— Сколько вы за щенков возьмете?
Второй, подсевший к Волку, был другим. Неправильным! Не место ему было в их трактире!
Вроде бы и одет он как крестьянин, а все ж таки!
Лейла, получившая в православии имя Лии, вцепилась в девочку клещом и добилась-таки! Расспрашивала про руки, про лицо. Про голос — и оказалось, что на руках у него следы от перстней тяжелых, да и сами руки слишком белы. Не бывает таких у крестьян. И запах…
Борода-от у мужчины седая, длинная, а запах от нее вкусный. То дорогие благовония, крестьяне таких век не укупят!
— Обоих?
— Да. Они всегда вместе ездят, так что за каждым бегать и не надо…
— Не возьмусь. Хоть кошель золота насыпь.
— А ежели два кошеля. Или три?
Волк явно заколебался.
— Пять кошелей отсыплю, десять, тысячу золотом дам! Уедешь, дело свое начнешь…
— Насолил тебе, боярин, царский сын?
— Откель знаешь…?
— Да кто ж тебя на Москве не знает. Шапку надвинул, так и лицо поменял? Голос сменил, повадки избыл?
— Не твое дело! Молчи лучше…
— Так мое или не мое?
— Коли возьмешься…
— Возьмусь. Но заплатишь ты мне половину вперед.
— Десятую часть…
— Тебе, боярин, уезжать скоро.
— Много ты слишком знаешь…
— И того больше знаю, и дело твое сполню лучше иных.
— Десять дней тебе сроку дам — управишься?
— Чего ж нет, ежели в городе они оба. И к Морозовой часто ездят. В Дьяково я бы их не достал, а здесь мое место… И царь своего сыночка не спасет…
Вот тут Дуняша едва себя и не выдала, чуть не вскрикнула, да слава богу, отвел! За руку себя до крови укусила, молчать, ни звука, ни слова, только молчать!
— Молчи! Обоих под плаху подведешь!
— Неуж у тебя, боярин, послать некого?
— Ты бы такое кому доверил?
— Половину вперед.
На чем они сошлись, Дуняша так и не поняла. Собрала осколки да черепки — и на кухню поспешила с самым придурковатым видом. А уже ночью и обмыслила все…
Только слепой да глухой в городе не знал, что царевич да Иван Морозов частенько к боярыне Морозовой наведываются! Да и про Дьяково она слышала. Два дня промаялась, а на третий пришел Волк опять в трактир. И взгляд у него был нехороший…
А на Москве зашептались, что на царевича ночью тати лихие ножи подняли. И той же ночью Дуня решила бежать хоть бы и к Лейле. Про нее давно вся Москва знала, что вхожа та к царевне, а уж через царевну и государю сказать можно…
Как Лейла девчонку ни пытала — не лгала та. Так что вернувшийся домой Патрик Гордон был озадачен, приказал заложить карету и лично сопроводил жену с девочкой до Кремля.
Надо ли говорить, что к Софье главную наставницу всего женского батальона, как шутливо называла своих девочек царевна, пропустили невозбранно. И чистенько отмытую Дуняшу тоже.
Девочка, как увидела царевну, так поначалу и оробела. Но Софья умела разговорить любого.
* * *
Спустя два часа Софья задумчиво смотрела в стену.
Вот, значит, как…
Матвеев, с-собака страшная.
С другой стороны, а чего она ожидала? И это он еще не знает точно, кто порешил Нарышкину. Только догадывается…
Да, дело было так…
Фрол Разин смотрел на Софью спокойно. Привык уже разговаривать с этой девчонкой как со взрослой. Царевич доверял ей, да и сама она — как взглянет иногда, как скажет что — мороз по коже бежит. Опять же Аввакум ее уважает, старшие царевны прислушиваются — необычная эта девчонка, ой необычная. Стало быть, и выслушать ее не грех, да и послушаться.
— Фрол, здесь добыча из матвеевских сундуков.
— Да, государыня.
— То, о чем я тебя хочу попросить, — опасно. Головы полетят, ежели дознаются. Можешь либо отказаться сразу — либо молчать. Всю жизнь молчать.
Отказываться Фрол не собирался. Хорошо помнил, как дитем рыдал, когда Иванку несправедливо сказнили смертью лютой. И помнил ночь, когда царевич вызвал его к себе и сообщил, что месть свершилась. С тех пор служил он не за страх, нет. На дыбу пошел бы за своего царевича. Ну и за его сестру. Все равно эти дети все делали, как один, думали, как один, никогда промеж них распри не было…
— А государь царевич знает ли?
— Знает, просто в Москве он сейчас. А дело делать срочно надо.
— Так что надобно, государыня?
