Прошу тебя, позволь мнѣ, послѣ твоего отъѣзда въ Лондонъ, прислать тебѣ сорокъ восемь гвиней. Я опредѣляю число для одобренія тебя, по тому, что присоединя двѣ гвинеи отданныя Аннѣ, ты мнѣ будешь должна пятдесятъ. Твои возраженія не могутъ имѣть мѣста. Ты знаешь, что я нетерплю недостатка въ деньгахъ. Я тебѣ сказала, что имѣю въ двое больше у себя, а матушкѣ извѣстно только половинное число. Что будешь ты дѣлать съ оставшеюся у тебя малостію въ такомъ большомъ городѣ, каковъ Лондонъ? Ты не можешъ предвидѣть, какія родятся нужды для освѣдомленія, пересылокъ, и другихъ обстоятельствъ. Естьли въ разсужденіи положенія моего съ матушкой, ты знаешь ее совершенно, и то, что она ни во что не вступается съ умѣренностію. Не должноли ей по крайней мѣрѣ вспомнить, что я ея дочь? Но я конечно ни что иное для нея, какъ дочь отцовская. Видно, что она весьма чувствительна была къ вспыльчивому нраву сего любезнаго родителя, когда хранитъ о томъ столь долговременное воспоминаніе, забывая всѣ знаки его нѣжности и привязанности. Иныя бы дочери могли подумать, что склонность къ самовластію должна быть чрезвычайна въ матерѣ, которая хочетъ безпрестанно пользоваться своею властію надъ дѣтьми, и которая послѣ смерти мужа сожалѣетъ, что не имѣла надъ нимъ подобнаго начальства. Естьли такая рѣчь не совсѣмъ благопристойна въ устахъ дочери; то ты должна меня извинить отъ части бывшею моею привязанностію къ отцу, и почтеніемъ, которое я всегда сохраняю къ его памяти. Онъ былъ лучшій изъ родителей, и можетъ статься былъ бы онъ не менѣе нѣжнымъ супругомъ, естьли бы нравъ матушки и его не были столько сходны въ запальчивости, что они никогда не могли между собой согласиться.
Однимъ словомъ, нещастіе было въ томъ, что когда одинъ былъ сердитъ, другая не могла воздержаться отъ гнѣва; впрочемъ оба имѣли добрую душу. Однакожъ, и въ тѣхъ лѣтахъ, могла я примѣтить, что бремя матушкино не столько было тягостно, какъ она меня увѣряетъ, въ то время, когда ей угодно отказываться отъ части ея въ моемъ существованіи.
Я часто думала, что для воспрепятстованія раздѣловъ приверженности въ дѣтяхъ, отца и матери всего болѣе должны избѣгать сихъ продолжительныхъ, или частыхъ ссоръ, которые ввергаютъ бѣднаго робенка въ замѣшательство при выборѣ одной особы изъ двухъ, въ то время, когда онъ наклоненъ къ должному почитанію обѣихъ.
Ежели ты хочешь знать подробности нашей ссоры, должно тебя удовольствовать, когда уже вообще я призналась, что твое нещастное дѣло подало къ тому поводъ.
Но какъ мнѣ изъясниться? Я чувствую, что краска вступаетъ въ лице мое. И такъ узнай, моя любезная, что я была… почто… такъ; что я была бита. Нѣтъ ничего справедливѣе. Матушка за благо разсудила ударить меня больно по рукамъ, что бы вырвать у меня письмо, которое я къ тебѣ писала, и которое я изодрала въ куски и бросила при ней въ огонь, чтобы не дать его прочесть.
Я знаю, что это приключеніе тебя опечалитъ; слѣдовательно ты можешь избавиться отъ труда, чтобъ мнѣ сказывать то.
Г. Гикманъ пришелъ нѣсколько минутъ послѣ. Я не хотѣла его видѣть. Я, или съ лишкомъ велика, чтобъ быть битой, или такого ребячьего возраста, что не могу имѣть у себя покорнаго слуги. Вотъ, что я объявила матушкѣ. Хотя бы не простительно было и пальца поднять, досада и гнѣвъ, вотъ другое оружіе!
Она мнѣ сказала голосомъ Гарловыхъ, что требуетъ повнновенія, и что откажетъ домъ даже Г. Гикману, естьли онъ будетъ помогать мнѣ въ перепискѣ, которую она запретила.
Бѣдный Гикманъ! между матерью и дочерью его роль очень странна. Но онъ знаетъ, что увѣренъ въ матушкѣ, а во мнѣ нѣтъ. И такъ, есть ли бы онъ не былъ наклоненъ и тебѣ услужить, выборъ его нетруденъ.
Я заперлась на цѣлой день, и даже малую пищу мою принимала я у себя въ комнатѣ. Въ вечеру получила я торжественное повелѣніе сойти внизъ на ужинъ. Я сошла: но окруженная мрачными облаками. Да и нѣтъ, были долго одни мои отвѣты. Такое поведеніе, сказала мнѣ матушка, не извинитъ меня передъ ней. Я отвѣчала, что и ей мало прибыли меня бить. По ея словамъ, дерзость моей противности заставила ее ударить меня по рукѣ. Она сожалѣетъ, что я ее столько разгнѣвала, однакожъ требуетъ изъ двухъ одного; что бы я вовсе прекратила переписку, или чтобы показала ей всѣ наши письма.
Я ей сказала, что она требуетъ двухъ вещей равномѣрно невозможныхъ, и что ни какъ неприлично, ни чести моей, ни склонности, оставить друга въ нещастіи… а особливо для удовлетворенія подлыхъ и жестокихъ душъ.
