— А ты хочешь рожать? — осторожно спросил я.
Напрягся. Наверное, я принял бы любое ее решение, как не крути, а матка принадлежит ей. Но отказ от этого, двухмиллиметрового пока ребенка нашей любви необратимо бы все сломал.
— А ты женишься на мне, Ларин? — засмеялась она.
Тогда все казалось просто. Легко и достижимо. Мир, в котором все возможно — стоит только захотеть. В августе мы узнали о беременности, сразу же подали заявление и в сентябре уже расписались. Свадьба была шумной и бестолковой. Тогда у меня еще были друзья. А со стороны Янки вообще вся группа вчерашних студентов пришла.
Денег у меня не было. Вообще, они вроде как были, но все уходили в дело — пока бизнес рос, он больше жрал, чем приносил доход. Кредиты и займы я считал ярмом. Но деньги я нашел, мы выбрали Янке то самое платье, о котором мечталось, и закатил шумную пирушку. Яна пила яблочный сок из бокалов для шампанского, а ее глаза все равно казались пьяными. Наверное это счастье и есть.
Ребенок заволновался, выдергивая меня из воспоминаний. Пока — приятных, пусть и шумно-хлопотливых. Катя не плакала, она вообще редко плакала. Кряхтела. Дергала ручками ножками. Округляла губки, словно пытаясь что-то сказать. Я развел смесь, но пила она неохотно, отказывалась глотать, молочная капля смеси стекла по щеке и спряталась в легком пушке волос.
Сначала, в самые первые дни, когда она не ела, я паниковал. Теперь уже нет. Ждал час, предлагал еще раз, вот если не ела и потом, тогда паниковал и звонил педиатру. Она у нас была из маститой частной клиники и на мои звонки отвечала в любое время суток.
— Ну, чего ты? — спросил я у Кати.
Она снова округлила ротик, но из него не вырвалось и звука. Сердясь на свою неспособность выразить свои желания, резко дернула ручкой и едва не заехала сама себе по глазу.
— Осторожнее, — велел я. — Вот выпишут твою маму, а у нас синяк.
Взял малышку на руки и принялся ходить по комнате. У нас была люлька, которая вибрировала чуть покачиваясь, но мне сейчас самому не помешало бы успокоиться, и я черпал спокойствие из самого близкого мне человека — Кати. Маленького, почти бессознательного, но ближе никого нет. Подошли с ней к зеркалу.
— Смотри. Это ты.
Взгляд ее блуждал, но на руках она стала волноваться меньше. Так мы и стояли у зеркала, я и маленькая девочка на моих руках. Колено, которое щадить в последние дни было недосуг болело как-то особенно агрессивно. Подумал, что в аптечке лекарство. Хорошее. Но оно нагоняло сонливость, а спать крепко мне нельзя — у меня Катя.
Вспомнилось вдруг, как я на земле лежал. Вспоминать об этом я не то, чтобы не любил, просто не считал нужным. К чему бередить старые раны? Но Катька, эта маленькая девочка, заставляла меня думать о прошлом.
Земля была холодной. Удивительно даже, ведь стояла середина лета, пусть и не жаркого. Холодной и отвратительно сырой, я лежал, и чувствовал, как сырость пробирается под одежду и леденит кожу. Но холод возвращал к реальности, помогал бороться со звоном в ушах.
— Все понял? — спросил парень, склоняясь надо мной.
Ему бы удивительно подошла военная форма. Погоны. Всем им.
— Что? — переспросил я.
Получилось некрасивое што. Неразборчивое. Губа была разбита, пощупал языком зубы — пара качается, один сломан. И сам язык прокушен и распух. Так себе расклад. Вечерело уже, закат был удивительно красивым. Где-то Янка празднует первый день рождения сына, лениво подумал я. Наверное, будут фотографироваться, и сей прекрасный закат увековечат.
— Тебе велено передать, — раздельно, чуть не по слогам сказал парень. — Как встанешь на ноги, так и заявляйся. Не раньше.
Звучало, как издевка, учитывая, что одна нога у меня сломана. Парни ушли, я слышал, как трещали сухие ветки под их абсолютно целыми, здоровыми ногами. Я остался лежать. Я был готов лежать там целую вечность, пока не сдохну. Эта мысль меня даже забавляла. Здесь до ближайшей деревни километров десять, грибники потом найдут мой раздувшийся на жаре почерневший труп. Опознают, кошелек у меня не забрали, в нем права. Похоронят. Янка может на похороны придет, ей идет черный. Елагин, конечно же, ничего ей не расскажет. И не надо, зачем?
