Фараада с его преданием о спрятанной гробнице Оссару и Ниотха Коргхая, а равно пророчество, что усыпальница будет найдена теми, кто придет в нее, не подозревая об этом.
Угрожающе распрямившись и рванувшись вперед, чудовище молниеносно вскинуло передние щупальца, переходящие в коричневые сморщенные старческие руки, и потянуло их к оцепеневшим от ужаса братьям. Из мерзкого, будто у каракатицы, клюва раздался пронзительный дьявольский клекот, а из уст царственного старика полились слова торжественного песнопения на незнакомом Милабу и Марабаку языке, звучавшие как колдовские руны.
Братья отпрянули от омерзительно шевелящихся рук. Охваченные безумным паническим страхом, в сиянии пылающих глазниц они увидели, как отвратительное чудище поднялось со своего каменного сиденья и подалось вперед, неуклюже и неуверенно шагая на разномастных ногах. Раздался топот слоновьих подошв и спотыкающиеся шаги человеческих ступней, неспособных нести свою часть отвратительной туши. Исполин вытащил два щупальца из золотого саркофага; концы их покрывал пустой, расшитый драгоценными камнями саван из бесценного пурпура, который вполне подошел бы мумии какого-нибудь царя. С беспрестанным безумным кудахтаньем и оглушительной бранью, переходящей в старческое брюзжание, двуглавое чудище нависло над Милабом и Марабаком.
Развернувшись, братья без оглядки бросились бежать через огромный склеп. Перед ними, освещаемая лучами света из глазниц великана, виднелась покосившаяся внутрь полуоткрытая дверь из темного металла с проржавевшими петлями и задвижками. Ширина и высота двери были поистине гигантскими, точно ее создавали для существ неизмеримо огромнее, чем люди. За ней виднелся сумрачный коридор.
В пяти шагах от двери на пыльном полу была прочерчена тоненькая красная линия, повторявшая очертания комнаты. Марабак, слегка опередивший брата, пересек линию и остановился, споткнувшись, точно ударился о невидимую стену. Тело его как будто растаяло под бурнусом, а сам бурнус мгновенно превратился в лохмотья, словно пережившие неисчислимое множество лет. Над полом прозрачным облаком заклубилась пыль, и там, где только что были протянутые руки Марабака, блеснули белые кости. Потом исчезли и они, а на пол осела куча истлевших лохмотьев.
Неуловимый запах тлена достиг ноздрей Милаба. Недоумевая, он на миг остановился и вдруг ощутил на плечах объятие липких сморщенных рук. Клекот и шепот двух голов оглушили его дьявольским хором. Барабанный бой и плеск фонтанов гремели в его ушах. С последним мгновенно замершим криком он вслед за братом пересек красную черту.
Мерзкое чудище, наполовину человек, наполовину кошмарное порождение далеких звезд, неописуемый сплав сверхъестественного воскрешения, не останавливаясь, неуклюже ковыляло вперед. Руки Оссару, позабывшего про собственное заклинание, потянулись к двум кучкам пустого тряпья. И так чудовище зашло в смертоносную полосу распада и разложения, которой Оссару сам окружил себя, чтобы навсегда защитить гробницу от вторжения извне. Через миг в воздухе уже как будто таяло бесформенное облако, словно оседал легкий пепел. Потом в склеп вернулась тьма, а вместе с ней и мертвая тишина.
Ночь окутала своим черным покрывалом эту безымянную страну, этот безвестный город, и под ее покровом явились гории, которые преследовали Милаба и Марабака по пустынной равнине. В мгновение ока они убили и сожрали верблюда, терпеливо дожидавшегося своих хозяев у входа во дворец. В древнем зале с колоннами они обнаружили отверстие в мраморном помосте, сквозь которое братья спустились в склеп. Гории жадно обступили дыру, принюхиваясь к запаху подземной гробницы. А потом разочарованно поплелись прочь, ибо чуткие ноздри сказали им, что след пропал, а в гробнице нет ни живых, ни мертвых.
Чары Улуа
I
Сабмон-отшельник не меньше славился своим благочестием, чем пророческой мудростью и глубокими познаниями в темном колдовском искусстве. На протяжении жизни двух поколений он обитал в одиночестве на краю северной пустыни Тасууна в странном доме, пол и стены которого были сложены из крупных костей дромадеров, а крыша сплетена из мелких костей диких собак, людей и гиен. Эти кладбищенские реликвии были отобраны за белизну и симметричность, туго стянуты ремнями из хорошо выделанной кожи и подогнаны с удивительной точностью, чтобы в дом не задувало песок. Дом был гордостью отшельника, который ежедневно подметал его веником из волос мумии, пока тот не начинал сиять изнутри и снаружи, как полированная слоновая кость.
Несмотря на удаленность и уединение его смиренного жилища, жители Тасууна часто прибегали к советам отшельника, а порой его мудрости искали даже паломники с дальних берегов Зотики. Однако, не будучи по природе нелюбезным и черствым, Сабмон не всегда удовлетворял любопытство паломников, которые желали, чтобы им погадали на будущее, или спрашивали совета в мирских делах. С возрастом отшельник становился все неразговорчивее и необщительнее. Говорили – возможно, не без оснований, – будто он предпочитал беседовать с неумолчно шепчущими пальмами, что росли вкруг его колодца, или с блуждающими звездами, что кружили над его обителью.
Летом того года, когда Сабмону исполнилось девяносто три, к нему пришел юный Амальзайн, его внучатый племянник и сын племянницы, к которой, до того как отправиться в свое гимнософическое уединение, дядя питал особую благосклонность. Амальзайн, проведший двадцать один год в родительском доме, направлялся в Мирааб, столицу Тасууна, где ему предстояло стать виночерпием царя Фаморга. Этот пост, который выхлопотали для него влиятельные друзья отца, был предметом зависти среди его молодых соплеменников, и заслужи Амальзайн благосклонность царя, он добился бы многого. Следуя желанию матери, юноша пришел к Сабмону испросить наставления о том, как вести себя в мирской жизни.
Сабмону, чьи глаза не утратили зоркости, несмотря на возраст и долгие годы, которые он смотрел на звезды и корпел над томами древних заклинаний, понравился Амальзайн, унаследовавший материнскую красоту. Поэтому старик щедро поделился с юношей накопленной мудростью и, произнеся множество рассудительных и разумных поучений, добавил:
– Воистину благо, что ты пришел ко мне, ибо, не ведая о мирской порочности, ты направляешься в город странных грехов и странного колдовства. Порок процветает в Мираабе. Тамошние женщины – ведьмы и блудницы, чья красота есть мерзость, что завлекает и губит юных, отважных и сильных.
Затем, перед уходом Амальзайна, Сабмон дал ему маленький серебряный амулет с причудливой гравировкой в виде изящного девичьего скелета, и напутствовал следующими словами:
– Советую тебе никогда не снимать этого амулета. В нем щепоть пепла с погребального костра Йоса Эбни, мудреца и архимага, который в свои преклонные годы возвысился над людьми и демонами, поборов земные искушения и волнения плоти. Добродетель, что содержится в этом пепле, охранит тебя от зла, которое победил Йос Эбни. И все же, вероятно, в Мираабе хватает злых сил и чар, от которых амулет не защитит. Тогда возвращайся ко мне. Я буду внимательно присматривать за тобой
