Г. Гикманъ, моя любезная, человѣкъ скромный. Когда я вижу мущину такого нрава, я всегда увѣрена, что ему не достаетъ только случая для показанія всѣхъ своихъ тайныхъ сокровищъ, и для открытія которыхъ нуженъ только одинъ ключь, то есть, справедливое ободреніе.
Напротивъ того, высокоумный, котораго свойство презирать другихъ столько, сколько себя уважаетъ, во всякихъ случаяхъ принимать повелительный видъ, надѣется выпутаться изъ своихъ ошибокъ довѣренностію къ себѣ, и ослѣпляемъ ложнымъ блескомъ сокровищъ, ему не принадлежащихъ.
Но человѣкъ скромный! Ахъ! моя любезная, не ужели скромная женщина не отличитъ скромного мущину, и не пожелаетъ его сдѣлать своимъ товарищемъ въ жизни? Мущину, предъ которымъ можетъ она отворять уста, бывъ увѣрена о добромъ его мнѣніи, который приметъ ея сужденіе со всею благопристойностію учтивости, и который слѣдовательно долженъ внушать пріятную довѣренность.
Какую должность я отправляю! Каждой склоненъ быть проповѣдникомъ; но въ самомъ дѣлѣ, я теперь должна быть больше способною, нежели прежде, къ разсматриванію сей матеріи. Однакожъ я оставлю рѣчь, которую я хотѣла заключить въ началѣ моего письма, въ одномъ разсужденіи касательно до меня. Какъ ты наклонна, любезнѣйшая моя Гове, изъявлять должности другихъ и даже матери твоей! дѣйствительно, мнѣ помнятся, твои слова, что, какъ различныя званія требуютъ различныхъ дарованій, то въ разсужденіи ума можетъ случится, что одинъ человѣкъ будетъ весьма основательно опорочивать дѣла другихъ, не производя самъ превосходныхъ твореній; но кажется весьма угодно изъяснить сію наклонность и способность къ сысканію пороковъ ближняго, когда приписать ихъ человѣческому естеству, которое чувствуя свои собственныя погрѣшности, любитъ исправлять другихъ. Зло состоитъ въ томъ, что сія природная наклонность стремится болѣе узнавать снаружи, нежели внутри; или, яснѣя, что чаще опорочиваютъ другихъ, нежели самаго себя.
Письмо CXXIX.
КЛАРИССА ГАРЛОВЪ къ АННѢ ГОВЕ.
Я приступаю, моя любезная, къ запрещенію твоей матери. Часто по немъ упоминала, но какъ будто съ торопливостію, ибо я до сегоднишняго письма не смѣла повѣрить самой себѣ, чувствуя, что сужденіе мое будетъ противно исполненію.
Ты не хочешь, чтобы я трудилась убѣждать тебя въ оставленіи нашей переписки. Ты увѣдомляешь меня, что Г. Гикманъ весьма милостиво ее одобряетъ и желаетъ, что бы она шла черезъ его руки; но етого недовольно для моего совершеннаго успокоенія.
Я весьма дурной совѣстный судья и удовольствіе, съ которымъ я пишу къ тебѣ, можетъ придать мнѣ много пристрастія къ моимъ желаніямъ. Естьли бы я не опасалась обидить твою откровенность и чистосердечіе моими околичностями, я бы покусилась предложить тебѣ одно средство, которое оставляю на твое благоразсужденіе. Не возможно ли будетъ писать мнѣ къ тебѣ, для сохраненія. столь сладостнаго для меня утѣшенія, а отъ тебя получать, смотря по обстоятельствамъ, иногда отвѣтъ, не только подъ надписью Г. Гикмана, но даже его перомъ, что бы приводить меня къ истиннѣ, когда отъ нее удаляюсь, подтверждать мои мнѣнія, когда я хорошо думаю, и разрѣшать мои сомнѣнія. Такая помощь дастъ мнѣ больше довѣренности къ вступленію въ темный путь вновь мнѣ открывающійся; ибо я не буду щитать себя столько нещастною, естьли могу сохранить твое уваженіе, не смотря на несправедливость моихъ хулителей, и на всѣ новыя бѣдствія, мнѣ угрожающія.
Дѣйствительно, моя любезная, я не знаю какъ мнѣ приняться за то, что бы не писать къ тебѣ. У меня нѣтъ другаго упражненія и увеселенія. Когда не къ кому будетъ отсылать мои письма, и тогда я должна буду употреблять перо мое. Ты знаешь, сколько я восхищаюсь выгодами класть на бумагу все, что со мной ни случается; дѣйствія, размышленія: я думаю, что въ томъ состоитъ средство употреблять настоящее въ пользу будущаго. Сверьхъ того, что сіе упражненіе выправляетъ слогъ, и пріучаетъ къ объясненію мысли; всякому случается забыть хорошую мысль послѣ долгаго размышленія, или доброе рѣшеніе, потому, что онѣ изгоняются изъ памяти послѣдующими сужденіями, которые часто не стоятъ первыхъ. Но когда я принимаюсь предписывать то, что хочу дѣлать, или что сдѣлала, дѣйствіе, или рѣшеніе остается у меня передъ глазами и все болѣе меня привлекаетъ отвергать его, или исправлять. Въ семъ полагаю я нѣкоторый родъ условія, сдѣланнаго самой съ собою, и которое, бывъ укрѣпленно моею рукою, дѣлается правиломъ моему поведенію и обязательствомъ для будущаго времени.
