позитивная коннотация выполняет еще две важные взаимосвязанные терапевтические функции: 1) четко определяет отношения между членами семьи, а также между терапевтами и семьей без риска дисквалификации; 2) маркирует контекст, обозначая его как терапевтический.
В связи с первой из этих функций можно отметить, что семья с шизофреническими взаимодействиями использует аналоговый, а не дискретный язык. Паттерны взаимодействия в семьях такого типа характеризуются стремлением не определять отношения. Каждый член семьи отказывается принять на себя роль человека, определяющего отношения (и тем самым устанавливающего для других правила поведения), и в то же время отказывает другим в праве определять отношения (и тем самым устанавливать правила поведения для него).
Как показал Хейли и это постоянно подтверждает наш опыт, члены семьи с шизофреническими взаимоотношениями склонны дисквалифицировать все компоненты сообщения: автора, получателя, содержание и даже контекст, в котором оно было передано.
Кроме того, Хейли (Haley, 1959) продемонстрировал еще два тесно связанных между собой феномена: а) ни один из членов группы не склонен декларировать или искренне признавать чье-либо лидерство в группе; б) ни один из членов группы не склонен всерьез принимать обвинения, иначе говоря, ответственность, за какие-либо ошибки и неприятности. Таким образом, позитивная коннотация имеет целый ряд сообщений на различных уровнях.
1. Терапевты четко определяют отношения между членами семьи как дополнительные к системе, точнее, к ее гомеостатической тенденции Когда все члены семьи обнаруживают себя в идентичных дополнительных позициях по отношению к системе, то это устраняет присущее им скрытое симметричное напряжение.
2. Терапевты четко определяют отношения между семьей и собой как дополнительные и столь же ясно заявляют о своем лидерстве Это делается не только путем прямой и явной коммуникации, но и имплицитно, через глобальную метакоммуникацию, носящую характер подтверждения.
Действуя таким образом, терапевты сообщают, что у них нет сомнений относительно собственного иерархического превосходства. На деле это выглядит так, что авторитетное лицо, которое высказывает свое одобрение и мотивирует его, сообщает об отсутствии у него каких-либо внутренних сомнений[23].
Члены семьи не могут ни отвергнуть, ни дисквалифицировать контекст такой коммуникации, поскольку она соответствует доминирующей тенденции системы – гомеостатической.
Именно потому, что позитивная коннотация содержит одобрение, а не осуждение, она позволяет терапевтам избежать отвержения системой. Более того, не исключено, что она позволяет семье впервые пережить ситуацию получения открытого одобрения.
Но в то же время позитивная коннотация имплицитно ставит семью перед парадоксом: почему, будучи положительным явлением, групповая сплоченность требует наличия "пациента"?
Функция определения отношений связана с функцией маркировки контекста: четкое определение отношений, как оно описано выше, является маркером терапевтического контекста.
Резюмируя, мы можем сказать, что позитивная кон-нотация предоставляет нам возможность:
1) объединить всех членов семьи на основе дополнительности по отношению к системе, не давая им ни в какой форме моралистических оценок и благодаря этому избегая каких-либо размежевании членов группы;
2) вступить в союз с системой благодаря подтверждению ее гомеостатической тенденции,
3) быть принятыми системой в качестве ее полноправных членов, поскольку мы мотивируемы теми же желаниями,
4) подтвердить гомеостатическую тенденцию с целью парадоксально активизировать способность к трансформации, поскольку позитивная коннотация ставит семью перед парадоксом, почему для сплоченности группы, оцениваемой терапевтами как хорошее и же дательное качество, нужен "пациент";
5) четко определить отношения между семьей и терапевтом;
6) маркировать контекст как терапевтический.
Однако нельзя сказать, что практическое воплощение принципа позитивной коннотации не вызывает трудностей. Бывает, что терапевт, искренне убежденный, что дает позитивную коннотацию всем членам семьи, в действительности, сам того не сознавая, делает произвольную дихотомизацию.
У нас подобное произошло при работе с семьей, состоявшей из представителей трех поколений, где идентифицированным пациентом был шестилетний мальчик с диагнозом тяжелого аутизма. На третий сеанс были приглашены, кроме мальчика и его родителей, дедушка и бабушка со стороны матери.
Из материала, полученного на сеансе, мы предположили существование интенсивной собственнической привязанности бабушки к своей дочери, которая шла навстречу этой привязанности тем, что находила разные способы заявить о своей нужде в материальной помощи. В конце сеанса мы выразили дочери восхищение чуткостью и добротой, которые она всегда выказывала по отношению к матери. Это было ошибкой с нашей стороны, что мы незамедлительно поняли по восклицанию матери: "Так значит, я эгоистична!" Ее негодование вскрыло тайное соперничество между матерью и дочерью по поводу того, кто из них великодушнее. Эта ошибка вызвала враждебность бабушки и поставила под угрозу продолжение терапии.
В другом случае семья восприняла нашу оценку как негативную, хотя мы давали ее как позитивную. Следующий пример иллюстрирует это.
Семья состояла из трех человек: отца, Марио, матери, Марты, семилетнего Лайонела, направленного к нам с диагнозом "детский аутизм". Учитывая тесные связи этой семьи с другими близкими родственниками (что характерно для большинства семей с детьми-психотиками), мы пригласили на пятый сеанс бабушку и дедушку с материнской стороны. На этом сеансе нам представилась возможность наблюдать поразительный пример избыточности.
Бабушка и дедушка как пара были всю жизнь предельно симметричны в своей борьбе. Их вражда разделила семью на две части: Марту привлек на свою сторону отец, жесткий и властный человек, а ее младшего брата Никола, которому уже было за тридцать и который был женат, всегда любила и чрезмерно опекала мать, мягкая и обаятельная женщина.
На предыдущих сеансах выяснилось, что Марта, "уже имея" любовь отца, страстно жаждала любви матери, то есть того псевдопривилегированного отношения, которое всегда было направлено на брата. Она сама говорила о своей ревности к брату, которую разделял и ее муж Марио. Марио, обычно бесстрастный и инертный, оживлялся, лишь выражая резкую неприязнь к своему эгоистичному и инфантильному шурину, который к тому же, по его мнению, не заслуживал щедрой любви, изливаемой на него его матерью. Избыточность, поразившая нас на этом сеансе, заключалась во вновь и вновь произносившихся бабушкой словах, что она очень склонна любить тех, кого не любят. Она любила и до сих пор любит своего сына, Никола, только потому, что ее муж никогда его не любил, а отдал всю свою любовь Марте. Теперь она чувствует себя обязанной любить жену Никола (бедняжка, она круглая сирота), и она по-настоящему любит Лайонела, своего внука-психотика, прежде всего потому, что, как ей кажется, Марта в действительности так и не приняла его. С того самого момента, как он родился, бабушка заметила (и тут голос ее задрожал от глубоких чувств), что с ним обращаются "как с теленком".
В течение сеанса стало ясно, что у этой "милой" бабушки всегда был и до сих пор остается в силе моральный императив "любить нелюбимых" (явный симметричный ход). В конце сеанса терапевты сердечно поблагодарили бабушку