— Очень удобно, правда? — язвительно бросил начальник. — Миша, что у нас, что у них нет иного врага, кроме разрушительного беспорядка. Разногласия нам придётся преодолеть.
Старов замялся, не зная, с какого конца хвататься за клубок противоречий, скопившийся между отделами за последние месяцы.
— Ярослав…
— …Сказал мне эти самые слова полторы недели тому назад, — перебил шеф. — Нам придётся трудно. Мы должны заставить коллег себя слушать. Для этого нужны железобетонные доказательства, понимаешь?
Мишка сумрачно кивнул.
— У тебя здесь есть ряд небольших нестыковок, — Верховский взял со стола ручку и обвёл весь сегмент, касающийся Митрофанова. — Например, ты здесь указываешь, что наш уважаемый депутат брал уроки у Лидии Свешниковой. Это невозможно. Свешникова была магом, а твой подозреваемый — колдун.
Старов собрал лоб в складки, втайне ругая себя за то, что не догадался проверить общедоступные данные о Митрофанове.
— Ну, она могла, например, нанять для него наставника, — наугад предположил Мишка. — Если Ноготь — это он, то…
— Давай пока оставим эту часть, — непререкаемым тоном распорядился Верховский. — Сосредоточься на доказательствах его причастности. Остальное выяснится по ходу следствия. И вот ещё что…
Шеф тяжело поднялся на ноги и неторопливо пересёк кабинет. Разбудил недовольно заворчавшую кофемашину, задумчиво погладил панель с блестящими кнопками. По логову поплыл жаркий и крепкий аромат.
— Ты, надеюсь, понимаешь, насколько это опасно лично для тебя? — в упор спросил Верховский, обращаясь к приветливо мерцающему дисплею. — Тебя тоже могут попытаться убрать с дороги. Может, даже небезуспешно. Любой неосторожный шаг…
— Ему вы это говорили? — огрызнулся Мишка, не дожидаясь окончания душеспасительной тирады. — Зарецкому?
Шеф отвернулся наконец от кофемашины и невесело усмехнулся краем рта.
— Ты не представляешь, сколько всего я ему говорил. Он неизменно отвечал, что знает, что делает. Хочется верить.
Мишка бестолково кивнул. Он не смог бы сказать такое Верховскому, даже если бы был железно уверен в своих действиях. В окна монотонно били капли дождя; их мерные удары о стекло отсчитывали пролетающие мимо секунды.
— Будь осторожен, Миш, — сказал Верховский тихо и устало.
Старов ничего на это не ответил. Шеф, несомненно, верно понял его молчание. Чары тишины лопнули; по ушам болезненно хлестнуло ничем не приглушёнными звуками.
Аудиенция была окончена.
LXI. На свет
В тесном зальчике придорожной харчевни было душно и людно. За окнами, затянутыми мутной плёнкой, истекала нудной сыростью непогода; дождь начался прошлой ночью, размыл дороги, напоил воздух липким холодом и, кажется, вознамерился задержаться надолго. В заведеньице с намалёванным на вывеске пузатым бочонком держало оборону упрямое тепло; за одно это можно было простить ему висящую в воздухе вонь кислой браги и немытых тел, толчею и многоголосый гам. По местным меркам тут даже неплохо кормят. Можно было бы переждать здесь ненастье, но дождь — не повод задерживаться на лишнюю половину суток.
Ира зачерпнула деревянной ложкой густое варево, пахнущее луком и капустой. Харчевня явно не относилась к бурно процветающим; мяса здесь не готовили, но за предложенную Ярославом серебряную монетку принесли овощную похлёбку, ноздреватый серый хлеб и тушёную курятину. Роскошная трапеза; обычно приходилось довольствоваться меньшим. Сидеть на краю длинной лавки было неудобно: теснившиеся в проходах завсегдатаи норовили задеть, толкнуть, а то и опасно пошатнуться на нетвёрдых ногах. Ира вместе с драгоценной плошкой вплотную придвинулась к Ярославу; он не возражал — она ведь не мешала прислушиваться к громогласным разговорам соседей по столу.
— Как есть пустая стоит Ежовка, — мрачно вещал носатый мужик в расшитой дорогими цветными нитками бесформенной хламиде. — Свет-бог мне свидетель и Путничек тоже! Ни одной живой душеньки не осталось, — оратор размашисто очертил в воздухе обережный знак. — Ставенки да двери нараспашку стоят, в дома-то зайти страшно: всё гниль, ровно как ежли бы три зимы без тепла стояло. И никогошеньки, ни старого, ни малого…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Сборище взволнованно загудело — недоверчиво и испуганно. Многие принялись вслед за рассказчиком творить священные знаки.