Услышав все в красках и подробностях, Фрол аж поперхнулся. Ему предлагалось крупно подставить боярина Матвеева — наняв не меньше десятка человек для убийства Натальи Нарышкиной. Вот натуральная матвеевская одежа, вот реквизит — то есть борода седая, вот деньги…
— Так ведь и правда убьют девку, государыня?!
Софья пожала плечами. Вот уж что ее не волновало. Убьют?
Замечательно. Ни к чему ей такие радости, как обиженная женщина за спиной. Ой ни к чему! Тем более Наталья неглупа, два и два уже сложила, начнет супруга против Алексея накручивать — и начнется. Бунт, отделение, отложение…
А дивизий пока еще нет. Есть пара полков, в одном из которых, кстати, крутится Патрик Гордон, но покамест соглядатаев там больше, чем необходимо.
Да и Алексей Михайлович… нет человека — нет проблемы. По Ефимии он страдал сколько, теперь ежели Наталья вздумает ему писать али в ноги кидаться… Это касимовская невеста гордая была до слез, опозорили девчонку на всю страну, а она даже бороться не стала. А эта не побрезгует. И мужа отравить, и Любаше напакостить…
Нет уж, лучше такое исключить.
Не убьют?
Так хоть напугают — впереди своего визга полетит девка в Кахети и высунуться оттуда побоится.
Поймают убийцу — она в силе, поскольку Нарышкина век больше Матвееву не поверит, а без него за спиной, сама по себе, она немного значит. Не поймают? Так все равно бояться будет.
Не то чтобы Софья хотела убить Наталью. Как получится. Но и слез проливать по Нарышкиной не собиралась.
Кто ж знал, что Фрол так удачно наймет Сеньку Жало? Он сам признавался, что нанял десятка два татей в разных трактирах. И один, вот…
Наталью жалко не было. Туда и дорога.
А вот получить ответку Софье не понравилось. Хотя что тут удивительного?
Матвеев, сильно обидевшись на поломанную карьеру, то ли переговорил с Натальей, то ли еще откуда все выяснил — и тоже нанял татей. Но уже для охоты на Алексея.
Ну погоди у меня!
Софья задумалась.
Как быть?
Убивать Матвеева? То бишь нанять для него десяток киллеров? Она может, только смысла в том нет. Не он, так еще кто…
Не-ет, это все должно выползти на свет божий.
Надо составить план, проработать детали. Судя по Дуняшиному рассказу, этот Волк заказчика признал… значит — Волка и надобно ловить. Да не просто так, ведь не поверит царь обычному татю, а значит, и Матвеева не тронет. А что можно придумать?
— Соня, ты тут сидишь?
— Что случилось, братик?
— Посольство польское в Кремль пожаловало.
— И что?
— Отец ругается, чуть ли не сызнова воевать хочет!
— ЧТО?!
* * *
Все вышло не так страшно, как поначалу показалось Софье. Просто после войны с Польшей, она же Речь Посполитая, и отречения Яна Казимира на троне уселся Михайло Корибут Вишневецкий. Как Алексей Михайлович ни интриговал — все одно не выбрали Алексея Алексеевича. И вот теперь новоявленный правитель наводил мосты.
Прислал посольство, кланялся… одним словом, «ребята, давайте жить дружно».
А вот Алексею Михайловичу это не понравилось. Он едва ли не гнать посольство велел, но Алексей Алексеевич сумел тактично вступиться…
Софья задумалась.
Речь Посполитая…
Вообще, дружить с ними выгоднее, чем воевать. И как?
А идея была проста…
— Алешенька, а Михаил женат?
— Нет, Сонюшка…
— А у нас Марфинька на выданье…
— Ты думаешь…
— А почему бы нет? Ты ведь и сам ее знаешь!
И верно, восемнадцатилетняя красавица могла кому хочешь вскружить голову. Темные волосы она унаследовала от Марии Милославской, синие глаза от отца, от него же и статную фигуру, а учитывая, что последние несколько лет Софья занималась ею вплотную, результат был… потрясающим.
Марфа отлично могла себя подать; благодаря физическим упражнениям она стала сильной и гибкой, говорила на нескольких языках, свободно читала и писала на родном и чуть хуже на латыни и турецком. Польский с ней никто не осваивал, но было б желание…
Ребята переглянулись.
— Он католик…
— Аввакум обоснует…
— И отец как на тетку Ирину поглядит, так и…
На лицах царевича и царевны возникли абсолютно одинаковые хищные улыбки. Вот сейчас, как никогда, было видно, что они брат и сестра. И мысли у них были одни и те же.
Невеста согласится?
Кто бы сомневался!
Теперь осталось уговорить двух государей.
* * *
— Тятенька, я подумал тут… сильно ли ты на поляков обижен?
Алексей Михайлович пожал плечами. Он был влюблен, счастлив, Любушка умело поддерживала мужа в этом состоянии, а потому даже на поляков он гневался скорее по инерции.
