— Не будите его пока что. Сначала расспросите палача, — посоветовал он, подошел к столу и провел ладонью по затылку кряжистого детины средних лет. Палач вскинул голову, встряхнулся, огляделся — и издал звук, походивший на мяуканье, который больше подобал бы новорожденному младенцу.
— Ваша милость… — пролепетал он. — Я… Только приказ выполнял… господина Алларэ… Регент прикинул, на что он, вошедший в эту камеру, вдохнувший этот смрад, должен быть сейчас похож, и провел ладонями по лицу, пытаясь успокоиться или хотя бы придать себе видимость спокойствия.
— Дерас, дайте ему вашу флягу. Что здесь произошло?
— Не буду я пить, — покачал головой палач. — Я уже выпил с утра, хватит, – затравленный взгляд метнулся в сторону Реми. — Господин Алларэ меня нашел, велел взять инструменты, привез сюда, потом велел пытать… этого, — на невыразительном лице проступил дикий ужас, когда палач покосился на пустое ложе.
— Этого. Который давеча велел пытать господина Алларэ. А я не умею! — стон взвился к потолку. — Не мое это дело! Оно ж сто лет как запрещено! Я только от деда рассказы слышал! А они велят, а им-то что!!! Дерас прошел вперед, ненароком опрокинув жаровню — угли полетели по полу, зашипели на влажных пятнах — все-таки всунул в руки палачу фляжку, толкнул в бок: «Пей!»
— Один, другой, и все ко мне, — пожаловался городской палач, потом залпом выхлебал половину фляги. — А я что? Ну и вот. Я ж ему говорил, что помрет, а он мне, так надо, я приказываю. И правда, помер. А господин Алларэ…
— А господин Алларэ его воскресил, верно? — с участием спросила Кларисса, подходя к столу. Женщина была бледна, но держалась прямо, даже слегка улыбалась, вот только от этой улыбки мороз шел по коже. — И вы продолжили. Так?
— Так, ваша милость! Не мог я его не слушаться!
— Что же случилось потом?
— Потом заснул я, и приснилось мне, что вот свет, и нету его, — шепотом прохрипел палач, и вдруг разрыдался в голос. — Как же я теперь… святого человека… кто же я теперь? — доносились сбивчивые причитания. «Святого? — передернулся Фиор. — Даже после такой смерти герцогу Скорингу нечего делать рядом с Сотворившими. Разве что в виде худшего наказания. Для всех. Эти трое рядом не поместятся…» Тейн сидел на корточках рядом с Реми и осторожно, не касаясь, водил ладонью над лицом.
— На вашем месте, господин герцог, я бы убрал этого страдальца, пока не проснется господин Алларэ. Не только из Шенноры, но и из Собры.
— Да… Да, сейчас я распоряжусь, — выдавил Фиор. — Реми — что с ним?
— Пока что он будет спать, — пожал узкими плечами Тейн. — Потом будет видно. Господин герцог, на вашем месте я бы взял с тех двоих клятву ни словом не напоминать ему о всем том, что здесь случилось.
— Он же сам вспомнит? — изумился регент. — И…
— Не вспомнит, если не напоминать. О нем позаботились, — странным шелестящим голосом сказал бывший адепт веры истинного завета, потом прикрыл глаза ладонью и расхохотался в голос.
Решетка подалась куда легче, чем предполагал ее вид. Саннио не без интереса посмотрел на каменные петли — смазывают их каждый день, что ли? Или просто камень настолько гладкий, что высоченная, в два его роста, дверная решетка кажется невесомым перышком.
Внутри все оказалось примерно так, как и описывали. Пещера представляла собой безупречную полусферу, единственную правильную форму во всем Храме. Посредине камень вспухал, образуя подобие алтаря. Если верить книгам, алтарь напоминал сложенные чашей ладони. Саннио пожал плечами: куда больше походило на кучку вывернутой земли, которые появляются над кротовыми лазами. Тут кто-то выбрался наружу, или, напротив, закопался, быстро-быстро выбрасывая наружу почву. Только вместо земли был камень, гладкий и очень твердый черный камень, а тогда, наверное, он был расплавленным. В котел бросили булыжник, вот поднявшиеся брызги и застыли во мгновение ока… Чаша, она же нора, была до краев заполнена зеркально поблескивавшей водой. Саннио сунул туда палец, выудил застывшую капельку воска, вздохнул. Огарки уже убрали, но потеки воска из холодной воды никто не вычерпал. На краю чаши стоял маленький медный ковшик, слегка помятый — должно быть, роняли не один раз. Молодой человек зачерпнул воды, понюхал, но пить не стал. Вода припахивала кровью. На камне тоже была кровь, еще на полу. Не так уж и много, просто несколько лаково поблескивающих пятен. Еще по левую руку по полу разливалась лужа чего-то темного и вязкого. Жидкость слегка дымилась, ее уже осталось совсем немного, о прежних размерах лужи напоминала только темная граница шагах в двух от зыбких струек пара. Туда Саннио старался не смотреть. Противно было. Посреди лужи дотлевал оплавленный, словно в кислоту погруженный меч.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вот и все, что осталось от грозного божества и поразившего его оружия. К утру и меч растворится, и лужа высохнет, и будет здесь все как прежде. Порядок, покой, паломники, черпающие воду медным ковшиком, белые восковые свечи, купленные паломниками внизу, молитвы к Сотворившим; все пойдет своим чередом.
