Разговор, кажется, удачно завершался, не вступив в опасную религиозную область. Но порадовалась Женя рано.
— Женя, — строго сказала собеседница, — я много раз тебя просила, не называй меня Галей. Я Хава. Видишь ли, ты должна понимать, что имя имеет мистический смысл. Всякий раз, называя меня именем, которое я уже не ношу, ты меня как бы возвращаешь в мое прошлое, от которого я отказалась. Имя Хава — это имя нашей праматери, первой женщины, и корень этого имени связан со словом «хаим», что значит жизнь…
— Хорошо, Хава, я поняла. Извини, у меня долголетняя привычка называть тебя другим именем…
Они были замужем за одним человеком — сначала Женя, а потом Галя Иванова. Их сыновья были единокровными братьями, носили одну и ту же фамилию, да и внешне были похожи. Женя от первого мужа ушла, а Галя через пять лет его похоронила. И стояли тогда они у гроба рядом, обе в черном: виноватая во всем Женя и не виноватая ни в чем Галя. И два мальчика — девяти и трех… Только в ту пору Галя не была еще Хавой, а была обыкновенной девушкой со Среднерусской возвышенности, с холмистых и ручьистых мест, православная, с серебряным крестиком на цепочке, спокойная, как просторные места, где прошло ее детство, и красивая, как Царевна-лягушка после того, как лягушачья шкура сгорела в печи…
Покойный муж оставил Гале в наследство трехлетнего сына и больную свекровь. И Женю — для оказания помощи. Два десятилетия с лишком Женя присутствовала в ее жизни, любя и ненавидя странное это создание — красавицу с крутыми поворотами, один другого нелепей. В последний год короткой Костиной жизни Галя спасала его по методе какого-то русского врачующего шарлатана, не давала ни антибиотиков, ни обезболивающих, а только травы и земли — порошки, приготовленные из праха от святых мест, известных одному этому хреновому чудотворцу. Незадолго до Костиной смерти Галя уверовала в другого — тибетского травника, который был нисколько не тибетцем, а хитрым казаком из Приамурья. Потом Галя припала на йогов.
В каждое очередное приключение она вовлекала сына, который с годами наливался сопротивлением, а потом и вовсе отказался от материнских духовных поисков. Во всяком случае дальше йоги он за ней не проследовал. А Галя принялась за какие-то более редкие восточные практики.
Во всех начинаниях Галя поначалу успешно продвигалась и росла, а потом обнаруживался новый адепт более истинного учения, и от кришнаитов она уходила к буддистам, гостила то у пятидесятников, то у сайентологов, пока не оказалась у иудеев. Обнаружилось это комическое обстоятельство благодаря настенному календарю, экономно охватывающему все следующее десятилетие. Он был большого формата, отпечатан на прекрасной твердой бумаге и представлял виды Палестины. Календарь этот Галя принесла Жене в виде подарка к Новому году, который начинался у евреев осенью, и не в определенный день, скажем, сентября, а как придется — каждый год по-новому… Виды — Синая, Мертвого моря и Галилейских, в последние годы заново выращенных садов — были прекрасны, и Женя тут же передарила календарь Лилечке, которая, невзирая на благоприобретенное христианство, оставалась еврейкой и никогда не забывала гордо подчеркивать — ежели кто забывал, — что и Дева Мария, и сам Иисус, не говоря уже об Иоанне Крестителе и всех до единого апостолах, были самыми что ни на есть евреями. В пределах Православной Церкви, куда ее завела вера, напоминание это звучало неполиткорректно и некоторых очень огорчало…
С Лилей тем не менее все было понятно. А вот последнему повороту Галиных духовных поисков Женя удивилась, хотя на удивление давно уже не было ни места, ни времени. Непонятно было, зачем эта престарелая красавица из деревни Малая Покровка могла евреям понадобиться? В религиозное бескорыстие Женя не верила. Поначалу Женя предположила, что соблазнил Галю какой-нибудь бородатый еврейский вдовец, и она все ждала, что вот-вот Галя проговорится, сообщит о намечающемся очередном замужестве (она была на этот счет очень уж проста: чуть что — и замуж), и Женя уже прикидывала, какое же по порядковому номеру неудачное замужество произойдет на этот раз — пятое или шестое. Но ничего такого не происходило: Галя долго ходила на какие-то занятия, читала Тору, тоже не самостоятельно, а в каких-то семинарах, и в конце концов, придя к Жене занять очередные деньги, отказалась от еды-питья, потому что Женя была некошерная, а сама Галя была уже не Галя, а Хава. Но Женя в тот день была такая усталая, что не сдержалась и спросила едко:
— Скажи, Хава, а деньги у меня, некошерной, брать можно?
