— Думаю, мы пока можем себе это позволить.
К вечеру стало ясно, что расползаться тучи не намерены. В поисках более-менее сухого местечка для ночлега пришлось углубиться в угрюмый придорожный лесок. Ира помогла наломать еловых лап, чтобы устроить лежанку; земля вокруг разведённого на сырых смолистых ветках костра стремительно теплела. Призрачное золотистое пламя грело сильнее обычного огня.
— Я отлучусь ненадолго, — буднично сообщил Ярослав, развязывая сумку. — Поужинай, пожалуйста, и ложись спать. Тихон последит, чтобы тебя не трогали.
— Ты в Ежовку? — безнадёжно спросила Ира. Не говорить же, что она глаз не сомкнёт, пока вновь не увидит его целым и невредимым.
— Да. Попробую разобраться, что там случилось, — Зарецкий невзначай тронул рукоять ножа. — Зови, если что.
Он прикрыл на миг глаза, сосредоточиваясь, и исчез, оставив Иру в мнимом одиночестве. Под густой хвойный полог не проникал ни дождь, ни скудный сумеречный свет; может быть, уже наступила ночь. Ира без вдохновения вынула из сумки фляжку, глотнула холодной воды и убрала назад. Она могла бы занять себя стиркой, найдись поблизости ручей или озерцо, или готовкой, будь в припасах хоть что-то, кроме хлеба и подсохшего сыра. Или сварить себе укрепляющее, если бы хватило духу углубиться в лес в поисках нужных трав. Отыскав в сумке медную плошку, купленную позавчера в деревушке близ переправы, Ира устроила её поближе к щедро расточающему свет костру. Посудина была совсем маленькая, «зеркало» в ней получалось неудобное; Ира едва различила за водной гладью хлопочущую на кухне бабушку. Толстый рыжий кот сидел на подоконнике и помахивал пушистым хвостом; ему вообще-то не позволялись раньше такие вольности.
— Мама, — вслух сказала Ира, голосом помогая себе сосредоточиться.
Мама работала. Хмуря подкрашенные брови, она передавала кому-то аккуратные пачки документов; губы её беспрестанно шевелились — должно быть, мама инструктировала собеседника. Надо позвонить ей, как только выйдет добраться до телефона. Нет, сначала бабушке, она ведь волнуется…
— Папа.
Он вёл машину. Должно быть, в Москве шесть-семь часов вечера, и папа уже едет домой. Хорошо, что они с мамой не знают, куда занесло непутёвую дочку. Папа вообще в молодости вряд ли представлял, в какую головную боль может вылиться для него женитьба на ведьме. А может, представлял — и всё равно женился. В любом случае, это был с его стороны весьма самоотверженный шаг.
— Оля…
Сестра в одиночестве целеустремлённо шагала куда-то мимо роскошных витрин, в которых метались солнечные отблески. Центр Москвы. Что ей там понадобилось? Личико сестры выглядело встревоженным и решительным. Хоть бы не натворила глупостей… У неё ведь ещё даже удостоверения нет…
— Максим. Макс…
Отражение зарябило и растворилось. Из плошки на Иру глянуло её собственное разочарованное лицо. От нетерпеливого прикосновения оно рассыпалось светлыми бликами, потом вновь собралось воедино и не захотело никуда исчезать. Колдовство не работало.
— И-и-и, чего нос повесила, девонька?
Ира взвизгнула. Где-то в вышине сердито захлопали птичьи крылья, в костёр посыпались сухие хвоинки.
— Тихон! Напугал!
— Уж прости мне, то не со зла, — повинилось лихо, усаживаясь поодаль от огня и подбирая под себя ноги. — Гляжу, закручинилась чего-то, дай, думаю, выспрошу…
— Не надо, — буркнула Ира и выплеснула воду в кусты. — Лучше расскажи что-нибудь.
— Про что ж рассказать-то?
— Ну… Про дальние страны и хорошие времена, — она вздохнула и протянула к костру мокрые ладони. — Что-нибудь доброе.