Может быть, когда-нибудь сложат легенды или напишут новую главу Книги, расскажут там о подвиге герцога Гоэллона. И об Араоне тоже напишут, конечно — и, увы, о Саннио. В пещере по ту сторону решетки было слишком шумно. Бывший король вцепился в спасенного герцога, как утопающий в соломинку — схватил за котту и не желал отпускать, словно боялся, что воскрешенный денется куда-нибудь. Рыдала Ханна; хорошо еще, что Керо сюда не позвали, две рыдающие дамы — это уж слишком. Перед глазами стояла картинка: дядя, отеческим жестом обнимающий Араона за плечи; мальчишке ровно это и нужно было. Он все заслужил, конечно. Саннио нисколько не ревновал — а если ревновал, то к самому поступку. У юного дурачка, горемычного отравителя, хватило сил и смелости — у племянника герцога Гоэллона не хватило. Ни на что. Только замереть и таращиться на дело рук своих. Судьба все расставила по своим местам: презираемый всеми король-самозванец сумел спасти, не побоялся пожертвовать собой, а обожающего племянника хватило только на дурацкий выстрел. Его даже не хватило на то, чтобы встать рядом с принцем и, рискуя собой, отспорить юношу у судьбы. Альдинг догадался, остальные ему помогли, а Саннио даже и заметил, что они делают, далеко не сразу. Смотрел на дядю, который сначала был мертвее мертвого, потом вдруг открыл глаза, удивленно обозрел пещеру и рывком сел, глядя за плечо племянника. Рука нашла руку, но смотрел герцог не на Саннио. Молодой человек обернулся. Да уж, туда стоило глядеть, не обращая внимания ни на что остальное. Шагах в пяти от Саннио клубился туман — серебристый и золотой вперемешку. Источали его человеческие фигуры. Через этот плотный, как в купальнях, пар, с трудом можно было разобрать, что четверо спутников окружают коленопреклоненного Араона, а перед ними… Перед ними стояли боги. Сотворившие собственной персоной. Впереди — Воин, высокий плечистый мужчина, не больно-то похожий на свои скульптурные изображения. Живой человек, с неправильным смуглым лицом. За ним — статная женщина в просторном платье, какие Саннио видал только на гобеленах. Все эти шестеро вытянули руки вперед, и вокруг ладоней, полыхало двойное пламя, серебро и золото.
Там — сплавлялись ладони, пульсировала какая-то неистовая, непостижимая сила, и, кажется, богам это не нравилось совершенно: удивление, негодование искажали лица, делали их выражения простыми и понятными любому. Саннио открыл рот, не зная, нужно тут что-то говорить или делать, или можно попросту молчать, глупо таращась на происходившее, не вмешиваться, только понимать, что чудес и странностей для неполных суток уже, пожалуй, хватит. Те четверо, которых Алессандр не так уж и плохо знал, вдруг показались не людьми, но и не богами: чем-то неведомым. Серебряная дева — грозная и статная, вот кому бы быть богиней, дерзко спорившая со стоявшими напротив. Ладонь ее лежала на плече у Араона, и Саннио не дерзнул бы вставать между Ханной и ее подзащитным. Альдинг — серебро черненое, темное и опасное, гибкий клинок, целящий во врага. Летний медовый свет, теплый, не обжигающий, но охраняющий — брат Жан. Андреас, вдруг оказавшийся не скромным воробышком, а тем основанием, без которого рухнет любое здание, словно связующий остальных троих… Больше чем люди, больше чем божества — воплощения неведомых сил… Потом опало пламя, стали полупрозрачными и вовсе исчезли боги. В воздухе таяли золотые пылинки, опадали на пол, на одежду…