Да, я был готов умереть. Не от отчаяния. Просто… ничего не хотелось. При мысли о том, чтобы встать на сломанную ногу, превозмогая боль в треснутых ребрах, головокружение, к горлу подкатывала тошнота. Я не смогу. Прав Елагин — на ноги мне не встать. Буду, блядь, лежать. Сдохну. Похер.
Но уже глубокой ночью, когда появились и принялись тонко жужжать комары, когда я уже начал проваливаться то ли в сон, то ли в больной бред, мне захотелось ссать. Такое вот, ничтожное человеческое желание. Я был готов сдохнуть, тут в лесу. Но лежать и ссать прямо в штаны нет. Не мог. Я попытался перевернуться на бок и из глаз брызнули слезы. Сука! Это было больно, пиздец как больно. Но главным было решиться. Я перевернулся, на четвереньках стоять не смог — с одним коленом творилось нечто невообразимое. Затем, вечность спустя поднялся на ноги, хватаясь за кривой ствол березки.
Красивый закат сменил такой же красивый рассвет. Реально — красивый. А я стоял, опираясь спиной о березу и ссал. И знаете — жить снова захотелось. Смешно, да? И застегнув штаны похромал по проселочной пыльной дороге к деревне, опираясь на кривой сук.
— Завтра маму будут выводить из комы, — сказал я ребенку, возвращаясь в реальность. Девочка, разумеется, никак не отреагировала. Я продолжил. — И все будет хорошо. Должно. Мы же крепко стоим на ногах, не правда ли?
Глава 10. Яна.
Я не теряла надежды нарисовать младенца. Они, милые и пухлые, трогательно смотрящиеся на открытках, всегда привлекали внимание и вызывали ажиотаж. Вот и сегодня. Черточка за черточкой на бумагу ложился рисунок. Картинки в печать мы пускали цветные, но боже, как я любила скупую строгость простого карандаша. В его сером мне виделось множество оттенков, которые зачастую казались ярче, чем краски.
Рисунок был окончен я посмотрела на него и пригорюнилась. Получилась Катя. Такой же растерянный взгляд дымчатых глаз, сжатые кулачки, выражение смирения на лице. Катя не годилась на открытку. Она была слишком… печальной. Ее хотелось пожалеть, но ею не тянуло умиляться. Но выбросить было жалко, я убрала лист в папку к таким же, которые никуда не годились, но запали в душу.
— Илья, — позвала я. — А давай завтра погуляем школу?
Причина была проста. Я привыкла выходные проводить с сыном, а теперь была занята тем, что тревожно ожидала Ярика. Он словно украл у меня эти чертовы выходные, которые раньше так спокойно и умиротворенно проходили.
— А что будем делать? — оживился сын.
Если честно, я бы просто провела целый день дома, просто наслаждаясь ничего не деланием, посмотрели бы мультики, я бы пирог испекла — я научилась печь их почти мастерски. Но мне не хотелось поблекнуть перед сыном в сравнении с Ярославом. Нужно что-то такое, подвижное, как бы мне не хотелось шевелиться.
— Поехали в лес? — осенило меня. — Снег нападал. Там красиво сейчас. Оставим машину у дороги и на лыжах. Термос с чаем возьмем, вкусняхи.
Какой первоклассник между прогулкой в лес и школой выберет последнее? Мой не был исключением. Утром я оставила его пораньше одного, спящего и сбежала на работу. Провозилась ровно час — все время на часы смотрела. К слову Илья на непродолжительное одиночество реагировал совершенно нормально, утверждая, что взрослый уже, но мне в такие моменты не работалось. Ерзала, как на иголках, домой тянуло и представлялись всякие ужасы. Поэтому и работала только по полдня, половину работы унося домой.
Когда вернулась сын еще спал. Заварила чая, налила в термос. Он был хороший и температуру держал долго. Набрала в рюкзак обещанных вкусняшек и только потом ребенка подняла. До леса мы добрались ближе к полудню.
Так получилось, что я человек сугубо городской. Все деревенские прелести прошли мимо меня, у меня и бабушки городские были. И с дикой природой я была на вы. Раньше, с Ярославом мы выбирались в походы. С друзьями вместе, весело было. И сейчас вот приехала к одному из таких мест из прошлого, на автомате. Здесь красиво было летом. Смешанный лес, в котором росли и сосны, и березы. Дальше река, которая в этом месте разливалась, и становилась непривычно широкой. На ее берегу мы шашлыки жарили.
