Сама Алина неделю не выходила из своей комнаты. Там, в привычных стенах, она еще держалась, словно знакомая обстановка помогала ей забыть о происшедшем, создавала иллюзию того, что все осталось по-старому, и когда она выйдет, то, увидит маму, и та улыбнется ей и скажет что-нибудь смешное: она была очень веселой, ее мама. Но стоило перешагнуть порог комнаты, как горе наваливалось с такой силой, что страшные рыдания словно вымывали из Алины часть ее души — большую и лучшую часть.
Все это время их вдруг осиротевшая семья держалась на бабушке. Она не говорила слов утешения, не суетилась вокруг, но ее молчаливая поддержка, само присутствие были той благой энергией, которые помогли отцу и дочери пережить эти страшные дни. Может быть, тому причиной была удивительная сила духа пожилой женщины, пережившей блокаду, прошедшей войну, вступавшей в освобожденные, но мертвые города вместе с передовыми частями Советской армии. А может быть, таким запасом душевных сил обладали все люди ее поколения, тех сил, которых нет и никогда не будет у ныне живущих. Чего стоило все это самой бабушке, не знал никто.
Через три недели после смерти мамы Алина блестяще сдала выпускные экзамены в школе, подтвердив свое право на получение заслуженной золотой медали. А еще через месяц так же легко справилась со вступительными экзаменами в медицинскую академию, получив оценку «отлично» по всем предметам. Больше она не плакала. Никогда.
Родители стоят между нами и вечностью. Когда они уходят, мы остаемся с вечностью один на один. И теперь Алина была к этому готова.
Через год она уехала из квартиры в академическом доме, чтобы больше туда не вернуться. Бабушка умерла четыре года спустя дома, на руках врачей бригады «скорой помощи», прибывших слишком поздно для того, чтобы справиться с остановкой сердца. Отец Алины почти сразу продал квартиру и с тех пор жил за городом, в большом коттедже, один. Он больше не женился.
Алина не смогла бы точно сказать, что эти трагические события повлияли на ее интерес к делу судебно-медицинской экспертизы. Но как появилась возможность, она прочитала и тщательно изучила старое экспертное заключение по исследованию тела ее матери. Каждую строчку, каждую букву в нем она знала наизусть.
Горло, разрубленное поперек хряща гортани одним ударом слева направо, протяженностью от левого до правого сосцевидного отростка черепа. Грудина, также разрубленная одним ударом, сверху вниз с незначительным отклонением влево. Предположение о возможном орудии убийства: очень тяжелое, с изогнутым однолезвийным клинком длиной около тридцати сантиметров, широким, массивным и невероятно острым. Не было ни слитой крови, ни отсутствия внутренних органов, ни следов собачьих зубов. Но когда Алина склонилась к растерзанному телу девушки, беспомощно раскинувшемуся на грязном асфальте двора-колодца, она узнала эти раны сразу и без всяких сомнений. Она знала, всегда знала, что рано или поздно снова увидит нечто подобное, и, когда нагнулась над разрубленной грудной клеткой несчастной Марины, ей показалось, что она перенеслась в прошлое, на тринадцать лет назад. Что она стоит рядом со своей мамой на лестничной площадке у дверей квартиры и, обернувшись, заглядывает в черные, бездонные провалы глаз неведомого убийцы.
* * *
День рождался, как больной ребенок: только появившись на свет, он уже начал угасать. Утро было окутано темно-серым погребальным саваном сумерек, словно уже наступил вечер. Небо оседало на землю туманным моросящим дождем, слишком мелким, чтобы ради него раскрывать зонт, но достаточным для того, чтобы насквозь пропитать стылой влагой волосы, одежду и мысли.
Еще не было десяти утра, и, чтобы не толкаться в утренних пробках на проспекте, Гронский и Алина оставили машины у ворот территории медицинской академии и пошли пешком напрямик, направляясь к моргу Бюро судебно-медицинской экспертизы. Длинная прямая аллея постепенно превращалась в узкую тропинку из треснувшего асфальта и мокрой земли и вела мимо похожих друг на друга невысоких ветшающих корпусов, покрашенных когда-то одинаковой красно-кирпичной краской, а теперь одинаково покрытых мокнущими пятнами плесени, словно все стены были поражены одной заразной болезнью. По сторонам дорожки тесно стояли пожилые высокие деревья, склонявшиеся в разные стороны под тяжестью лет и толстых ветвей. Жесткие пучки как будто обгрызенных кем-то кустов обрамляли потрескавшиеся бордюры. Осклизлые мокрые листья, покрывавшие узкую дорожку аллеи, расползались под ногами.
