— Не «гнуть шею», — мягко произнес Кемара. — Они наши соседи, — он говорил медленно, будто втолковывая что-то умственно отсталому ребенку. — И всегда ими будут. И мы должны делать все, чтобы жить с ними в мире. Чтобы нам всем выжить, мы должны прекратить вражду, длившуюся две тысячи лет. Именно в это верит принц Сианук. Вспомните, мсье Ивен: даже французы, даже де Голль наладили мире Германией. Они — соседи, а война окончена. И даже герои войны вынуждены смотреть в будущее. Мир, мсье Ивен, требует куда больших трудов, чем война.
— Вы говорите о французском президенте так, будто бы он спаситель Камбоджи. Я не голлист, у меня нет желания возвращаться во Францию. Теперь эта страна — не мой отчий дом. Вот уже тринадцать лет, как Камбоджа добилась независимости от Франции, но почему-то все еще хочет находиться под ее протекторатом. Вам не кажется это странным?
— Мы ищем помощи от наших союзников, — спокойно ответил Кемара. — Вот и все.
— А я говорю вам, что это становится невыносимым бременем. Кампучийцы голодают, в стране безработица, а «высокопоставленные лица», укрывшиеся за стенами особняков Камкармон, требуют все более высоких взяток от тех, кто одурманивает массы. Ситуация невыносимая. Даже монтаньяры...
— Ах, монтаньяры, — раздраженно перебил его Кемара. — Коу Роун назвал их «кхмеризованными». Монтаньярами, от французского «mont», «гора», называли этнические горские меньшинства Камбоджи, которые не стремились смешиваться с основным населением.
— О, да! — Рене хрипло расхохотался. — Как вы гордитесь этим словечком, которое означает, что этих людей, словно животных, сгоняют в лагеря, в поселения, где к ним относятся хуже, чем к скоту, — глаза Рене превратились в щелки. — А вы слыхали о маки?
— Я не потерплю подобных разговоров в моем доме! — воскликнул Кемара. Теперь он действительно вышел из себя — колкости француза сделали свое дело.
— Почему же? — упорствовал Рене. — Вашим детям следует знать, какую ложь для них заготовили.
— Мсье Ивен, я бы попросил вас...
— Запомните мои слова, мсье Кемара. Отношение вашего режима к монтаньярам обратится против вас самих. Грядет революция, и грядет скоро, так как эти люди присоединятся к маки. Это случится если не в этом году, то уже на следующий год.
— Молчите! — взорвался Кемара.
Сидящие за столом замерли — Сока еще никогда не слышал, чтобы отец так повышал голос.
Самнанг прокашлялся. Сока заметил, что за весь ужин он так и не произнес ни слова.
— Я думаю, что вам сейчас лучше уйти, Рене, — он легонько тронул друга за плечо.
Рене Ивен встал. Лицо у него побелело, он дрожал. Он смотрел на человека, сидевшего против него.
— Знание — опасная вещь, нет так ли, мсье?
— Прошу вас оставить мой дом, — мягко произнес Кемара, не глядя на француза.
Рене насмешливо склонил голову:
— Благодарю за гостеприимство.
Самнанг снова тронул его руку и встал из-за стола. Когда старший сын и гость ушли, Хема сказала:
— Ужин окончен, дети. Вам еще наверняка надо готовить домашнее задание на завтра, — она нарочно, чтобы стереть ощущение от недавнего разговора, перешла на кхмерский. Но Сока этого разговора не забыл.
Покидая комнату, он видел, как мать обняла отца за плечи.
— Оун, — окликнул его отец и улыбнулся.
* * *
Сока действительно надо было выполнить задание, но не только то, что ему дали в лицее Декарта, а и то, что было дано ему Преа Моа Пандитто. Сока и не заметил, сколько времени прошло, прежде чем в дверях его комнаты появился Самнанг.
— Все еще не спишь, оун?
— Да я уже заканчиваю, — Сока поднял глаза. — А что, уже поздно?
Сам кивнул. Он сел на краешек кровати.
— Ну и сцена была сегодня!
— Ты-то должен был знать, что из этого получится, Сам.
— Я сделал это для папиного блага.
— Что?
Сам кивнул:
— Рене абсолютно прав. Я тоже считаю, что уже на следующий год наш мир совершенно изменится.
— Я тебе не верю, — сказал Сока, но почувствовал, как напряглись мышцы живота. Неужели Сам прав? Тогда что с ними со всеми случится?
— Но это так, оун. Маки на северо-западе уже начинают стягивать силы. Революция неминуема.
Сока испугался.
— Даже если это и правда, па нас защитит. Он не позволит, чтобы с нами случилось что-нибудь плохое.
Сам глянул на младшего братишку и не ответил. В комнате повисло неловкое молчание, и Сока не выдержал:
— А где ты сейчас был? С Рене?