И такъ, я желаю къ тебѣ писать, естьли можно, безъ оскорбленія; не только склонность моя къ тому привлекаетъ, но и перомъ оживляется, когда я имѣю предмѣтомъ такого друга, которому я стараюсь нравиться.
Естьли твоя матушка позволяетъ нашу переписку съ тѣмъ, что бы показывать ей наши письма, и естьли осталось то одно средство къ ея удовлетворенію, чтожъ труднаго покориться такому предписанію? Какъ ты думаешь? Приметъ ли она такое сообщеніе безъ препятствій? Когда бы я видѣла малѣйшей поводъ къ примиренію съ моимъ сѣмействомъ, я бы не опасалась оскорбить мою гордость, и желала бы открыть, какимъ образомъ была я обманута. Напротивъ, какъ скоро я оставила Г. Ловеласа, тотчасъ бы сообщила все мое приключеніе твоей матери и моимъ родственникамъ, когда бы примѣтила въ нихъ такую щастливую перемѣну. Собственная моя честь и удовлетвореніе ихъ, равномѣрно бы меня къ тому побудили.
Но я не имѣю сей надежды, къ чему послужитъ объявленіе тогдашней упорности моей въ слѣдованіи за г. Ловеласомъ, и всѣхъ хитростей, которыми онъ успѣлъ меня настращать? Матушка твоя дала уразумѣть, что пріятели мои требуютъ моего безотговорочнаго возвращенія и безъ всякихъ условій, что бы располагать мною самовластно. Естьли въ разсуждеиіи сего я покажу мое колебаніе; мой братъ, вмѣсто сохраненія тайны, будетъ явно торжествовать надъ моимъ признаніемъ. Воображая гордость Г. Ловеласа, который обижается даже сожалѣніемъ моимъ, что я за нимъ послѣдовала, и думаетъ, что я бы иначе не избѣгла супружества съ Сольмсомъ, я имѣю причину опасаться, что бы онъ въ такомъ случаѣ не поступилъ со мной гнуснѣйшимъ образомъ. И такъ, доведенная нуждаться въ убѣжищѣ и покровительствѣ, я бы сдѣлалась предмѣтомъ публичнаго посмѣянія, и принесла бы величайшій стыдъ женскому полу, потому, что любовь послѣдуемая бракомъ легче извиняется, нежели предвидѣнныя ошибки.
Въ случаѣ, естьли матушка твоя согласиться сохранять за тайну наши письма, то не теряя времени покажи ей всѣ. Когда мое прошедшее поведеніе не заслуживаетъ ея ненависти и прозрѣнія, можетъ быть я пріобрѣту еще помощь ея совѣтовъ вмѣстѣ съ твоими; и естьли впредъ сдѣлаю проступокъ самопроизвольный, то признаюсь, что я навсегда недостойна твоего и ея уваженія.
Ты говоришь о отягченіи моего разума и пера, когда письма будутъ читаны твоей матерью, а забываешь, что уже и то и другое весьма отягчены; и ты весьма дурно судишь о своей матери, когда щитаешь ее способною дѣлать пристрастныя истолкованія. Мы не можемъ сомнѣваться, ни ты, ни я, что бы она не взяла мою сторону, естьли бы сама съ собою совѣтовалась. Я такого же мнѣнія о дядѣ моемъ Антонинѣ. Мое снисхожденіе простирается еще далѣе; ибо я иногда думаю, что естьли бы братъ мой и сестра были увѣрены, что они меня довольно очернили въ мысляхъ дядьевъ моихъ, и что имъ нечего опасаться со стороны корыстолюбія, то хотя бы они и не желали моего примиренія, однако можетъ быть не пріятствовали бы болѣе; а особливо естьли бы я сдѣлала какія нибудь малыя жертвы въ пользу ихъ; и я тому бы не противилась, естьли бы была въ желаемой независимости. Ты знаешь, что я всегда не иначе уважала свѣтскія пріобрѣтенія, и завѣщаніе моего дѣда, какъ для выгоднаго состоянія, что бы слѣдовать моимъ склонностямъ. Естьли я не буду имѣть сей власти, надобно будетъ превозмогать свои склонности, и жить, такъ какъ теперь живу.
Но возвратимся къ нашему разговору; испытай, моя любезная, позволитъ ли матушка твоя переписку, читая наши письма? Естьли она и на то не согласится, то сколь корыстна будетъ моя дружба, естьли я стану пріобрѣтать свое удовольствіе цѣной твоей должности!
Мнѣ остается сказать нѣсколько словъ о вольныхъ выговорахъ, которыми письмо это наполненно. Я ласкаюсь, что ты мнѣ ихъ простишь, потому, что мало дружествъ есть на такихъ основаніяхъ, какъ наше, то есть, на взаимномъ правѣ сказывать другъ другу наши погрѣшности, и на довѣренности, что такіе предохраненія будутъ приняты съ благодарностію, слѣдуя сему правилу, что пріятнѣе и почтеннѣе быть исправляемому отъ друга, нежели подвергать себя охужденію и посмѣянію публики, слѣпымъ упорствомъ въ заблужденіи.
Но я увѣрена, что тебѣ не нужно повторять законы нашей дружбы, ни убѣждать въ взаимномъ наблюденіи ихъ съ величайшею строгостію, чтобы въ твою очередь не щадить моихъ погрѣшностей и дурачествъ.
