На кладбище помянули наскоро. Выяснилось, что большие поминки устраивает не отец. Один из старых и старших самарских друзей Пудиса — мы встречались с ним когда-то раньше, обсуждали “Кинг Кримсон” — теперь владел в Москве не только перспективной “ай-ти” компанией, но и небольшим кафе в районе Каретного переулка. Меня тянуло домой, быть одному: купить по пути еды, DVD восемь в одном, лучше с фильмами про войну, или про моряков, летчиков, альпинистов, чтобы был подвиг, преодоление, или с фантастикой — только я их все уже пересмотрел, — заварить чай, откусить кекс, лечь на кровать перед телевизором, омертветь, наконец, сделать вид, что сейчас необходимо просто дождаться завтрашнего дня, а вот завтра жизнь, конечно, начнется заново. Я жалел, что не поехал сегодня на машине — выпил-то всего пятьдесят грамм, давно бы выветрилось уже. Я попытался выйти из желтого ритуального автобуса возле первой попавшейся на дороге станции метро, но меня удержали, попросили остаться. Вернувшись на дерматиновое сиденье, которое так и не согрел, я подумал, что все-таки нет худа без добра: неплохо помозолить глаза хозяину перспективной компании — даже по такому поводу. Здесь, на поминках, я узнал самую раннюю историю о Пудисе — отчего-то сам он об этих своих приключениях при мне не вспоминал.
Пудис поступил в Москве в институт, но вылетел в первую же сессию. А это был канун его восемнадцатилетия, и у него оставалось не так уж много времени, чтобы решить вопрос с армией. Обычно люди в таком случае ложились в психушку или искали знакомых врачей, чтобы те написали им заковыристый и трудно проверяемый диагноз. Пудис пошел сложным путем. Каким-то образом ему и его приятелю удалось получить частные приглашения из Бразилии. Денег на авиабилеты через полмира у них, разумеется, не было. Но еще существовал некий государственный, низкий курс обмена рублей на доллары, а параллельно вовсю действовал черный рынок, где доллары стоили уже на порядок, а то и на два дороже. То есть, получив приглашение из-за границы, ты имел право обменять на доллары определенную сумму в рублях. Идея Пудиса состояла в том, чтобы деньги занять, обменять на доллары по низкому государственному курсу, затем продать большую их часть барыгам по высокому, и тогда хватит с лихвой и на билеты, и на отдачу долга, и даже на первое время жизни в Бразилии. Естественно, они сразу же напоролись на бандитов, процесс продажи долларов окончился вышвыриванием Пудиса на полном ходу из машины на асфальт. Что-то, однако, осталось, вторая попытка вышла более удачной, долг они вернули и даже обнаружили, что могут купить билеты в одну сторону, только не в Бразилию, а в Перу — туда было немного дешевле. Единственной вещью, показавшейся им достаточно стоящей, чтобы взять с собой и при случае продать, была профессиональная электродрель советского производства. Смех смехом, а за эту дрель летчик-перуанец на фанерном самолетике действительно переправил их из городка на полпути от Лимы до границы, куда они добрались едва ли не пешком, в точно такой же поселок — но уже посреди бразильской сельвы. Так или иначе, наконец они попали в Рио-де-Жанейро, и Пудис провел там два года. Трудно даже сказать, чем они там занимались. Известно, что приятель уже через несколько месяцев затосковал, связался с родителями, и те чуть ли не по дипломатическим каналам переправили ему деньги на дорогу домой. А Пудис ни с кем не связывался. Как он выживал — бог знает. Вроде бы точил, раскрашивал, потом продавал каких-то матрешек. Может быть, потому он и не рассказывал мне про Бразилию, что приходилось ему там несладко. Не хотел вспоминать. Наконец Пудис подловил капитана отечественного корабля и повел с ним переговоры. Тот согласился его вывезти, но потребовал денег. Денег, как всегда, не было. Пудис был готов в качестве оплаты за проезд выполнять на корабле любую работу, но капитан ответил, что работать его заставят и так, а денег это все равно не отменяет. Тогда Пудис наврал про богатых родственников в Питере, куда шел корабль, которые непременно заплатят по прибытии. В общем, все-таки поплыли домой. Но капитан подозревал подвох и в виду родных берегов отобрал у Пудиса паспорт — чтобы тот не мог, покуда родственники не расплатятся, сойти на берег. Он недооценил Пудиса. Уже в порту, совсем недалеко от причала, Пудис прыгнул в грязную воду, откуда быстро был выловлен портовыми службами и бдительными пограничниками. В итоге жадный капитан корабля остался ни с чем, а то и был наказан: пудисовский паспорт у него изъяли, а вопрос с самим Пудисом решали — разумеется, посредством все тех же денег — при участии его сердобольного примчавшегося из Москвы отца. Вообще-то Пудис, сидючи за океаном, вряд ли представлял себе, какие перемены творятся здесь, и вполне мог ожидать, что пограничники передадут его внушающим ужас гэбэшникам, или, на худой конец, ментам, или даже сразу в военкомат — и, видимо, шел на это сознательно, махнул на свою судьбу рукой. Но ему повезло: в России как раз за эти два года всем и на все стало наплевать.
