Эту мысль из головы я выкинула — вон сколько лет я живу, ни разу это переливание мне самой не понадобилось. Оно очень редко бывает нужно. И Илюшке тоже не понадобится. Страх вернулся, когда он увлекся хоккеем. Я боялась травм. А теперь вот вспоминаю, сколько из него крови вытекло и снова боюсь. Потом спохватилось, что я буду нужна в регистратуре да и документы ребенка будут нужны… Хлопнула дверцей автомобиля и пошла в больницу — серое старое здание за чертой города. Ближайшая.
— Полис, — сказала я женщине сидевшей за столом. — Свидетельство о рождении только на фото. А еще у него четвертая отрицательная группа крови.
Женщина посмотрела внимательно, ушла, оставив меня сидеть на стуле, обтянутом дешевым дермантином. Вернулась уже не одна. Они, эти две женщины, были словно двое из ларца. Одинакового возраста, телосложения, со взбитыми прическами и в белых халатах. Я даже не могла определить уже, какая из них изначально со мной говорила.
— Кровь нужна, — покачала головой одна из них. — Нет у нас такой, вы же понимаете? У нас тут вообще много чего нет. Я позвонила, попросила. Но вы же понимаете, что ее не скоро привезут, если вообще привезут?
— Понимаю, — растерялась я. — А что делать то?
— Папаше звоните… Если нет его, попробуйте договориться с волонтерами и разместить посты в соцсетях, это часто работает куда быстрее чем государственная машина.
Я побледнела и снова на стул плюхнулась, с которого было поднялась при разговоре. Сразу столько всего страшного показалось, и Илья бледный-бледный, а сколько крови на снегу было…
— Не паникуйте так, — успокоила она меня. — Капельницу мы ему поставили, чтобы объем догнать и давление увеличить. Но вы же понимаете, что физ раствор это не кровь? Семь лет ребенку, гипоксия мозга, как понимаете, такое себе удовольствие…
— Понимаю, — снова согласилась я. — Я сейчас.
Пошарила по карманам куртки — телефон в машине остался. Какая же я дура, не собранная, бестолковая! Чуть ребенка не угробила. Прав был отец, я не гожусь для самостоятельной жизни, нужно было с ним оставаться… Пальцы снова задрожали, бегом на улицу, к машине. Звоню, гудки текут, и больше всего боюсь, что трубку не возьмет.
— Да, — наконец ответил он.
— Ярослав! — закричала я. — Мне нужна твоя кровь!
— Ты наконец решила ее попить?
И голос такой — ироничный. Снисходительный. Я призвала себя успокоиться, он же не знает ничего, нужно говорить толково.
— Илья… Он поранился и потерял много крови. У них тут нет такой… Ты приедешь?
— Адрес говори.
Я чуть не разревелась от облегчения — приедет! Торопливо продиктовала адрес, потом спохватилась:
— Документы только возьми…
Вернулась в больницу и села на лавку у стены. Подумала, что меня наверное, просто успокаивают. Что на самом деле все гораздо страшнее. Он же столько крови потерял, мой маленький… Тут же попыталась себя успокоить. Сто раз посмотрела на время — тянулось, словно жвачка. Ярослав приехал и быстро — полчаса всего, и одновременно очень долго. Каждая эта минута мне вечностью казалась.
— Наконец-то! — бросилась я к нему. А потом остановилась, словно вкопанная. — Ярослав! Я документы попросила взять, а не младенца!
Ярослав бросил на меня короткий, злой взгляд.
— Я не успел, просто не успел ее ни с кем оставить, поняла? Куда идти мне?
И… И всунул мне в руки люльку. Тяжелая. Я осталась растерянно смотреть ему вслед. Младенец в люльке вяло зашебуршился, я поставила ее на лавку. Села рядом. Катя поморгала, но реветь не стала, замечательно. Будем ждать.
— Вот горе луковое! — выругалась одна из одинаковых женщин выглянув в коридор. — Ты чего здесь с дитем сидишь, мамаша бестолковая? Хочешь и второго определить на постой, только в инфекционку?
Я растерянно посмотрела на ребенка. Да, ему здесь не место. Но он же… Он не мой. Мой там, внутри, переливания крови ждет. А девочка, что круглыми глазами смотрит так серьезно, совсем мне чужая.
— Но…
Но что? Сказать, что это ребенок моего бывшего мужа? Чтобы меня обозвали бессердечной сукой?