— Боги гневаются…
— Неживые небось безобразят!
— То Стридар-нечестивец забавляется…
— Ш-ш-ш ты! Услышит!
— Услыхал ужо… Братец надысь из города весточку принёс: говорят, опять по-над Браем крамольцы ходят, как в старые времена…
— Так и пусть бы ходили! Они ить неживых-то умели прищучить, не то что нынешние, тьфу…
— Ты б молчал побольше! Храмовые за такие речи знаешь что с людьми делают?
— А ты мне не кажи, не кажи! Поболе твоего знаю!
Гвалт мало-помалу перерос в безобразную ругань. Гневно застучали по столу кулаки и днища глиняных кружек; выудить отдельные слова из мешанины сердитых голосов стало невозможно. Ярослав, повернув голову, обратился к мирно обедающему соседу; Ира не различила бы его слов, не сиди она так близко.
— Добрый человек, — тихо проговорил Зарецкий, стараясь, как всегда, не привлекать к себе внимания сверх необходимого, — а далеко ли та Ежовка?
Сосед отвлёкся от похлёбки и смерил его оценивающим взглядом.
— А ты не из здешних, что ли, будешь?
— Не из здешних, — легко согласился Ярослав. — Из вихорских.
— А-а-а, — мужик задумался на несколько мгновений, кивнул сам себе и ответил: — До Ежовки три дни пути вниз по Гориславской дороге. От Желновицы свернуть вправо, там и будет близ Лисьего ручья.
Иру пробрала тревога. Ярослав не был бы собой, если бы пропустил подобное обсуждение мимо ушей. Местные не просили его о помощи и, разумеется, никак не относились к юрисдикции московского магконтроля; более того — додумайся кто-нибудь не в меру сообразительный, что перед ним отнюдь не маг-недоучка из местной религиозной братии, публичная казнь Зарецкому обеспечена. И всё равно печётся о них, даже в ущерб себе, даже едва унеся ноги от разгневанных жителей Березны… Просто потому, что больше некому. Это не назовёшь ни повинностью, ни работой, ни долгом — разве что… добротой?
— Всё хорошо? — едва слышно спросил Ярослав. Он говорил, низко склонившись к Ириному уху, так, чтобы чужие не уловили слов; его дыхание обжигало ей кожу.
— Да, — она подняла голову, на миг встретившись с ним взглядом, и тоже понизила голос: — Мы туда пойдём? В эту Ежовку?
Ярослав неопределённо качнул головой. Это, конечно, могло означать сомнения или что-то вроде «позже поговорим», но Ира слишком хорошо научилась его понимать, чтобы обманываться. Ближе к ночи её оставят в надёжном укрытии под присмотром Тихона, чтобы не натворила бед; сам же Зарецкий отправится в погибшую Ежовку. Так правильно. Даже если не хочется трястись весь вечер в одиночестве, считая тягучие секунды ожидания, она слова не скажет наперекор. Есть вещи поважнее личных страхов.
За порогом харчевни их ждал вяло накрапывающий дождь и жёлтая от глины размытая дорога, уходящая в серый волглый сумрак. Ира плотнее запахнула на груди шерстяной плащ; берегла драгоценные крупицы тепла, слишком уязвимые перед промозглой сыростью. Недовольно топтавшихся у коновязи лошадей она обошла по широкой дуге; животные казались недобрыми.
— Не бойся, они привязаны, — сказал Ярослав, успокаивающе касаясь её плеча.
— Я и не боюсь, просто осторожничаю, — честно ответила Ира. — На лошади можно было бы двигаться быстрее, да?
— Если только ты умеешь ездить верхом, — Ярослав сдержанно усмехнулся. — Я вот понятия не имею, с какой стороны к лошади подходить.
— Думаешь, сложнее, чем водить машину?
— Машина — железка, — он пожал плечами, выдернул из паза хлипкую задвижку и приоткрыл противно скрипнувшую калитку. — А тут — живое существо со своей волей и характером. Давай это развлечение всё же оставим на крайний случай.
— Мы опять задержимся из-за дождя, — полувопросительно сказала Ира. Крепко сшитые башмаки нет-нет да пропускали холодную грязную жижу; брести по дороге выходило с черепашьей скоростью.