Тихон многозначительно хмыкнул, поскрёб в затылке и завёл напевную, неожиданно складную речь. Он говорил о свободных городах Ильгоды, от века не знавших над собой ничьей воли; о покинутой ныне стране Ястра, где не было места зиме, а великолепные дворцы тонули в зелени фруктовых садов; о своенравных поморянах, мореходах и воинах, привозивших на ярмарки белоснежные медвежьи шкуры и крепкие моржовые клыки. О великих сказителях, чьи песни до сих пор поют от Льдистого моря до Журавлиных степей. О чудовищах, затаившихся среди непролазных болот и буреломных чащ; о сразивших их храбрых волхвах — мужчинах и женщинах, имена которых ничего Ире не говорили. Тихон осмотрительно выбирал истории с хорошим концом и отстранённо щурил единственный глаз на постреливающее искрами пламя. Груда полусырого хвороста понемногу таяла; густела тьма за пределами очерченного пламенем круга. Время плавилось в исходящем от костра ласковом тепле.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тихон первым услышал негромкие шаги. Прервал рассказ, встрепенулся, улыбнулся лукаво:
— И-эх, девонька, в другой раз доскажу!
Ира обернулась и ойкнула от неожиданной боли в затёкших мышцах. Гибкая тень без страха шагнула в круг света, стремительно обретая знакомые черты. Тихон вскочил на ноги и принялся обираться, стряхивая с рубахи хвоинки.
— Вот, значит, как и велено — сберёг, устерёг да побасенкой развлёк! — молодцевато отрапортовал он. — Могу и ещё, ежли надобно!
— Нет, Тихон, не нужно, — устало отозвался Ярослав. — Отдыхай.
Лихо верноподданически тряхнуло патлами и растаяло в воздухе. Зарецкий красноречиво покосился на предательски торчащую из сумки нетронутую краюху хлеба.
— Не слушаешься меня, — укоризненно сказал он Ире, усаживаясь рядом на прогретую костром землю.
— Да как-то не хотелось есть, — она не покривила душой: кусок и правда в горло не лез. — Тихон так интересно рассказывал…
— Что рассказывал?
— Истории разные, — Ира вытащила из сумки завёрнутый в тряпицу сыр и разломила кусок на две не слишком равные части. — А там как?
Ярослав помрачнел. Он вытащил из ножен нож, прокалил его в пламени, тщательно вытер и принялся сосредоточенно нарезать предназначенный к ужину кусок сыра, словно в мире не было занятия важнее.
— Туманницы, — осторожно сказал наконец Зарецкий. — Много. Голодные.
— Они ещё там? — испуганно ахнула Ира.
— Нет, конечно. Наелись и разбежались, — с отвращением бросил Ярослав. — Идеальное преступление.
— Это опять Ергол?
— Не зови его по имени, пожалуйста. Перенервничаешь — услышит, — Ярослав сложил нарезанный сыр в пустую плошку и занялся хлебом. — Хватит страшных сказок на ночь. Самочувствие как?
— Порядок, — Ира взяла у него всё ещё мягкий ломоть и положила сверху кусочек сыра. — У костра очень тепло.
— Хорошо.
Резко пахнущий сыр казался лучшим в мире деликатесом. Ярослав как-то раз пошутил, что к их изысканной ежевечерней трапезе не хватает только белого вина. Воздух пах влажной землёй, хвоей и дымом; под шатром мохнатых еловых ветвей было почти уютно. Ира покладисто сгрызла свою порцию, завернулась в высохший у костра тёплый плащ и уселась на сооружённой из лапника лежанке. Теперь, когда отпустила тревога, её понемногу начинало клонить в сон.
— На рассвете подъём, — сообщил Ярослав. Он ополоснул из фляги опустевшую плошку, убрал в сумку остатки припасов и опустился на колени рядом с Ирой; горячие пальцы коснулись её виска, скользнули вдоль щеки к бьющейся на шее жилке. — Ночью будет холодно. Ложись поближе к огню.
Она не сразу поняла смысл слов. Спохватилась, подгребла еловые лапы, придвинулась к костру. В этих его прикосновениях не больше нежности, чем в медицинской инъекции. Пройдут последние симптомы, оставшиеся после общения с тенью — и нужда в них вовсе отпадёт… Ира поплотнее стянула у горла плащ и закрыла глаза. Надо попытаться выспаться. Может быть, уже завтра всё кончится. Или послезавтра. Ну, в крайнем случае, через два дня…
…Среди еловых ветвей клубится мрак. Тяжёлые лапы сонно покачиваются безо всякого сквозняка, цепляются за волосы, преграждают путь. Босые ноги тонут в мёртвой рыжей хвое. Стылый воздух лишь зря царапает лёгкие; дышать им — всё равно что пить кислоту. Серые стволы нехотя расступаются, чтобы смениться точно такими же. Ни лучика света, естественного или рукотворного. Крик о помощи застревает в горле. Нельзя кричать. Нельзя подавать голос. Всё равно никого рядом нет.
