на втором этаже на улице Сервандони. Реже поднимается в свою «комнату» на шестом этаже, поскольку ему стало труднее ходить по лестнице. Однако его привычные развлечения, поездки, выходы в свет потеряли свою привлекательность. С ноября 1977 по июнь 1978 года он три раза ездит в Северную Африку, восстанавливая связи с Марокко, которое несколько забросил в предшествующие годы, и, как мы видели, каждый раз его охватывает «желание вернуться». С 5 по 12 ноября Барт в Америке по приглашению Тома Бишопа и Ричарда Ховарда выступить с лекцией и провести два семинарских занятия в Городском университете Нью-Йорка: почести, с которыми его принимают, показывают, какой важной персоной он стал. Он летит бизнес-классом. В аэропорту его ожидает лимузин, обратно он летит на «Конкорде». В Нью-Йорке он читает знаменитый доклад о Прусте и своем желании написать роман, который он представлял в Коллеж де Франс двумя месяцами ранее. 21 ноября в
Seuil устраивают большой фуршет, чтобы отметить двадцать пять лет его сотрудничества с издательством. Там его снова поздравляют и чествуют в окружении дорогих ему людей. Однако он взирает на все с отсутствующим видом. «Любая „светскость“ усиливает тщету мира, в котором ее больше нет»[1157]. В
Seuil его вдруг поражает Рашель Сальзедо, жена брата, так сильно напомнившая мать чувством собственного достоинства и скромностью. Жерар Женетт вспоминает о пребывании в Нью-Йорке, куда он тоже ездил, но на более длительное время: «Мы летели разными классами, и в какой-то момент я пошел поговорить с ним. Он спал, откинувшись, с открытым ртом, и на какой-то миг мне показалось, что он мертв, как мумия в „Мадригале“ без своей золотой маски»[1158].
Часто с грустью, даже с издевкой говорят о лихорадочной сексуальной активности Барта после смерти матери. Публикация «Парижских вечеров» еще больше усилила эти разговоры, которые, однако, не следует принимать на веру. Барт всегда пребывал в поисках легких сексуальных утех – посещал сауны, порно-кинотеатры, специальные клубы. Для него это поведение не ново, но и не признак несчастья. Помимо более или менее регулярных любовников, с которыми он встречался в разных небольших группах, ему всегда нравилось знакомиться с жиголо, казалось эротичным встречаться с ними взглядами, порой обмениваться парой слов. Он регулярно проводил вечера в Palace, но не потому, что хотел утопить свое горе в удовольствиях. У него всегда была эта привычка, он почти тридцать лет был знаком с Эмаэром, звал его «Фабрисом», а тот называл его «мой философ»[1159]. Менялись только места, ведь ночь непостоянна. Это все устоявшиеся привычки, которые на фоне старости, возможно, выглядят несколько более жалкими, но не более того. Возраст ставит ограничения для классических ухаживаний, Барт уже давно это признает: «Старику (или тому, кто стареет) только и остается, что волочиться за жиголо (к счастью, в этих ухаживаниях, в их простоте, тоже есть свое очарование)»[1160]. Кроме того, это историческое явление. Сегодня, когда сексуальность одновременно приватизирована и пуританизирована, такого рода практики могут показаться чрезмерными или девиантными. Вирус иммунодефицита тогда еще не был открыт. Иметь много партнеров для гомосексуалистов было почти правилом. Достаточно почитать некоторых авторов – современников Барта, чтобы понять обычаи того времени: Тони Дювера, Эрве Гибера, Рено Камю. Всех их Барт встречал, знал, возможно, влюблялся в них или они соблазняли его.
Уже какое-то время он подумывает написать о гомосексуальности. При этом он хочет больше всего избежать высокомерия и превращения идентичностей в сущности. Мысль написать «я есть это», «он есть то» вызывает у него ужас. Для него главное достоинство этой темы в том, что речь идет о не-знании. Он не хочет ни активизма, проповедуемого Ги Окенгемом (он встречал его у Юсефа и Жана-Луи Бутта) и Гомосексуальным фронтом революционного действия, ни спокойного каминг-аута Доменика Фернандеса, хотя и боролся за то, чтобы тот получил премию Медичи в 1974 году. Писать о гомосексуализме – не означает объясняться по поводу своих сексуальных предпочтений. Это означает выразить тот резерв различия и маргинальности, который гомосексуальность может создавать для возможности мыслить по-другому. Тем не менее, когда он все-таки решается заговорить об этом публично, делает он это в предисловии к книге Рено Камю «Трюки», в которой трудно игнорировать или не заметить сексуальную, если не сказать порнографическую, доминанту. Рено Камю с Бартом большие друзья. Даже если нынешние эксцессы автора «Трюков» никак не сочетаются с убеждениями и текстами Барта, следует признать, что он часто говорил о Барте прекрасные вещи. Он регулярно вспоминает Барта в своем «Поперечном дневнике», всегда с нежностью и неподдельным восхищением его умом. Рено Камю посещает семинар до самого конца, почти каждую субботу участвует в традиционных обедах. Он приглашает Барта на свои вечеринки, знакомит его с Энди Уорхолом. Его имя вместе с именами Уильяма Берка и Ивон Ламбер упомянуто в посвящении статьи о Сае Твомбли, которую Барт написал в 1979 году («Ивон, Рено и Уильяму»). Написав предисловие к его книге, Барт, безусловно, оказал ему дружескую услугу, обеспечив ей известность. Но у этого жеста есть и иная цель. Напоминая о различии между социальным дискурсом, стереотипным и «пришпиливающим», и дискурсом литературным, способным «просто» выражать вещи, манифестировать их здесь-бытие и украдкой распространять их смысл, Барт снова утверждает место, из которого говорит – всегда и на любую тему. После этого он может говорить и о Рено Камю: «Однако в „Трюках“ мне нравится „подготовка“: шатания, настороженность, маневры, подходы, разговор, уход в комнату, домашний порядок (или беспорядок)»[1161]. Этот момент, когда сцена выходит из операционного регистра, чтобы стать романом, пространством возможностей и игры, он предпочитает и в жизни: ради него он выходит по вечерам – сюрприз, новый человек, обмен взглядами, сообщничество, порой впустую потраченный вечер.
Его круг общения не меняется. Юсеф Баккуш становится для него своего рода распорядителем удовольствий – он организует его вечера, пытается его развлечь, один раз ведет на торжественный ужин в честь Нуриева в Palace, несколько месяцев спустя на ужин с Бежаром, часто ходит вместе с ним в Monsieur Boef, где Барт иногда встречает Арагона, удивительное описание которого он оставил в своих дневниковых заметках:
Очень старый Арагон почти каждый вечер в ресторане Boef, иногда один: он дремлет, нетвердой походкой подходит к ненакрытому столику, на котором горит свеча. Вчера вечером меня снова до глубины души поразил вид старости, удивило отсутствие типа, это было почти безумие (в агрессивно модернизированном зале, поверхностном и ищущем наслаждений), почти что невинность, ибо порой на лице
