— Развяжите его.
Вот тут в желтых глазах мелькнуло изумление. Алексей же принялся импровизировать. Удивить — значит, победить?
Попробуем!
Освобожденного пленника подтолкнули к креслу и почти силой заставили в него сесть.
— Воды? Вина? Чаю?
Неясно, чего ожидал мужчина, но уж точно не светской беседы. Сверкнул глазами, промолчал.
— Да ты не бойся, не убьют. — Голос Алексея был спокойным и серьезным.
— Пряников насыплют? Али калачей заморских? — зло ухмыльнулся мужчина.
— Если попросишь — принесут, — Алексей был спокоен. — Как видишь, к тебе тут относятся не как к татю, а как к гостю. Так что подать прикажешь?
— Воды дайте. Вы всех гостей так к себе зовете?
Алексей от души фыркнул.
— Скорее их так выгонять приходится, — вступил в игру Ваня. — Ты ведь нас знаешь.
— Кто ж царевича да не знает? Да и ты, боярин, на Москве известен.
— Тогда понимаешь, что нет нам никакого резона тебя убивать или пытать. Завтра на твое место Матвеев еще сотню найдет…
Вот это был удар. Ванька рисковал, но выиграл. Как же много он выиграл! По расширившимся зрачкам, по сбою дыхания Алексей видел, что угадал, УГАДАЛ!!! Правы были они с Софьей! Как же правы! Некому сейчас более на него нож точить, а вот Матвеев мог!
При удаче он бы высоко взлетел, теперь же падает, а это больно, да и каждый рвануть зубами старается… и кому он той неудачей обязан, даже глупцу ясно.
— И то верно, — согласился мужчина с Ванечкой, а взгляд перевел уже на Алексея. — Так чего тебе от меня надо… царевич?
Алексей мысленно перевел дух. Победа. Хоть и маленькая, но победа! Когда человек вступает в диалог — он уже открывается для воздействия. А если он соглашается признать твои права… можно считать, что он почти твой. Ты сумеешь его использовать при должной ловкости.
— Чтобы ты на меня поработал, а не на Матвеева. Только по доброй воле, сам понимаешь. Иначе все напрасно будет.
— И что ж я сделать должен?
— Убить меня.
— Что?!
Вот теперь тать ошалел. По-настоящему.
— Убить. Выстрелишь в меня, я упаду, казаки тебя искать начнут, по городу слухи пойдут, что близок я к могиле, Матвееву донесут, царь будет в горе, а ты с боярина деньги получишь…
— А ты…
— А я на это поглядеть приду.
— С казаками да с царем?
Алексей ответил совершенно волчьей ухмылкой. Синие глаза скрестились с желтыми.
— У меня жизнь одна, у него возможностей много. Рано или поздно меня достанут, проще не бегать, а сразу… И то сказать — я мужчина. А ежели он за моих близких возьмется?
— Умен ты, царевич… а кто мне мешает с тебя деньгу срубить да и податься куда подальше?
— А зачем? С боярина ты вдвое против обещанного получишь, да и я… Земли кусок хочешь? Свой дом, дети…
И вдруг такая тоска промелькнула в хищных глазах, что понял Алексей.
Было все это у мужчины, было! Просто лишился он и крова, и близких — и сейчас царевич тронул то, что лучше не ворошить. И потому…
— А не то на службе у меня останешься. Степан, найдешь молодцу применение?
Разин оскалился.
— Чего ж не найти? Дело-то хорошее…
— А сейчас отпусти его.
— Что?!
Вот теперь изумились все, и Разин, и человек, имени которого Алексей так и не спросил.
— То.
Царевич снял с руки простое малахитовое колечко. Не было такого ранее, не резали кольца целиком из камня, а вот Софья подсказала. Простенькое, обруч зеленый, только на внутренней стороне три буквы. Две «Аз», да одна «Рцы» — невелик труд вырезать. Просто мало кому надобно.
— Покажешь казакам, тебя ко мне проводят. Ежели вернуться пожелаешь.
— Отпускаешь, значит?
— Так волку воля в радость…
Мужчина только оскалился. Степан вышел проводить его, Фрол последовал за братом — и никто не видел, как из-за ширмы вылетела маленькая фигурка, повисла на шее у братика, обняла.
— Алешка!!! Умница ты мой!!! Родненький, братик, какой же ты молодец!!!
А потом то же досталось и Ване Морозову. Мальчишки тоже не удержались — и, подхватив Софью, кружились по комнате, вопили, смеялись…
Они справились?!
Кажется, да…
А далеко, в Китай-городе человек с волчьими глазами смотрел на пламя свечи…
* * *
Действительно, угадал Алексей.
