«Неужели и на конюшни потащит нас? — с ужасом подумал Сергей Варфоломеевич. — И что же Перекресов-то молчит? Неужели он и конюшни не видал?»
Но Тишков почему-то не повел гостей в конюшню.
Рассказав о достоинствах старика Бескудникова, он, сойдя с моста, завернул в сторону, где по едкому запаху можно было определить свинарник.
— Интерес к жизни — вот что главное, — сказал он философически. — Когда видишь, как под твоими руками жизнь налаживается, сам веселеешь. Конечно, если где-то сидеть, бумаги без толку перебирать, так, понятно, заскучаешь. И жизнь будет не мила. И состаришься раньше сроку...
«Это он на меня намекает», — подумал Сергей Варфоломеевич. Но Тишков, кажется, не имел его в виду.
— Мне тоже предлагали завхозом поступить в санаторий в городе Славянске, — продолжал он. — Один хороший знакомый усиленно предлагал. Говорит: «У тебя большой партийный стаж, с двадцать четвертого года, есть опыт работы. Можем тебя включить в номенклатуру». А я подумал: для чего она мне на старости лет, номенклатура? Ведь век я без нее прожил по своей специальности, своими руками. Добывал уголь...
«Хвастается, — определил Сергей Варфоломеевич. — Ну и пусть. Лишь бы поскорее показал своих проклятых чушек, и хоть присесть бы где-нибудь. Дальше свинарника не пойду. Пусть хоть что делают, не пойду. Не вижу необходимости».
— А сейчас я, честное вам слово, как во второй раз живу! — просиял Тишков. — Такое у меня настроение всей жизни. И нога моя, когда она на ходу, ничего. А вот как лягу, тут она мне показывает свой характер. Ноет, прямо гудит. Когда я у брата приютился, его супруга сильно обижалась, что я и по ночам стонать начинаю. Я-то сплю, не слышу, а нога, значит, меня стонать заставляет...
Перекресов, почти все время молчавший, спросил:
— А что у вас, Тихон Егорович, с братом произошло?
— С братом? — как бы растерялся Тишков. — А вы откуда знаете?
— Женщина там, на площади, в чем-то вас упрекала.
— Женщина? Ах, это супруга моего брата Ивана Егорыча. Нехорошая в общем женщина. Кукушка.
«Уклоняется, — подумал Сергей Варфоломеевич. — А тут что-то есть. Вот про это самое и рассказывал Терентьев. Но не запомнил я в подробностях...»
— История мне эта тоже, в общем, неприятная, — признался Тишков. Ничего занятного в этой истории, в общем, нет. Но поскольку заходит разговор, я, если вас интересует, могу объяснить. Но вы, может быть, сначала чушек наших желаете посмотреть? Вот они тут...
11
Из свинарника, сопя и хрюкая, выкатились на коротких ногах четыре огромные свиньи — свиноматки, как официально назвал их Тишков. Сквозь золотистую щетину просвечивали их розовые тела. И следом за ними выбежали, вертя хвостиками, поросята.
— Одиннадцать штук, — сосчитал Тишков. И как будто сконфузился. Немного. Но глядите, какая порода! Это нам Григорий Назарыч помог из «Авангарда» достать.
«Бедность, — подумал Сергей Варфоломеевич. — Какая бедность! А он радуется. И даже показывает своих чушек секретарю обкома. Хотя бы сотня их была — тогда другое дело».
Перекресов, однако, наклонился над каждой свиньей и каждую погладил по жесткой щетине.
И Сергей Варфоломеевич счел своим долгом проделать то же самое.
Перекресов поймал одного поросенка и подержал на руках. Этого Сергей Варфоломеевич сделать не смог, да и не захотел: к чему это?
Тишкову было приятно, что Перекресов поласкал поросенка. Тишков поймал еще одного и показал:
— Глядите, какие у него ноги. У него вся порода в ногах. Это нужно понять.
Сергей Варфоломеевич присел на опрокинутый ящик и наслаждался покоем. Пусть они рассматривают поросят, а он отдохнет. Пусть подольше рассматривают. Невидаль какая! В «Авангарде» ходит такое стадо в несколько сот голов, и никто не удивляется.
Удивляло теперь Сергея Варфоломеевича только то, что Григорий Назарович куда-то исчез. И за все время, обходя колхоз, они нигде ни разу его не встретили. Значит, есть еще участки, которых им не показывал Тишков. Неужели он и дальше их поведет? Когда же они уедут отсюда?
Перекресов вошел в свинарник, увидел, должно быть, интересное. Старуха свинарка Варвара Саввишна, как ее почтительно называл Тишков, стала объяснять что-то. А Тишков замолчал.
«Ну и пусть он хоть немного помолчит, — беззлобно подумал Сергей Варфоломеевич. — А все-таки когда же мы поедем? Обедать уж придется дома, ночью. Раньше ночи мы домой не доберемся. Впотьмах очень опасно ехать через тот мост. А придется обязательно ехать впотьмах». И еще вяло подумал Сергей Варфоломеевич: «Интересно все-таки, что же у него вышло с братом, у Тишкова? Не хочет он про это рассказывать. Ясно, не хочет. Про свиней рассказывает, а про брата не хочет».
