После короткой перестрелки эти двое вышли на переговоры и сдались, сообразив, что напали явно не на тех. Оказалось — обыкновенные уголовники, промышляли ограблением магазинов и складов, налетами на обозы, на стада.
— Чего нам бить друг друга? Вы бандиты, и мы бандиты — заискивающе говорил один из уголовников. — Вы убили наших корешей, так забирайте их долю. И разойдемся.
— Посмотри, что там у них — послал Сыхда Аднака.
Аднак ушел с уголовниками. Вернулся он только поздно вечером один, принес берестяной кузовок, достал из него булку черствого хлеба и немного вяленой баранины. Вот и все, что было там доброго. А тряпки Аднак не стал брать: зачем ему они?
— Где же люди? — спросил Сыхда.
— Там, — Аднак неопределенно махнул рукой.
— Ты убил их?
— Зачем человеку жить без пользы? Померли они, однако.
17
Уходя на спасительный север, в Саралинскую непроглядную каменистую тайгу, Сыхда позаботился запутать следы так, чтобы никто из бандитов, да и чекистов, не смог его здесь отыскать. Срубили остов шалаша, обложили его пластами дерна — вышло сносное жилье, в нем они могли жить до самых морозов. А там можно было построить и землянку.
Но едва пошабашили — неизвестно какими судьбами явился Туртанов со всей бандой. Падь сразу же огласилась руганью, ржаньем коней, лязганьем железа. Перед шалашом багровыми языками плеснулся в небо жаркий костер, и, устраиваясь возле него, Туртанов, в дождевике внакидку, говорил Сыхде:
— Разве ходят так далеко на разведку? А я, дурак, поверил.
Оказалось, что только тронулись Леший и Аднак в неблизкий путь, банда была окружена и атакована чоновским отрядом. Многие бандиты навсегда остались лежать в ущелье. Туртанов вгорячах назвал Кирбижекова предателем — чем иным объяснишь, что бой совпал с уходом Сыхды из банды, — но одумался: чекистам более чем кто-нибудь другой нужен был сам Леший, чтобы наказать его за убийство Федора. Чека до сих пор не знала, что это он, Туртанов, втайне ото всех устроил слежку за приехавшим в банду Федором, что он выследил Федора в Абакане, когда тот входил в дом, занимаемый чекистами. Туртанов перехватил в тайге Федора и сам покончил с ним.
— Жалко было Федьку, — притворно вздохнул Туртанов, разглаживая свою окладистую черную бороду.
— Давай-ка поговорим по душам, — подсел к Туртанову Сыхда.
— Поговорить есть о чем.
— Ты зачем пришел сюда? Кто тебя звал?
— Не ты хозяин тайги, Леший!
— Может, ты? — отстраняясь от дохнувшего нестерпимым жаром костра, спросил Сыхда.
— Все мы одинаковые хозяева, пока живем.
— Так зачем же ты пришел?
— Покойный есаул, Иван Николаевич, намеревался стоять в Сарале вольным казачеством. И ежели нам не распыляться, то...
— С меня хватит! — грубо оборвал его Сыхда. — И какие мы вольные казаки! Оборванцы, бродяги. Я хочу жить сам по себе!
Туртанов медленно покачал головой:
— Так не пойдет, Леший. С нами ходить будешь! Уж не ты ли, когда шептался с Федором, выдал чекистам наши базы? Так вот они, — он кивнул на бандитов, сдержанно шевелившихся у костра, — они не хотят, чтобы все повторилось. Мы давно уже повязаны одной веревочкой.
— Не нужен я тебе, Туртанов. И ты мне тоже.
— Как сказать! Догадываюсь, что ты про соловьевское золотишко проведал, где прятал его Иван Николаевич.
— Вон что!
— Делить надобно по справедливости, — подбросив бересты в костер, угрюмо произнес Туртанов.
— Всем поровну! — не переставая жевать, сказал кто-то в тесной толпе.
Потом они пили чай. Туртанов снова завел тот же разговор.
— Я не слышал про золото! — сказал Сыхда.
— Так я тебе и поверил! — Туртанов потянулся к нагану, заткнутому за джутовый пояс.
По другую сторону костра клацнул затвор винтовки. Услышав этот устрашающий звук, Туртанов вздрогнул, сердито сплюнул и убрал руку с пояса:
— Пусть трахомный уйдет отсюда!
— Мы оба уйдем, — вспылил Сыхда. — А про золото узнай у Матыги. Может, он что разнюхал, а я ничего не знаю!
Вскоре разразилась низкая гроза. Гулкий треск и грохот долго метался в каменном мешке ущелья. Как свеча, пылало сухое дерево, подожженное молнией на острогрудой темной скале.
— Это место проклято богом, — сказал Сыхда Аднаку. — Надо уходить, но куда?
