Неловкость загладил очередной тост — после того, как Коровин смело махнул штрафную за присутствующих здесь дам. «Ну, наконец-то, — проворчала повеселевшая Кира Ильинична. — Хоть кто-то догадался…»
— А где этот унесенный до ветра? — спохватился губернатор, воззрившись на закрытую дверь в глубине помещения.
— Кто? — не понял Коровин.
— Конь в пальто.
— А-а… — Коровин догадался, что речь шла о сенаторе Баркасове.
— В унитазе утонул? — предположила Кира Ильинична.
— Такой не тонет в унитазе, — фыркнул Олейник.
— Да уж, не золото, — согласился губернатор.
Раздалось выразительное покашливание, и в проеме образовалась долговязая фигура облегчившегося сенатора.
— Долго вы, Владимир Митрофанович, — прокомментировал губернатор. — Что вы там делали? Обнаружили следы внеземной канализации?
— Долго? — удивился Баркасов. — То есть вы считаете, Василий Иванович, что мне там не о чем подумать?
— Что-то у меня опять настроение портится, — обнаружила Кира Ильинична, с неприязнью покосившись на сенатора. — Пойду-ка прогуляюсь с пустыми ведрами…
— Мимо Глобуса не пройдите, — встрепенулся Коровин, стоящий у окна. — Он как раз подъехал — с сопровождающими лицами.
Очередной прибывший человек резину не тянул — что-то бросил сопровождающим лицам и зашагал в дом. И через минуту предстал во всей красе. Среднего роста, рыхловатый, но подвижный, с маленькими, близко посаженными глазками. Душа компании — Глобарь Николай Аверьянович, «партийная» кличка Глобус, большой любитель поржать и подурачиться. Временами вкрадчивый, вгоняющий в дрожь колючим взглядом, временами прикидывающийся простаком. Его маленькие глазки постоянно были затянуты волокнистой пеленой, ходили слухи, что он принимает психоактивные препараты, но никто его за руку не ловил, и, возможно, это были только слухи. Формально Николай Аверьянович отношения к властным структурам не имел. Он просто слыл бизнесменом. Причем весьма авторитетным. В лихие девяностые отсидел небольшой срок «за организацию преступного сообщества», но это пошло ему только на пользу. В то время, как конкуренты пачками гибли в разборках, Николай Аверьянович спал на мягкой тюремной перине и с зоны управлял своими разрастающимися активами. Выйдя на свободу, он стал респектабельным коммерсантом, прибрал к рукам практически всю городскую торговлю, построил пивзавод, озаботился собственной безопасностью, то есть ликвидировал всех выживших конкурентов и при этом умудрился не разругаться с властью. Состояние Николая Аверьяновича росло, как на дрожжах. Отправлять его в тюрьму было бессмысленно. Да, собственно, и не за что — бизнес был легальным (во всяком случае верхушка айсберга), а душевный покой рублевого миллиардера охраняли не только ловкие адвокаты, но и городские прокуроры и самый справедливый в мире суд. Он не чурался благотворительности, подбрасывал детским домам, интернатам, церкви, подружился с властной верхушкой, утвердился в обойме и неоднократно делом демонстрировал свою лояльность правящему клану. В некотором роде Николай Аверьянович был амортизатором — между областным руководством и полным загадок «нижним миром». Без такого ценного кадра властям пришлось бы туго — ведь жизнь и политика явления многогранные, и неприятности могут исходить не только от официальных структур.
— Выпьете, Николай Аверьянович? — учтиво предложил губернатор.
— Базара нет, Василий Иванович, — ощерился новоприбывший. — Вернее, почти нет. Полную не наливайте, вот так, ага, достаточно. Господа, вам не кажется, что в преддверии охоты лучше не нагружать свои организмы спиртным? Вы уже, погляжу, хорошенькие.
— Побойтесь бога, Николай Аверьянович, — загоготал губернатор. — Мы же исключительно для снятия стресса. Вы же не думаете, что мы перестреляем друг друга?
— Уговорили, Василий Иванович, — Глобарь поднял свою стопку. — Все готовы снять стресс? — он пристально уставился на пыхтящего от злости генерала и возвестил под сдавленные смешки. — А вы, Григорий Алексеевич, его, похоже, уже сняли. Я слышал, с вами на днях приключилась чертовски занимательная история.
— Помолчите, Николай Аверьянович, — скрипнул Олейник. — А то ведь не приведи Господь.
— Ох, менты, менты… — покачал головой Глобарь, осушив свою стопку. Баркасов потянулся к последнему лежащему на столе огурчику, но Глобарь схватил его раньше и быстро, пока не отобрали, сунул в рот. — В большой семье, Владимир Митрофанович, клювом не щелкают.