— Нет. Он просто подбросил меня на машине туда, куда мне было нужно.
В глазах Сама появилось странное выражение. Сока склонил голову:
— Ты ездил к девушке, — сказал он. Сам даже не удивился:
Сока всегда поражал его своей интуицией. Теперь он ласково засмеялся:
— Да, у меня новая девушка, но это совершенно особая девушка, оун. Кажется, я влюбился. Я хочу на ней жениться.
Засмеялся и Сока:
— Прекрасно, только сегодня я не стал бы просить папиного согласия.
Сам кивнул:
— Через несколько месяцев все изменится, но сейчас... Ты же знаешь, что он твердо придерживается некоторых старых традиций. Он непременно захочет узнать все о девушке и ее семье.
— А я ее знаю? Сам подумал.
— Кажется, ты ее однажды видел. В «Ле Руайяль», на приеме у французского посла. Ты помнишь?
— А, такая высокая и стройная! Очень красивая.
— Да. Это и есть Раттана.
— Алмаз, — произнес Сока, переводя кхмерское слово на французский. — Прекрасно. Она почти такая же красивая, как Малис.
Сам рассмеялся:
— Это замечательно, что ты любишь старшую сестру. Ты еще слишком мал, чтобы влюбляться в других девушек.
— Ну да, как ты в Дьеп, — это сорвалось у него с уст прежде, чем он успел подумать. Дьеп была старшей дочерью во вьетнамской семье, жившей на той же улице. Сока видел, какое лицо становилось у брата, когда она проходила мимо.
Сейчас же лицо Сама потемнело.
— На твоем месте я бы забыл это имя, Сока. Я не могу ничего испытывать по отношению к Нгуен Ван Дьеп. Она — вьетнамка, и этим все сказано.
Помнишь историю о бедном кхмерском крестьянине, который нашел в лесу маленького крокодильчика, брошенного крокодилицей-матерью? Он пожалел крокодильчика, принес его домой и делился с ним всеми крохами, которые ему удавалось добыть.
Естественно, крокодильчик рос. Крестьянин ловил для него кроликов и обезьян, а для себя, когда крокодил насытившись, засыпал, собирал овощи и фрукты.
Но однажды крокодил заскучал и, отбросив мартышку, которую крестьянин только что убил ему на обед, съел самого крестьянина.
Сам встал.
— Крокодилы и вьетнамцы — это одно и то же.
Он вышел в темный коридор. Дом спал, слышалось лишь стрекотание сверчков да шелест крыльев насекомых, воздух был пропитан жаркой влагой.
Сока закрыл книгу и начал раздеваться. Обнаженный до пояса, он тихонько прошел в ванную. Идти ему надо было мимо комнаты Малис. Дверь была приоткрыта, и он остановился перед нею.
Он почувствовал, как гулко забилось сердце. Мысли смешались, он слышал собственное тяжелое дыхание. А затем, совершенно непроизвольно, он шагнул вперед и, словно во сне, толкнул дверь.
В памяти его возникла танцующая Малис, а перед глазами — стоявшая в нише ее постель.
Он вытянул голову. Во рту пересохло.
Теперь он видел Малис. Она лежала ногами к нему, сбросив покрывало. Шторы на окнах были отдернуты, чтобы ничто не могло препятствовать свежему воздуху.
Глаза Сока привыкли к темноте, и он задохнулся и прикусил губу. Потому что он увидел, что Малис лежит совершенно обнаженная. Он увидел ее маленькие грудки, нежно очерченный живот, а ниже, в тени... Что там было ниже?
Вдруг она зашевелилась, повернулась. Проснулась ли она? Открыла ли глаза? Он похолодел. Ему хотелось убежать, но ноги словно приросли к полу. Он не мог отвести взгляда. Что, если она действительно проснулась и увидела его? Он попытался облизнуть губы пересохшим языком.
Она зашевелилась на постели, широко раздвинула ноги, ее дрожащие руки потянулись к тому тенистому углублению внизу живота. И вдруг перевернулась на живот. Обе руки уже были между ногами, и Сока показалось, что бедра ее стали двигаться вверх-вниз в гипнотическом ритме.
Ее гладкие ягодицы напрягались и расслаблялись, поблескивая в лунном свете. Щель между ними, темная и глубокая, притягивала его взгляд, словно магнит. Он чувствовал, что ему становится все жарче, его протянутая рука трепетала, как ветка на ветру. Ноги у него ослабели, а его орган вел себя как-то уж совсем непонятно, стал тяжелее и больше. Он положил на него левую руку, почувствовал, какой он большой, как натянулась ткань его брюк. Это напряжение было и болезненным и чудесным.
Малис выгибалась, приподнималась, прижималась низом живота к своим пальцам, к постели. Сока не был уверен, но ему показалось, что она то ли тяжело дышит, то ли стонет.