Алина покосилась на Гронского. Он молча шел рядом, и на каждый широкий шаг его длинных ног Алине приходилось делать два своих шажка, из-за чего получалось, что она почти бежит рядом с ним, семеня по узкой дорожке.
— Вы не могли бы идти помедленнее? — наконец сказала она, чувствуя, что еще немного — и запыхается от такой быстрой ходьбы.
— Что? — спросил Гронский, как будто отвлекшись от занимавших его мыслей, но шаг сбавил.
Алина уже почти жалела о своем вчерашнем приступе откровенности. То ли сказался тяжелый день, то ли тягостное впечатление, вызванное просмотром папок со старыми делами, то ли атмосфера паба, но она открылась Гронскому явно больше, чем сама того хотела. Да что там — больше, чем кому-либо другому за много-много лет. О трагической истории ее матери знали очень немногие, а из близких ей людей — всего двое: отец и школьная подруга, та самая, у которой Алина ночевала накануне того рокового утра. А о том, как связана та давняя смерть с нынешними преступлениями, и вовсе не знал никто. У каждого человека в душе есть свое, потаенное, скрытое от других место, где хранятся самые личные, самые интимные секреты, переживания, эмоции. В этом отношении человеческая личность подобна средневековой крепости. Вокруг стены — деревянные домишки городища: это те истории и факты из биографии, которые можно легко рассказать при первом же знакомстве. Затем идет первая стена, за ней — более личные, более важные вещи. Есть и вторая, и даже третья стены, а в центре укрепления души — неприступная цитадель, вход в которую заказан порой даже самым близким людям. И каким-то неведомым образом этот странный человек, шагающий сейчас рядом с Алиной, миновал вчера все укрепления, ворота и рвы, добрался до самой главной башни цитадели и едва ли не поднял на ней свой флаг. Алина чувствовала, что вчера, рассказав Гронскому о смерти матери, она как будто перешла некий порог, прошла через невидимые двери, после чего вернуться назад, к прежней жизни, уже невозможно, и окружающий ее мир уже никогда не будет таким, как раньше.
После таких откровений ей уже показалось неприличным отказать Гронскому в его очередной просьбе: присутствовать при экспертизе девушки, погибшей в конце сентября, чье тело до сих пор хранилось в морге Бюро.
Алина снова посмотрела на Гронского. Сегодня он выглядел явно лучше, чем вчера: исчезла темная щетина на бледных щеках, рубашка под черным костюмом сияла белизной, на ослабленный воротничок был повязан черный галстук, а сам костюм и темное пальто прекрасно сидели на высокой худощавой фигуре. Только волосы по-прежнему были слегка растрепаны в живописном беспорядке, но Алина отметила про себя, что это даже ему идет и делает по-своему красивым узкое лицо с серыми холодными глазами.
— Мне с утра уже звонил Кобот, — сказала она. — Очень беспокоился, приступила ли я к исследованию второго тела, и интересовался, как идут мои дела.
— Что? — снова, словно издалека, отозвался Гронский и посмотрел на нее рассеянным взглядом.
— О чем-то задумались? — спросила Алина.
— Да, немного, — ответил он. — О том, что если вчерашняя смерть Марины — это единичное отступление от правил, допущенное убийцей, то он снова нанесет удар в следующее новолуние. А это уже меньше чем через две недели.
— Ну что ж, — пожала плечами Алина, — тем быстрее вам нужно его найти. Вы ведь сказали, что это будет несложно, не так ли?
Гронский только молча кивнул и отвернулся.
Тропинка кончилась. Гронский и Алина вышли к футбольному полю, невесть откуда взявшемуся здесь, на задворках медицинской академии. Все еще зеленая трава намокла и потемнела от влаги, как губка. Железные рамки футбольных ворот, лишенные сеток, походили сейчас на настоящие ворота, ведущие из ниоткуда в никуда. Вокруг поля черные силуэты деревьев застыли в летаргическом осеннем сне, и, судя по судорожно искривленным ветвям, им снились кошмары.
— Вон там, справа, моя кафедра, патологоанатомии, — Алина показала рукой на маленький желтый флигель. — Там тоже есть морг. Он соединяется с моргом Бюро, и вместе они образуют самое большое хранилище мертвых тел в Европе. Оно находится внизу, вот как раз здесь, под футбольным полем.
— Даже думать не хочу, кто может играть тут безлунными ночами, — сказал Гронский.