Утром в слоистом тумане еле угадывались зябкие фигуры лошадей и суетившихся на стане бандитов. По мокрой от ливня траве Аднак направился в низину за смородиновыми листьями для чая, Сыхда след в след пошел за ним. Когда они оказались в чаще одни, Аднак, палкой очищая сапоги от вязкой грязи, негромко произнес:
— Я слышал, как ты говорил с Федькой. И понял: вы оба — Чека. Почему, сюдак, боишься идти в улусы? Поедем ко мне в Кискач, скот пасти будем, охотиться будем.
Где-то глубоко в измученном сердце Сыхды еще теплилась смутная надежда, что чекисты только делают вид что относятся к нему, как к врагу, а на самом деле они по-прежнему верят, что он никакой не бандит, не предатель. Последнюю неделю он часто ловил себя на том, что слушает тайгу, с нетерпением ждет нового связного из Чека.
Но это было бы чудом. А Леший твердо знал, что чудес нет, и поэтому он решил остаться в тайге до тех пор, пока не будет уверен до конца, что чекисты поняли его. Нет, он не трусил, но и не хотел помирать глупо.
— В улусы, Аднак, нет мне пути.
Они долго подавленно молчали. В Сарале им оставаться было нельзя, но и идти назад, где, расставив капканы, чоновцы поджидали Сыхду, как самого коварного врага, они не могли.
— Кискач, — настаивал Аднак. — Там много зверя и птицы, есть ягода, есть грибы.
Бандиты хватились Сыхду. Туртанов уже послал людей по всем направлениям. Он боялся, что Леший может выдать чекистам место расположения банды, а, кроме того, все еще надеялся через Лешего выйти на соловьевское золото.
Когда Аднак и Сыхда вернулись к шалашу, туман поредел и пихтач расчертил косые лучи солнца, хлынувшего в ущелье. В густых кронах деревьев защелкали и засвистели птицы. От земли пошел пар.
Туртанов обрадовался Сыхде, обнял его за плечи и повел к костру, пахнувшему горелым смольем и онучами. Обстоятельства сложились так, что теперь признанным атаманом банды стал он, чернобородый казак Форпостовской станицы. Теперь он мог приказывать самому Лешему.
Но Сыхда и не думал хоть в чем-нибудь подчиняться Туртанову. Когда бандит сказал, что немало встревожился отсутствием его и Аднака, Сыхда ответил решительно, тоном, не допускавшим возражений:
— Сегодня я ухожу от вас. И если будешь искать меня, Туртанов, или преследовать, получишь пулю!
— Я разоружу и арестую тебя теперь!
Ствол Аднаковой винтовки качнулся и стал медленно подниматься. Туртанов ругнулся:
— А черт с тобой! Не пришлось бы тебе пожалеть!
18
В пустынных, покрытых льдом зимой и летом скалах берет начало шумливая и сердитая в паводок, но светлая и звонкая в остальное время лета и осени горная речка Кискачка. Течет она от гольцов, так зовутся эти скалы, в просторные долины, течет с удивительной быстротой, то петляя, то расширяясь и сужаясь на своем пути. И плещутся в холодной и чистой воде скорые, как молния, хариусы, и радужные ленки. И на всем течении речки в ямах и промоинах в изобилии водятся окуни, пескари, щуки.
Но не одной рыбой богат этот край. Чуть пониже гольцов растут заматерелые столетние кедры. В своих развесистых мохнатых лапах держат они смолистые шишки с орехами, на которые падко лесное зверье.
А человек, он может жить здесь хоть сто лет без хлеба и мяса — всю пищу даст ему кедр. Одной пригоршни на завтрак и другой на обед достаточно человеку для того, чтобы восстановить любую потерю сил. После такой еды шагай двадцать-тридцать километров — не устанешь. А к орехам можно добавить бруснику, голубику, калину, жимолость и другую ягоду, которой здесь полным-полно.
Вот в какие места привел Аднак своего друга. Почти на границе с гольцами срубили они в тайге избушку. К ручью шагов на десять прокопали глубокий тоннель. Случись что с избушкой — им все нипочем: уйдут в тоннель и будут жить в нем. Для вяленой маралятины и сохатины поделали под землей амбары. В общем, устроились пока что ладно.
Однажды, выслеживая потерявшего рога марала, Сыхда ушел далеко от избушки. От быстрой ходьбы по косогорам разгорячился и взмок. Прилег отдохнуть на траву под березой, выросшей среди кустов дикой малины и шиповника. А стояла уже поздняя сибирская осень, земля заметно похолодала, тронулась инеем.
Спал Сыхда крепко и долго. Когда же открыл глаза, то почувствовал, что не может пошевельнуться: весь как бы одубел, боль и ломота угнездились в пояснице. Попробовал было встать; ноги что вата — совсем не слушаются. Кое-как перевернулся на живот и развел под березой костер. Бросал в него завитую в кольца бересту, пожухлую траву, сухие ветки и с беспокойством думал: «Золы бы нажечь побольше, лечь на нее спиной — и отойдут ноги», — а боль становилась все забористей, все нестерпимей.
