характеризующимся навешиванием стандартных ярлыков типа "плохой", "больной", "неспособный", "позор общества", "позор семьи" и т. д.
Таким образом, основная функция позитивной коннотации всего наблюдаемого поведения группы состоит в обеспечении доступа терапевта к работе в рамках системной модели[21].
Возникает естественный вопрос: почему коннотация должна быть обязательно позитивной, то есть подтверждать что-либо? Нельзя ли получить те же результаты путем тотальной негативной коннотации (отвержения)? Например, мы могли бы заявить, что и симптомы идентифицированного пациента, и симптоматическое поведение других членов семьи являются "неправильными", поскольку все они служат сохранению стабильности "неправильной" системы ("неправильной", поскольку она порождает боль и страдание). Говоря это, мы бы подразумевали, что "неправильная" система должна измениться. Но всякая живая система имеет три фундаментальных свойства: 1) целостность (система более или менее независима от образующих ее элементов); 2) способность к автокоррекции (и, следовательно, тенденция к гомеостазу); 3) способность к трансформации.
Давая негативную оценку, мы подразумеваем, что система должна измениться, и отвергаем тем самым тенденцию системы к гомеостазу. Поступая таким образом, мы исключаем саму возможность быть принятым дисфункциональной группой, которая всегда гомеостатична. Вдобавок мы совершаем теоретическую ошибку, произвольно проводя разделительную линию между двумя равнозначными функциональными характеристиками живой системы, расценивая тенденцию к гомеостазу как "плохую", а способность к трансформации – как "хорошую", как если бы эти свойства являлись полярными.
В живой системе ни тенденция гомеостазу, ни способность к трансформации не могут считаться хорошим или плохим качеством: и то, и другое суть функциональные характеристики системы, причем одно не может существовать без другого. Они сосуществуют в континууме циркулярной модели, где на смену "или – или" линейной модели приходит отношение "больше – меньше".
Однако, как указывает Шендс, человек постоянно стремится достичь утопического состояния полной неизменности отношений, "идеальной" цели – воссоздания своей внутренней Вселенной, существующей абсолютно независимо от эмпирических фактов: "Данный процесс можно рассматривать как движение к полной независимости от здесь-и-сейчас, к освобождению от насущных физиологических нужд. И ученые, и философы находятся в поиске вечных истин, абстрагированных от грубого биологического события. Парадокс заключается в том, что подобное состояние в реальности несовместимо с жизнью по той простой причине, что жизнь – это процесс постоянного движения, постоянного увеличения энтропии, который должен поддерживаться непрерывным притоком негативной энтропии (и энергетической, и информационной). Таким образом, мы сталкиваемся с извечным парадоксом поиска стабильности и равновесия, хотя ясно, что стабильность и равновесие достижимы только в неорганических системах, да и там лишь в ограниченной степени. Равновесие несовместимо с жизнью или научением: движение вперед, хотя бы в минимальной степени, является абсолютно необходимым условием для любой биологической системы" (Shands, 1971, р. 69–70).
Семья, находящаяся в состоянии кризиса и обратившаяся за терапией, также страстно вовлечена в преследование этой "идеальной цели"; она бы вообще не пришла к нам, если бы не чувствовала угрозы своему равновесию и стабильности (защищаемой и удерживаемой наперекор эмпирическим факторам). От семьи, которая не чувствует этой угрозы, гораздо труднее добиться адекватной мотивации на терапию.
Когда мы говорим о позитивной коннотации, то сталкиваемся с целым рядом противоречий и парадоксов. Выше уже отмечалось необходимость преодолеть свою лингвистическую обусловленность и заложенный в ней морализм. Однако мы должны пользоваться языком хотя бы для того, чтобы одобрить и подтвердить гомеостатическое поведение всех членов семьи. Само выражение одобрения, точно так же как неодобрения[22], требует использования "моралистических" суждений.
Получается, что мы должны парадоксально использовать язык для того, чтобы переступить через язык, моралистическое поведение, чтобы выйти за пределы морализма, поскольку только так мы можем реализовать системный подход, в котором морализм является совершенно бессмысленным.
Иными словами, квалифицируя "симптоматическое" поведение как "позитивное" или "хорошее" в силу того, что оно мотивируется гомеостатической тенденцией, мы даем позитивную коннотацию не членам системы, а ее целостной гомеостатической тенденции. Однако можно одобрять и определенное поведение отдельных индивидов постольку, поскольку оно выражает общую направленность группы к единству и стабильности. Через такое одобрение терапевт не только заявляет о себе как о стороннике гомеостатической тенденции, но и предписывает ее.
Принимая во внимание особый тип поведения семьи, включенной в шизофренические взаимоотношения, который был описан выше в главе 3, можно вывести для нее наиглавнейшее правило – запрет на любые определения отношений. Семья как бы посылает терапевтам метасообщение: "Мы можем оставаться вместе лишь до тех пор, пока не определяем отношения. Отсутствие определенных отношений существенно для стабильности нашей системы".
Размышления приводят нас также к выводу, что симптом, то есть психотическое поведение, демонстрируемое идентифицированным пациентом, самой своей причудливостью и непонятностью представляет попытку воспрепятствовать определению отношений. В этом смысле идентифицированный пациент тоже подчиняется главному правилу. Но, с другой стороны, симптом как выражение протеста подразумевает определение отношений, пусть в критической и иронической форме. На более высоком уровне абстракции получается, по сути, следующее: отношения, определенные как неопределимые, тем самым определены как несостоятельные.
В этом смысле идентифицированный пациент несет угрозу нарушения главного правила. Вместе с этой угрозой он привносит в семейную группу состояние тревоги, связанное с опасностью нарушения status quo.
Обращение семьи за помощью говорит о том, что она стремится восстановить удовлетворявшее ее равновесие, существовавшее до проявления симптома. И она получает его от традиционной психиатрии, которая называет этот "намек", угрожающий новым определением отношений, изменением, "болезнью" и в качестве таковой "лечит" его.
Посмотрим теперь, как и какими методами мы работаем с этими семьями, когда они к нам приходят.
Прежде всего, в нашей терапевтической работе мы не проводим границу между "симптомом" идентифицированного пациента и остальным "симптоматическим" поведением, то есть особыми паттернами коммуникации, в которые вовлечены все члены семьи. Зададимся вопросом: обусловлен ли такой способ коммуникации в семье с шизофреническими взаимоотношениями тем, что ее члены не хотят контактировать между собой иначе, или тем, что они не знают, как это еще можно делать? По поводу данного вопроса мы можем сказать лишь то, что он исходит из иллюзорной возможности альтернатив, точно так же как если бы мы решали, не может или не хочет идентифицированный пациент вести себя иначе. На самом деле мы, терапевты, "знаем" лишь одно: все члены семьи противостоят любому изменению, представляющему опасность для их гомеостатического идеала, и поэтому мы должны присоединиться к этому идеалу (естественно, лишь на данный момент).
Таким образом, мы делаем противоположное тому, что делает семья. Мы намеренно игнорируем символический и угрожающий смысл симптома как протеста и призыва к изменениям. Зато мы акцентируем и поддерживаем его гомеостатический смысл. Мы поддерживаем и поведение других членов семьи, направленное на ту же цель – сохранение стабильности и сплоченности группы.
Кроме этих фундаментальных функций,
