— Вам санитар и ассистент понадобятся?
Алина не успела ответить.
— Тут указано, — снова заговорил Гронский, — что Левицкая Анна Юрьевна, двадцати лет, была доставлена в морг восемь дней назад с диагнозом острого отравления лекарственными препаратами седативного действия, повлекшими смерть. Самоубийство. Кроме того, отмечено, что родственников у покойной нет, как отсутствует и запрос на погребение тела силами государственных служб. Никаких отметок о передаче тела куда-либо тут тоже нет.
Зельц стоял молча, гладя на Гронского, как кролик на удава, и мелко трясся. Потом затравленно оглянулся на Алину, но та тоже смотрела на него — внимательно и молча, ожидая ответа.
— Слушайте, — суетливо забормотал Зельц, — ну что такое? Ну ведь нашли мы вашу девушку, так? И эта найдется, не тут, так где-нибудь. Ну вот что вы к ней прицепились? Дело-то житейское, тут вот их сколько, сотни и сотни, ну записали что-то не так… Если уж вы так настаиваете, ну дайте мне свой телефон рабочий, я все выясню и вам позвоню, хорошо? А сейчас позвольте журнальчик обратно, с вашего разрешения…
Зельц боком осторожно подобрался к Гронскому и протянул руку. Гронский некоторое время молча смотрел на него.
— Сообщите мне о результатах ваших поисков через Алину Сергеевну, — Гронский кивнул в сторону удивленно посмотревшей на него Алины.
Зельц тем временем уже ухватился за краешек регистрационного журнала и тихонько тянул его на себя. Гронский придержал в руке толстую картонную обложку и, глядя в глаза Зельцу, негромко и веско сказал:
— Мы в ФСБ очень интересуемся случаями смерти одиноких молодых девушек, чьи тела поступили на хранение в морг с минимальными повреждениями. Так что ищите тщательнее.
Зельц все-таки выдернул журнал у него из рук и молча засеменил к выходу.
— Санитара я сейчас пришлю! — крикнул он от самого выхода и поспешно скрылся за лязгнувшей дверью.
Некоторое время Алина и Гронский молчали.
— Ну и тип, — сказал он.
— Я же говорила, со странностями, — ответила Алина и показала в сторону столика с инструментами. — Тут есть еще комплекты перчаток, воспользуйтесь, если хотите участвовать во вскрытии. И снимите пальто, наденьте халат как следует.
Гронский покачал головой и склонился над телом.
— Нет, это лишнее.
— А что так? — прищурилась Алина. — Вы же должны были привыкнуть к виду покойников, при вашей-то работе.
Гронский снова покачал головой, продолжая внимательно и как-то скорбно изучать раны на вытянутом вдоль холодной поверхности прозекторского стола худеньком девичьем теле.
— Дело не в этом. Мне было важно взглянуть, посмотреть своими глазами. Одно дело — фотографии и ваши объяснения, пусть даже очень подробные, и совсем другое — увидеть все вот так…
Он снова провел взглядом — от разрубленного горла до изувеченных тоненьких ног.
— И что? — поинтересовалась Алина. — Теперь вам станет еще проще найти убийцу?
— Нет, — ответил Гронский. — Боюсь, что теперь все станет только сложнее.
* * *
«Колдовство и святость — вот две единственные реальности. Каждая представляет собой экстаз, уход от обычной жизни. Духовный мир нельзя свести лишь к высшему добру, но в нем обязательно представлены и носители высшего зла. У обычного человека не больше шансов стать величайшим грешником, чем величайшим святым. В большинстве своем мы всего лишь равнодушные, посредственные, смешанные создания, и следовательно, наши пороки и наши добродетели одинаково посредственны и не важны. И вот что я вам скажу: наши высшие чувства так притупились, мы так погрязли в материализме, что, столкнись мы с подлинным злом, мы, вероятно, вряд ли сумели бы его распознать».
Я отрываю взгляд от книги и потягиваюсь, с хрустом разминая затекшие плечи и спину. Небольшой уютный читальный зал редких книг Большой Академической Библиотеки похож на помещение кафедры университета: простые рабочие столы, несколько застекленных витрин с выставкой тех самых редких изданий, картотечные шкафчики, спокойный желтоватый свет ламп под потолком, тяжелые шторы на высоких окнах. За окном, с высоты пятого этажа, видны мокрые железные крыши, темнеющее небо и дождь.