Она не пропустила представить мнѣ по обыкновенію всѣ доводы къ повиновенію.
Я ей отвѣчала, что безумное и съ лишкомъ строгое повиновеніе причинило все твое нещастіе: что, ежели она меня щитаетъ склонною къ супружеству, то должна щитать меня также способною къ различенію и къ сохраненію дружества, а особливо съ такою особою, которой пріобрѣтеніе довѣренности и уваженіе сто разъ она сама прежде мнѣ желала; что есть другіе должности кромѣ природныхъ и что всѣ они согласиться могутъ. Что несправедливое повелѣніе будетъ всегда родъ тиранства, хотя она еще меня побьетъ. И что въ моихъ лѣтахъ я не могла ожидать, что бы мнѣ не оставлено было ни малѣйшее употребленіе моей воли, никакого поступка выбору моему, даже въ разсужденіи нашего пола, ибо проклятый полъ не входилъ въ это дѣло.
Самое благопріятное ея требованіе состояло въ сообщеніи нашихъ писемъ. Она долго на томъ стояла. Ты, говорила она, находишься въ рукахъ самаго пронырливаго человѣка, который по нѣкоторымъ ея вѣденіямъ, обращалъ въ насмѣшку ея Гикмана. Хотя она наклонна хорошо судить о тебѣ, и о мнѣ, кто можетъ ей отвѣчать за слѣдствія нашей переписки?
И такъ, моя любезная, ты видишь, что польза Г. Гикмана много тутъ участвуетъ. Я бы непротивна была показать матушкѣ наши письма, естьли бы была увѣрена, что перо наше не будетъ тѣмъ принужденно; и когда бы я не видѣла ее столько приверженною къ противной сторонѣ, что ея разсужденія, опорочиванія, выводы и перетолкованія, сдѣлаются вѣчнымъ источникомъ затрудненій и новыхъ споровъ. Впрочемъ я бы не желала открыть ей, какъ твой хитрый Изувѣръ представлялъ себя человѣкомъ превосходныхъ достоинствъ. Я знаю великодушіе, которое поставляетъ тебя выше собственной своей пользы; но не помышляй заставить меня отказаться отъ переписки нашей.
Г. Гикманъ, тотчасъ послѣ этой исторіи, предложилъ мнѣ свои услуги; и послѣднее письмо мое показываетъ тебѣ, что я ихъ приняла. Хотя онъ въ великихъ милостяхъ у матушки, однакожъ щитаетъ, что она съ лишкомъ сурова къ тебѣ и ко мнѣ. Онъ имѣлъ милость сказать мнѣ, (и кажется я примѣтила въ рѣчахъ его видъ покровительства,) что онъ не только одобряетъ нашу переписку, но удивляется твердости моей въ дружбѣ; и бывъ не весьма хорошаго мнѣнія о Г. Ловеласѣ, онъ увѣренъ, что мои совѣты могутъ быть иногда тебѣ полезными.
Основаніе такой рѣчи мнѣ понравилось, и ето великое его щастіе, иначе я бы потребовала у него изъясненія слова одобрять, и спросила бы изъ чего онъ взялъ, что я его терпѣть буду. Ты видишь, моя любезная, что такое есть порожденіе мущинъ; лишь успѣешь дать имъ случай одолжить тебя, они тотчасъ берутъ право одобрять наши поступки, въ чемъ повидимому заключается также право и опорочивать, когда имъ за благо разсудится.
Я сказала матушкѣ, сколько ты желаешь помириться съ твоимъ сѣмействомъ, и сколько ты независима отъ Г. Ловеласа. Слѣдствіе, сказала она, можетъ заставить насъ судить о второмъ пунктѣ. Касательно до перваго, она то знаетъ, и ее мнѣніе также, что ты неиначе надѣется можешь примиренія, какъ возвратившись въ замокъ Гарловъ, однакожъ безъ всякаго права налагать условія. Ето вѣрнѣйшій способъ, прибавила она, для доказательства твоей независимости. Вотъ твоя должность, моя любезная, по мнѣнію моей матери.
Я полагаю, что первое твое письмо надписанное къ Г. Гикману, придетъ мнѣ изъ Лондона.
Твоя честь и безопасность однимъ предмѣтомъ моихъ молитвъ.
Я не понимаю, какъ ты поступаешь въ переменѣ платья.
Мое удивленіе умножается, видя упорство твоихъ родственниковъ въ оставленіи тебя въ нуждѣ. Я не понимаю, какія могутъ быть ихъ намѣренія? Хочешь, или не хочешь, они тебя бросаютъ въ его объясненіяхъ.
Я посылаю письмо черезъ Роберта, чтобы не терять времени, и повторяю тебѣ предложеніе моихъ усердныхъ услугъ. Прощай, мой любезный, мой несравненный другъ.
Анна Гове.
Письмо СXXVII.
КЛАРИССА ГАРЛОВЪ къ АННѢ ГОВЕ.
Въ Четвертокъ 20 Апрѣля.
Я бы сочла себя недостойною твоей дружбы, естьлибъ самыя важныя пользы мои не оставляли мнѣ довольно времени для изъясненія въ краткихъ словахъ моему любезному другу, сколько я не похваляю ея поведеніе, когда великодушіе ея препятствуетъ ей познать свою ошибку, но отъ которой я должна бы болѣ другихъ страдать, потому, что я была причиною оной.