В свинарнике Тишков о чем-то заспорил с Перекресовым. Сергей Варфоломеевич, сидевший у дверей на солнышке, не уловил начала спора. Услышал только слова Тишкова:
— Вы погодите. Я скажу. Тут нету никакой узурпации. Закон позволяет... Я вот как раз уважаю закон. Довольно уже, кажется, было беззакония...
— Нет, уж вы меня извините, — деликатно попросил Перекресов.
— А я вам говорю. Я отвечаю. Вы погодите...
Это опять сказал Тишков. Очень грубо сказал. Не понимает, должно быть, с кем разговаривает. Не чувствует масштаба. Сергей Варфоломеевич в удивлении даже привстал с ящика, хотел заглянуть в помещение, но вдруг услышал, как засмеялся Перекресов.
— Ох, видать, и упорный ты мужик.
— Я упорный, — согласился Тишков и засмеялся каким-то хриплым смехом оттого, что у него больная грудь.
Удивительным показалось Сергею Варфоломеевичу, что Перекресов обращается к Тишкову уже на «ты». Все время говорил ему «вы», а сейчас «ты». Но это «ты» звучит не так, как звучало у Виктора Ивановича, который всем говорил «ты». Перекресов этим «ты» как бы выражает Тишкову свое приятельское чувство. И Сергей Варфоломеевич хорошо уловил этот оттенок.
— Так что же у тебя все-таки, Тихон Егорович, с братом-то произошло? опять спросил Перекресов.
— Неприятная просто история, — вздохнул Тишков. — Очень даже неприятная...
— А все-таки?
Но тут появился наконец Григорий Назарович с какой-то папкой.
— Вон наш кучер идет, — засмеялся, увидев его, Перекресов, заметно повеселевший после осмотра свинарника.
Сергей Варфоломеевич, услышав его слова, помрачнел.
— Вы понимаете, товарищ Перекресов, тут произошло некоторое недоразумение...
— Я понимаю, — кивнул Перекресов. И неясно было, сердится ли он на Сергея Варфоломеевича за эту комедию с кучером или не придает значения.
А Григорий Назарович развернул папку и похлопал по бумагам ладонью.
— Молодцы! — сказал он. — Просто молодцы! — И протянул папку Перекресову. — Это колхозный план. Каждая графа обоснована. И все реально. Надо только немножко подредактировать, но это уже пустяки.
Перекресов положил папку на широкий дубовый пень и, присев на корточки, стал перелистывать бумаги. Сергей Варфоломеевич заглядывал ему через плечо.
— Любопытно! — говорил Перекресов.
— Н-да!.. — как бы вторил ему Сергей Варфоломеевич.
Наконец Перекресов закрыл папку и сказал:
— Это мы потом обязательно посмотрим. Так, на ходу, нельзя. — И передал папку Тишкову. — Есть над чем подумать. План интересный, сильный!
— Я считаю, — посмотрел вокруг Григорий Назарович, — что, если все так и дальше пойдет, как сейчас, не хуже, это хозяйство года через три будет в два раза крупнее, например, «Авангарда». Я твердо уверен. Хотя здесь трудоспособного населения меньше, чем в «Авангарде», в четыре раза. Но здесь большие возможности. — И взглянул на Тишкова. — Ты, Тихон Егорыч, только не шибко задавайся.
— А я и не задаюсь.
— Нет, задаешься, не уважаешь гостей, — засмеялся Григорий Назарович. В любой колхоз приедешь — тебе хоть кружку молока нальют. А у тебя мы сколько тут ходим...
— Ох, верно! — спохватился Тишков. — Я ведь все еще по-шахтерски живу: раз наелся как следует перед упряжкой, перед сменой, и до конца. А вы-то, конечно... — Он увидел девушку в косынке, прикрывающей почти весь лоб. Вы глядите, как у нас девицы берегут от солнца свою красоту, чтобы не выгорела, не спалилась... Ты, Верочка, домой идешь? Зайди, пожалуйста, к Бескудниковой Клавдии, скажи — пусть чайную откроет. Пусть нарежет колбаски, сырку, чего у нее там есть. Может, консервы хорошие имеются. И яичницу пусть готовится сделать на... — он как бы пересчитал гостей, — на трех человек.
— А на себя что же не заказываешь? — улыбнулся Перекресов.
— Я дома потом поем, — почему-то сконфузился Тишков.
«Бескудникова Клавдия, — подумал Сергей Варфоломеевич. — Может, это и есть сама Клавка. Откуда же она взялась? Ведь уезжала. Точно, уезжала. Давно я ее не видел».
— Тогда сделаем так, — предложил Тишков, обращаясь сразу ко всем. Пока там готовится, в чайной, пойдемте, я вам покажу, где мы сад намечаем. Кое-что уже посадили. Григорий Назарыч, наверно, видел...