И мне было трудно уместить в сознании тот факт, что, когда с Пудисом уже происходили эти удивительные приключения (не важно, пускай половина в них была досочинена самим Пудисом или пересказчиками), я, двенадцатилетний, еще с восторгом смотрел мультики посредством первого купленного родителями видеомагнитофона.
Наконец я решил, что теперь уже точно пора уходить. Пообщаться с владельцем фирмы не удалось. Мои более-менее общие с Пудисом знакомые один за другим прощались. Но в кафе оставалось еще довольно много людей. На улице выяснилось, что я вообще-то прилично набрался — я не слишком привычен к водке, а на русских поминках, понятно, пьют не виски со льдом, не ром и не испанские вина. Алкоголь подогрел во мне сентиментальность — впрочем, это можно назвать просто добрыми чувствами. Я собрался позвонить матери, вспомнив, что не разговаривал с ней почти месяц, хотя знаю, что ей одиноко. Я прокручивал телефонную книжку своего сотового, пытаясь свести глаза в фокус, но все промахивался мимо нужного номера. И я не знаю — действительно не знаю, не помню, не мог себе потом объяснить, почему, когда на экране высветился телефон Пудиса, нажал на кнопку связи. Просто по ошибке или из какого-то мгновенного потустороннего куража… Нажал — и тупо смотрел на экранчик, покуда бегающая стрелка вдруг не остановилась, указывая теперь сразу в обе стороны.
То есть на той стороне приняли вызов и слушают меня!
Какое-то время спустя я обнаружил, что стою все там же, на тротуаре, прислонившись плечом к стене, и прохожие оглядываются на меня. Я был достаточно пьян, чтобы не чувствовать острого страха. Меня трясло, но это был не страх. Я весь взмок, куртка на мне была расстегнута, под ней только водолазка. Мне хватило ума немедленно вернуться в кафе. Я наврал охраннику на входе, будто что-то оставил, нужно забрать, а то бы он меня в таком виде вряд ли пустил. Хозяин кафе был еще там. Он, видимо, решил, что мне плохо от выпитого. Мне быстро принесли горячего и очень крепкого кофе. Но я втихомолку налил себе еще водки и пил с кофе попеременно. Трясти перестало. Я просидел в кафе до самого конца, в тупом оцепенении. Как я уходил во второй раз, как ловил такси — в памяти отпечаталось смутно. Проснулся в семь утра на угловом диванчике под пледом в кухне у Киры. Она собирала в школу сына-первоклассника. Первое, о чем я подумал: хорошо, что теперь она живет одна — вот если бы муж не бросил ее год назад, как бы мне сейчас было неудобно…
Я просидел в Кириной квартире целый день, дождался ее с работы, отпивался китайским зеленым чаем, варил себе курицу. Поиграл с ребенком в нарды. Два раза выиграл, один — продул. Странное происшествие, конечно, объяснялось вполне рационально. Наверное, не так уж редко случаются ложные соединения — хотя вообще-то я такого не припоминал. К ночи, избавившись от похмелья, которое у меня долгое и тяжелое, вернулся домой, хотя Кира предлагала остаться. Сразу лег в кровать и провалился и спал как убитый. Но завтракал хлебом и кефиром уже в машине, руля в сторону кладбища. На самом деле я и вчера знал, что так будет. Что это не даст мне покоя. Могилу я почему-то нашел не сразу, поплутал, хотя она была на краю ряда. По соседству уже вырыли две новые, смерть работает без выходных, но пока еще никого не хоронили, в них падали тяжелые, мокрые снежные хлопья, я был здесь один. Честно говоря, я не мог бы ответить, в чем и как намереваюсь убедиться здесь. В голове крутился глупый вопрос: трель мобильника (Пудис не терпел идиотских мелодий), сигнал вызова, реально или нереально услышать из-под двух метров неутрамбованной земли? Разумеется, я не услышал ничего. Только механическую девушку. Данный вид связи, сообщила она, недоступен для абонента.
1 «Бог — это понятие, которым мы измеряем свою боль» (англ.) — песня Джона Леннона.