— Хам, — вздохнул сенатор.
— Кстати, насчет ментов, — срыгнув, продолжал вещать Глобарь. — Что это затеяли ваши коллеги в Воронеже, Григорий Алексеевич? Областное руководство УВД на полном серьезе обсуждает вопрос запрета тамошним полицейским в вечернее и ночное время управлять личным транспортом, а также ввести табу на посещение полицейскими в свободное от службы время заведений, где продают спиртное. Это что же теперь, любимую женщину в ресторан не сводить? Тещу, прибывающую ночным рейсом, не встретить в аэропорту? Ах, простите, участились случаи, когда бухие менты сбивают пешеходов на «зебрах» и устраивают потасовки в кабаках. Слушайте, господа, я, конечно, понимаю, что мы живем в абсурдное время, но чтобы совсем дойти до маразма…
— Николай Аверьянович, кстати, прав, — заметила Кира Ильинична. — Надеюсь, эта шибко умная инициатива не пройдет. Полицейские в нашей стране, конечно, отдельная грустная песня, но, в общем-то, они такие же граждане, обладающие равными со всеми правами.
— Вас просто не лупили в кабаке бухие менты, Кира Ильинична, — хищно оскалился Олейник. — И на «зебре» вас не сбивали. Хотя с какой стати вы бы оказались на этой зебре?
— О, еще немного, и наш Григорий Алексеевич займется самокритикой, — обнаружил губернатор. — Послушайте, господа, может, поговорим о чем-нибудь приятном? Не хочется выслушивать, как вы тут поносите друг друга.
— Займемся тем, зачем мы сюда прибыли? — неуверенно предложил сити-менеджер Коровин.
— Кого-то не хватает, — задумался сенатор.
— Проведем перепись поголовья? — предложила Кира Ильинична и принялась наманикюренным пальчиком пересчитывать присутствующих.
— Блин, где этот мудель? — глянув на часы, проворчал Олейник.
— О ком вы, сын мой? — просунулась в дверь хитроватая, плоская, как блин, физиономия в ореоле рыжей шевелюры и неопрятной окладистой бороды.
— А, вот вы где, — не растерялся генерал. — Прибыли, наконец-то, отец Зловрентий?
— Лаврентий, друг мой, Лаврентий, — беззлобно промурлыкал последний из приглашенных, вкрадчивой поступью вступая в гостиную.
— Да уж, друг, — пробормотал, отворачиваясь, генерал. — Ваши друзья, батюшка, под Тамбовом в овраге лошадь все никак доесть не могут…
В последней фигуре, так же, как и в предпоследней, не было ничего приятного. Отцу Лаврентию (в миру Игнатию Истопченко) было всего лишь сорок с небольшим. Но свой «юношеский» возраст он маскировал кудлатой растительностью. Плотно сбитый, манерно сутулящийся, с длинными руками и узловатыми загребущими пальцами. Даже в сутане он смотрелся не очень презентабельно, и трудно было заподозрить в этой странной личности серого кардинала Яровольского епископата, держащего на привязи архимандрита Софрония и имеющего возможность безнаказанно влиять на большинство процессов в местном клерикальном мире, а также на вытекающие из них процессы в светской жизни. Отец Лаврентий занимал должность протоиерея, настоятеля главного городского храма, и лелеял каверзную надежду, что в недалеком будущем его рукоположат в архиереи, и он наконец-то перейдет из второй степени священства в третью.
— Грубый вы, Григорий Алексеевич, очень грубый, — посетовал отец Лаврентий, представая в безразмерной «студенческой» штормовке перед кружком единомышленников.
— Простите его, Ваше Преподобие, — усмехнулся губернатор. — Сам не ведает, что несет.
— Ваше Высокопреподобие, Василий Иванович, — поправил священник, лучезарно улыбаясь.
— Протопоп, блин, — отвернувшись, прошептал генерал, который сегодня в каждом встречном-поперечном видел источник раздражения.
— Ну, конечно, святой отец, — не стал спорить губернатор. — Вы же у нас в обозримом будущем примете священный сан епископа. Будете с утроенной силой служить Богу и людям…
— Как служил Сам Господь Иисус Христос в своей земной жизни и апостолы… — как пописанному забубнил отец Лаврентий, но тут его взгляд споткнулся об ополовиненную бутылку водки, и на святое чело улеглась задумчивость.
— Как вы смотрите на то, чтобы выпить, батюшка? — полюбопытствовал сенатор Баркасов.
— С интересом, знаешь ли, сын мой, с интересом…
— Так вмажьте, Ваше… как вас там, не помню, — Глобарь плеснул в пустую стопку и сунул священнику. — А мы уже не будем. Если догоняться с каждым опоздавшим, то скоро забудем, зачем сюда приехали.