— Никаких но, — грубо оборвала тетка. — Езжайте домой. Ваш номер у нас есть, мы вам позвоним. Это дело не быстрое, в два этапа будут кровь брать и переливать. Может и до вечера.
И погнала меня. Сказала, что это лечебное учреждение. Не поликлиника. Что посторонним здесь нельзя. Я взяла люльку — не оставлять же ее здесь и пошла на улицу. Устроила младенца в своей машине. В ее сумке предусмотрительно и смесь и памперсы, и очень по Яриковски — пачка сигарет. Одну я достала, вышла из машины и закурила. Дым, как ни странно, успокаивал, хотя может это просто самовношуение.
— Будем ждать? — спросила я сама у себя и покосилась на младенца.
Катя спала. Я подумала, что скоро она захочет есть. Потом какать. И проводить все манипуляции в машине, которая все еще пахнет кровью моего сына, как минимум не гигиенично. Нужно ехать домой. Везти туда девочку. Ждать звонка. Постоянно бороться с желанием позвонить самой.
На переднем пассажирском сиденьи лежал термос. Я открыла его, налила чая в крышку. Горячий еще. Закрыла глаза сделала глоток — смородиновым листом пахнет. Летом. И наконец — разревелась. А в тон мне, словно поддерживая, тихо заплакал младенец.
Глава 11. Яна
Ребенок предсказуемо обкакался. На удивление — руки все помнили. Правда удивилась, доставая девочку из люльки. Вместе с ней она казалась увесистой, а без нее — пушинка.
Ничего руки не забыли. И голову придерживали на автомате, и несли уверенно, удобно. Свернула подгузник, выбросила, слава богу запасные есть. Искупала.
Непонятно — нравится ли мелкой вода. Вытянулась стрункой, напряглась, кулаки сжала, глаза свела на переносице. Смешная. Странно, но возня с ребенком успокаивала. Отвлекала. Сейчас бы металась по квартире, то и дело смотрела на часы, порывалась звонить, а скорее всего просто сидела бы в машине возле больницы, словно кому-то от этого легче станет. А теперь вот — подгузник меняю. И поражаюсь тому, какие дети бывают маленькие. И отвыкла, и не был мой таким, сразу родился крикливым увесистым богатырем.
Есть ребенок пока не просил — лежал себе, смотрел сосредоточенно в пространство. Я вышла в коридор — куртка моя лежит прямо на полу. На ней — засохшие, бурые уже пятна крови. Меня снова тряхануло, бросила ее скорее в машинку, с глаз долой и включила самый длительный режим стирки. К тому времени младенец начал кряхтеть. Не плакать, а именно покряхтывать и брови хмурить.
— Есть хочешь? — спросила я.
И сама себя одернула — начала с ней разговаривать. А потом со стороны посмотрела на ситуацию и отпустила нервный смешок. Такое ощущение, что я с младенцем воюю, а это уже не в какие рамки. Да и нет у меня с ней ничего общего. Сейчас прослежу, чтобы ничего с мелкой не случилось и просто верну обратно.
Малышка сосала бутылочку. Я не удержалась и тихонько потрогала мягкий пушок на голове младенца. Легкий. Молоком пахнет. Девочка-одуванчик. Нет, она не вызывала у меня приступов любви или умиления, но… Младенцы умели трогать, а сейчас наедине с самой собой можно было не притворяться больше.
Трубку в больнице не брали. Звонить на сотовый сыну или Ярославу я опасалась — они там важными делами занятыми. Девочка сосала, а я набирала номер раз за разом и наконец добилась успеха.
— Я по поводу Ильи Ларина, — торопливо сказала я.
Себе я фамилию поменяла, взяла мамину девичью. А вот с Ильей вышла засада — сделать это без разрешения его отца я не могла. Что-то подсказывало мне, что Ярослав не будет в восторге от этой идеи, и искать его, спрашивать позволения я не стала. Так мы и жили с Ильей, с разными фамилиями.
— Все с ним хорошо, — сообщила женщина. — Под капельницей лежит. Поспал даже. Не переживайте.
Легко сказать — не переживайте. Но ситуацию я отпустила, немного расслабилась. Ребенок, словно почувствовав это тоже успокоился. Уснула, даже кулаки наконец разжались. Одну ладошку я тихонько потрогала — теплая. Пальчики тоненькие. Ногти не мешало бы подстричь, да то уже не моя забота.