Это сейчас его Волчарой кликали, а когда-то Матвеем звали, а жена — Матюшей…
Все у него когда-то было. И отец — купец не из последних, и матушка, и жена, и дочки — двое, солнышки светленькие… Все в один день поменялось. Когда поехали они к жениным родным, а по дороге тати лесные напали. Всех вырезали, детей не пожалев, его мертвым посчитали, на дороге бросили. Как и выжил-то…
Случайно, как и все. Старик его выходил, отшельник. Пошел за хворостом, а нашел умирающего. Но не выдал. К себе в хижину принес, обогрел, накормил, вылечил…
Никто и не знал, что жив он остался. В Новгород родной вернулся два месяца спустя — глазам не поверил. Дом его продан, сам он мертвым числится, а продавал кто?
Да батюшкин же компаньон, с которым неразлейвода были. Даже когда Матвей от его дочери отказался, на Лукерье женился, все равно дружили. И поди ж ты…
А дальше и еще интереснее было.
Матвей по городу недолго шатался, увидел он одного из тех, кто их в лесу грабил да резал, только кричать «слово и дело» не стал. Сам мерзавца выследил, сам разобрался.
И под приставленным к горлу ножом поведал ему подлец, что не просто так ждали людей на дороге, ой не просто.
Обиделся тогда Кузьма Валерьяныч на Мотиного отца, вот и нанял лихих людей, чтобы их встретили. Да особо обговорил, чтобы в живых никого не осталось.
Матвей, как услышал это, едва ума не лишился.
Пил тогда по-черному, чуть не месяц, потом деньги кончились, а боль осталась. И задумал он месть.
Нож словно сам в руку лег.
А подворье купца Кузьмы дымом пошло. Огнем в единую ночь взялось, так заполыхало со всех восьми концов, что и не потушили, угольки на снегу остались. И хозяин помочь ничем не смог, потому как лежал он со своей женой в обнимку — с перерезанным горлом. Матвей его и будить не стал — ни к чему. Просто ударил.
Как бил бы дикий зверь, потерявший семью…
И — ушел.
А с тех пор — что?
Идти по свету? Молиться? В монастырь?
Не мог он пойти туда. На него иконы смотрели, а его всего переворачивало. Что ж вы, такие святые, моих родных не защитили? Или меня бы к ним забрали?!
Нет?!
Так на что вы вообще нужны?!
Опять торговать? Или в войско?
Нет, сил у него на это не было. Вот и…
Да, душегубствовал, но старался вовсе уж беззащитных не трогать. Напрасно царевич беспокоился — Матвей и так не взялся бы его кончить. Дети ведь… его старшенькая на два года младше сейчас была бы… Ушел бы он из Москвы, как и из десятка других городов — и опять закружило бы по свету…
Ан нет…
Что-то разбередил в нем тихий голос, что-то растревожил…
И уйти нельзя было, и оставаться непонятно как… Мужчина хлопнул еще стопку водки, сгреб горсть черной икры с крошеным лучком, закусил…
Хорошо пошла…
Но и напиться не получалось. И откуда-то он знал, что вернется. Просто потому, что царевич дал ему на минуту то, что мужчина давненько утратил.
Смысл жизни.
И — что верно, то верно — Матвеев чем-то походил на Кузьму Валерьяныча, давно вроде бы убитого и забытого…
Чем?
Боярин и купец, богач и мелкая шушера, высокий старик и среднего роста толстячок…
Одинаковым было желание идти по трупам к своей цели и устранять неугодных.
* * *
Когда в окошко к боярыне Морозовой что-то поскреблось — она поначалу подумала, что птица это. И уж потом вскрикнула, шарахнулась от стекла…
И в голос не закричала, потому что воздуха не хватило, в груди сперло, ноги словно отнялись, дурно да душно стало.
Из темноты смотрели на нее два желтых волчьих глаза на лице, заросшем густой бородой, старый шрам рассекал щеку и лоб, стягивал угол рта в кривую ухмылку.
— Не бойся, боярыня. Богом клянусь, не со злом я.
И от слов этих, а больше от того, что увидела на дне глаз, вдруг успокоилась боярыня. Кивнула.
— Верю. Чего тебе надобно? Кто ты?
— Я, боярыня, тот, с кем царевич на днях у тебя говорил…
Вот тут Феодосия и вовсе успокоилась. Хоть и не все она знала о царевичевых замыслах да мельком этого мужчину видала. Ну и…
— Чего ж ты так, в ночи, равно тать какой, — заворчала она.
Мужчина усмехнулся, скользнул в окно, которое для него открыли, глазами сверкнул так, что боярыня вдруг вспомнила, что в рубашке она, да и простоволоса, метнулась платок накинуть.
— А я тать и есть, боярыня. И чтобы меня тут днем видели — то ни к чему. Сможешь ты, боярыня, царевичу вот это колечко передать?
Зеленый малахит тепло светился на ладони. И Феодосия взяла его кончиками пальцев, при этом коснувшись грубых пальцев чужака и вздрогнув, словно от ожога.