Я вздыхаю, опускаю голову и дочитываю страницу: «Так как очень трудно стать святым, остается стать сатанистом. Это одна из двух крайностей. Можно гордиться тем, что тебя ценят за преступления так же, как святого ценят за добродетели. Чтобы отождествиться с любым из этих направлений, требуется колоссальная концентрация и железная воля. Такие люди, выбравшие худший путь, и становятся вампирами».
Я провел здесь весь вчерашний день, после того как оставил Алину в морге с телом очередной несчастной жертвы, и три часа сегодня, с самого открытия читального зала. В кои-то веки пригодилась моя кандидатская степень по филологии, а направление для исследований от имени несуществующего университета я изобразил сам за полчаса, придумав и название, и герб, и рисунок печати. Передо мной на столе лежит высокая стопка книг разной толщины, но с одинаково состарившимися переплетами, покрытыми патиной времени, и толстый блокнот, который я исписал заметками уже до половины, нисколько, впрочем, не приблизившись к разгадке личности того или тех, кто может стоять за кровавыми преступлениями последних месяцев и убийством Марины.
Начиная свои поиски, я исходил из того, что убийца, кем бы он ни был, прекрасно знал, что и зачем делает. Даже если принять версию Алины о том, что во всех случаях действовал безумец, сумасшествие его было упорядоченным, поведение — не импульсивным, а значит, должна быть четкая основа для того, что он совершал. И вот эту основу я и намеревался найти. Мне нужно было понять, кто он по образу мыслей, кем является или кем себя возомнил. За исходные точки я принял кровь, слитую им у своих жертв, вырванные сердца и отдельно — другие изъятые органы и новолуние, как время совершения убийств. Проще всего было начать с крови и сердца: их потребление практиковалось с древнейших времен во множестве культов и культур, и первыми прочитанными мной книгами стали те, которые были посвящены вопросам вампиризма и красной магии крови.
Голова у меня слегка гудит от огромного объема информации. Ночью мне с трудом удалось заснуть: тревожные и неприятные сновидения приходили одно за одним и настойчиво будили меня, словно изгоняя из царства сна, которое было их законной территорией. Только под утро, в тот час, когда голоса утренних птиц обычно заставляют нечисть вернуться в свою тайную обитель, мне удалось забыться тяжелым, похожим на оцепенение, сном.
Уже второй день я словно являюсь зрителем какого-то бесконечного «данс макабр», танца мертвых, с участием безумных потрошителей, древних жрецов, выходцев из могил и членов тайных мистических орденов. Как будто огромный пласт реальности, которому отказали в праве на существование в современном духовно оскопленном мире, открылся моему взгляду. Эти знания, учения, факты были кем-то заживо погребены и объявлены мертвыми, и я ходил по этому огромному кладбищу, склоняясь к могилам и читая то краткие, то пространные эпитафии на могильных плитах, стараясь угадать, что скрыто там, под толщей холодной земли. Но это кладбище древних традиций и знаний только со стороны казалось заброшенным и поросшим сорной травой забвения. На самом деле было заметно, что за всеми могилами ухаживают чьи-то умелые руки, а я как будто чувствовал на себе внимательные и недобрые взгляды, провожавшие меня, чужака, зашедшего туда, где не рады гостям. И чем больше времени я проводил, погружаясь в чтение написанных столетия назад книг, чем дольше бродил по ментальному кладбищу оккультных знаний, тем больше крепло ощущение, что сами его обитатели объявили себя мертвыми, чтобы успокоить живых. Они прикинулись легендами и сказками, которые не нужно воспринимать всерьез, — ведь тогда никто всерьез не воспримет и их тайны, а значит, сами эти тайны будут в безопасности. Они сами себя депортировали из реальности, лишь иногда возвращаясь обратно в ночной тиши и прячась за карикатурными муляжами и выдумками, которые заняли их место в сознании людей. Они бы и смерть объявили ложью, если бы она не напоминала о себе там настойчиво. Я просматриваю некоторые из своих заметок:
Древнеримский писатель Плиний Старший: «Страдающие падучей болезнью пьют даже кровь гладиаторов непосредственно из ран, точно из живых кубков».
Гален, живший во втором веке после Рождества Христова, пишет о своем коллеге, враче Ксенократе: «Он описал с большой смелостью, ссылаясь на собственный опыт, какие болезни могут быть излечены употреблением человеческого мозга, мяса, печени и костей черепа… наконец, употреблением крови».
