достиг Малигрис, проходят совершенную метаморфозу и плоть их обращается в вещество куда менее грубое. Кто отведает ее, пусть даже и крошечный кусочек, обретет толику сил усопшего.
Нигон кивнул и склонился к указательному пальцу:
– Я тоже об этом подумал.
Но не успели они с Фустулесом приняться за свое омерзительное дело, как из-за пазухи Малигриса послышалось злобное шипение. Чародеи испуганно отпрянули, а из-под бороды некроманта выскользнул маленький коралловый аспид; змейка быстро проползла по коленям сидящего и извилистой алой струйкой стекла на пол. Там она подобралась, будто изготовившись к броску, и поглядела на воров злобными холодными глазами, блестевшими, как две замерзшие капельки яда.
– Клянусь черными рогами Таарана! – воскликнул Фустулес. – Да это же один из фамильяров Малигриса. Я слышал про этого аспида…
Братья хотели было броситься прочь от трона, но не успели сделать и шага, как стены вокруг разошлись, а двери зала отдалились так резко и стремительно, будто на полу внезапно разверзлась пропасть. Головы у чародеев закружились, перед глазами все завертелось, и крошечные камешки мозаики под ногами мгновенно разрослись гигантскими плитами. Разбросанные в беспорядке фолианты, курильницы и бутыли сделались огромными – теперь они возвышались над братьями и загораживали путь к выходу.
Оглянувшись через плечо, Нигон увидал, что аспид обратился в чудовищного багряного питона, чье длинное тело стремительно змеилось по полу. На исполинском троне, освещенная солнцами-лампадами, восседала колоссальная фигура мертвого архимага, а Нигон и Фустулес были перед ним все равно что пигмеи перед великаном. Губы Малигриса по-прежнему не шевелились, а глаза все так же неотрывно смотрели в черноту за окном. Но в страшном зале вдруг загрохотал голос, подобный обрушившемуся с небес грому, мощный и глухой:
– Глупцы! Вы осмелились просить у меня пророчество. Вот вам мое пророчество – смерть!
Нигон и Фустулес, уже угадавшие свою судьбу, рванулись прочь в порыве отчаянного ужаса. Где-то за громадными курильницами и пирамидами из исполинских фолиантов мелькал порог, далекий, словно горизонт. Темный и недостижимый, он как будто убегал от них. Чародеи мчались, тяжело дыша, как в дурном сне, а за ними полз алый питон. Он настиг братьев, когда они огибали окованный бронзой манускрипт, и пожрал, словно мышей…
В конце концов, оставшись в зале один, маленький коралловый аспид заполз обратно в свое укрытие за пазухой Малигриса…
Меж тем в подземельях под дворцом царя Гадейрона Маранапион и семеро его подручных дни и ночи трудились в поте лица, читали нечестивые заклинания, наводили богомерзкие чары, варили отвратительные зелья и почти завершили свою волшбу.
Они хотели сотворить подобие Малигриса и с его помощью сломить силу почившего некроманта и всем и каждому показать, что тот мертв. Обратившись к запретным знаниям Атлантиды, Маранапион создал живую протоплазму, во всем подобную человеческой плоти, и, напитав ее кровью, заставил расти. Потом они с подручными, объединив усилия, призвали то, что призывать почиталось за богохульство, заставили бесформенную трепыхающуюся субстанцию отрастить ножки и ручки, как у новорожденного младенца, и подвергли ее всем тем трансформациям, которые проходит человек между рождением и старостью, пока наконец гомункул полностью не уподобился Малигрису.
Но этим дело не кончилось: чародеи заставили его умереть от старости – точно так же, как, по всей видимости, умер и сам Малигрис. И вот теперь он сидел перед ними на большом стуле, оборотив лицо на восток, – точное отражение некроманта, восседавшего в башне на троне из слоновой кости.
Все было готово. Изнуренные, но преисполненные надежд чародеи ждали, когда на их кукле появятся первые следы тления. Если сотворенные заклятья подействовали, те же признаки явят себя и на теле Малигриса, доселе нетленном. Толика за толикой, палец за пальцем он сгниет в своей черной адамантовой башне. Фамильяры покинут хозяина, когда увидят, что происходит, а любой, кто явится к нему, воочию убедится в его кончине, и Сазран наконец избавится от темного владычества Малигриса, и на омываемом морскими волнами Посейдонисе его смертоносные чары перестанут существовать, потеряв силу, словно нарушенная пентаграмма.
Впервые с самого начала своих трудов восьмеро волшебников прервали бдение, ибо теперь могли не опасаться, что волшба их будет нарушена. Они уснули крепким сном, наслаждаясь им, как наслаждаются заслуженной наградой. А утром вместе с царем Гадейроном вернулись в подземелье, где оставили сотворенное подобие некроманта.
Когда дверь отворилась, на них повело покойницким духом, и чародеи возрадовались, увидав на сидящей на стуле фигуре явственные следы разложения. Чуть позже Маранапион заглянул в око циклопа и уверился, что те же отметины проступили и на челе самого Малигриса.
Чародеи и царь Гадейрон преисполнились величайшего ликования, к которому примешивалось облегчение. Не ведая, насколько далеко простирается сила мертвого колдуна, они до последнего сомневались, подействует ли их собственное волшебство. Но теперь все сомнения развеялись.
В этот же самый день несколько купцов-мореходов явились преподнести Малигрису, по древнему обычаю, свои дары – долю тех прибылей, которые они выручили во время недавнего путешествия. Представ перед чародеем, они поклонились, но тут же узрели многочисленные мерзостные знаки, свидетельствующие о том, что их подношения принимает труп. Не осмелившись нарушить заведенный порядок, купцы опустили на пол сундуки и в ужасе бежали из башни.
Вскоре уже никто в Сазране более не сомневался в смерти Малигриса. И все же он столько лет держал всех в страхе, что мало кто осмеливался войти в его башню, и воры тоже опасались соваться туда и не спешили за сказочными сокровищами.
День за днем наблюдал в синем циклопьем оке Маранапион, как потихонечку гниет его заклятый враг. Постепенно придворного архимага начало обуревать сильнейшее желание наведаться в башню и самому узреть то, на что доселе он смотрел лишь в видениях. Только так его торжество было бы полным.
И вот вместе с семью чародеями и царем Гадейроном Маранапион поднялся по черным адамантовым ступеням в башню, а потом по мраморным ступеням в верхний зал, где сидел на высоком троне Малигрис, – тем же путем, что прежде Нигон и Фустулес… Но о постигшей двоих братьев судьбе никто не ведал, ибо не было свидетелей их гибели.
Не медля ни мгновения, процессия храбро вошла в зал. Косые лучи вечернего солнца, проникавшие в него через западное окно, золотили пыль, покрывавшую все вокруг. Инкрустированные драгоценными каменьями курильницы, чеканные лампады и окованные железом фолианты затянуло паутиной. В неподвижном воздухе ощущался могильный дух.
Незваные гости зашагали вперед, движимые тем порывом, что влечет ликующего победителя попрать поверженного врага. Прямой и несломленный, сидел Малигрис на своем троне, и почерневшие, испещренные пятнами пальцы все так же сжимали
