африканская экономика подходит Африке, а индийская - Индии. Самуэльсоновский экономист лишь улыбается и продолжает выводить свою первую частную производную. А марксистский экономист только хмурится и продолжает искать противоречия.
Но если некий вид деятельности в экономике имеет большую величину - скажем, больше, чем большинство показателей внешней торговли, или больше, чем расходы на инвестиции, - то это вызывает научное подозрение. Так и с убеждающими разговорами. Ни в экономике, ни в обществе ничего не происходит добровольно, пока кто-то не изменит свое мнение. Поведение можно изменить принуждением, но сознание - нет.³ Универсальный инструмент экономиста - стимулы - действительно меняют поведение г-на Макса У. Но что касается разума, то его не изменить. Дело в том, что убеждение, выходящее за рамки простой передачи предложений и информации, - это поразительно большая статья расходов в современной экономике. Возможно, нам, экономистам, придется перестать игнорировать этот факт.
В романе Дэвида Лоджа "Хорошая работа" профессор английского языка Робин Пенроуз осознает, что управляющий директор, которого она назначила "тенью", был прежде всего убедителем:
Иногда ей казалось, что Вик Уилкокс относится к своим подчиненным как учитель к ученикам. . . . Она видела, что он пытается учить других, уговаривать и убеждать их по-новому взглянуть на работу завода. Он был бы удивлен, если бы ему сказали об этом, но он использовал сократовский метод: он побуждал других директоров, менеджеров среднего звена и даже бригадиров самим выявлять проблемы и своими умозаключениями приходить к тем решениям, которые он сам уже определил. Это было сделано настолько ловко, что ей приходилось иногда сдерживать свое восхищение, напоминая себе, что все это было продиктовано мотивом прибыли.⁴
Или, как выразилась немецкая поэтесса Роза Юсландер (1901-1988), "В начале было слово, и слово было у Бога. И Бог дал нам слово, и мы жили в слове. И слово - это наша мечта, а мечта - это наша жизнь"⁵.
Каковы совокупные данные? Примерно четверть национального дохода, если говорить статистически, зарабатывается на мещанском и женском убеждении - не на приказе или информации, а на убеждении, на изменении сознания. И не просто изменение поведения, а, можно сказать, "сладкие речи". Сразу вспоминается реклама, но реклама - это ничтожная часть общего объема. Реклама, которая является свободой слова в коммерческой сфере, возмущает клерикалов, потому что клерикалам ни капельки не нравится безвкусная дрянь, которую покупает народ. Еще Веблен говорил, что многие находятся в руках крошечной группы рекламодателей, которые одурачивают их, заставляя покупать. Так что покупка кока-колы, газовых грилей