Она сразу же пожалела о своей злобности, но Галя наморщила свой античный, без единой морщины лоб, подумала, положила на стол только что спрятанные в кошелек деньги и сказала душераздирающе серьезно:
— Я не знаю. Надо у учителя спросить.
И Женя потом долго уговаривала ее взять деньги. Знала, что ей на жизнь не хватает.
Сыновья добродушно посмеивались над Женей, особенно взрослый Сашка, муж делал время от времени проницательные замечания, называя Женю то Тимуровской командой на самофинансировании, то матерью Терезой Москвы и ближнего Подмосковья, а в недобрую минуту съязвил, что Женина помощь человечеству происходит из высокомерного превосходства умных и красивых над глупыми уродами…
И тогда Женя неожиданно взвилась:
— Да! Именно! И что мне прикажешь делать со всеми вами, глупыми уродами? Плюнуть на вас?
3
Последний предотъездный день начался с телефонного звонка. Кавказский голос, распевный и медленный, спросил Женю.
— Это я, Виолетта, я к вам сегодня еду уборку делать.
Женя спросонья покашляла, собираясь с мыслями. Хотела сказать, что сегодня ей не с руки, что завтра она уезжает, а приедет через десять дней, тогда и сговорятся… А потом подумала: пусть! Пусть приходит эта самая Виолетта раза два в неделю, убирается, варит еду, ублажает мужиков… Всякий раз, уезжая по делам, Женя испытывала тонкое чувство вины перед семьей и самим домом…
— Хорошо, приезжайте.
— Я скоро буду, часа через три, а то мне еще детей собрать…
Женя взглянула на часы — было без четверти восемь. Билет надо было забрать в Люфтганзе в четыре, а до этого почистить пару авгиевых конюшен. Химчистка, почта и домоуправление проскочили как раз до одиннадцати. А ровно в одиннадцать раздался звонок в дверь. Женя открыла: перед ней стоял букет мелких хризантем, позади улыбалась толстая женщина в украшенном аппликациями пальто и в розовой, сияющей тяжким люрексом шали. Девочка лет десяти стояла по правую руку, мальчик средне-дошкольного возраста — по левую. У мальчика в руках был грузовик, по величине близкий к натуральному, а у девочки — спецкорзина, в приоткрытую сверху дверку которой выглядывала огромная кошачья башка…
— Старшие в школе, а младшего Ахметика я от себя не отпускаю. Эльвирочка кашляет, пока в школу не ходит. Она все равно лучше всех учится.
Пока Женя, приняв горчично-желтые цветы, осмысливала новую ситуацию, Виолетта разделась сама, стащила с Ахметика кожаную курточку, аккуратно сняла обувь и расставила ее по ранжиру — от маленьких к большим, выровняв по носочкам. Надела всем на ноги вязаные полутапочки, и все они двинулись в столовую и сели за стол. Кот сидел на коленях у девочки со строгим выражением серого лица.
Впоследствии выяснилось, что Виолетта была чистое золото. Старшая дочка ее, восемнадцатилетняя, погибла в пожаре при бомбежке Грозного. Ахметик с грузовиком успел полежать в больнице — при переходе через коридор семью обстреляли, ребенка ранило в руку, отца — в ногу… Кот оглох при взрыве, и Эльвирочка с тех пор его на руках таскает… Хорошая девочка, инвалида жалеет…
Виолетта раскрыла молнию на сумке, вытащила из нее пакет и стала раскладывать по столу бумаги и фотографии.
— Это мой диплом, почти с отличием. Характеристика с места работы. Это папа мой, фотография после той войны, молодой еще. Да, вот паспорт. Это свидетельство о рождении Ахметика, Эльвирочки, Искандера и Рустамчика. Это наша свадебная фотография. Муж был главный инженер. Завода только того уже нет. Это брат старший с семьей. Две девочки и три сына у него. Вот. Это последняя фотография довоенная, старшей моей дочке здесь, как сейчас Эльвирочке, десять с половиной лет… А это вырезки из нашей республиканской газеты: когда мужу пятьдесят лет исполнялось, перед первой войной, его «Знаком почета» наградили…
Стол был уже весь покрыт фотографиями и бумагами, и сердце у Жени ломило, как зуб после наркоза.
— Алла Александровна мне сказала, что вы ее подруга, и я так обрадовалась. Она столько для нас делает, как родным. Я тут с лестницы упала, сотрясение мозга случилось, она меня в больницу устроила, врачи такие хорошие. А голова до сих пор кружится…
