На смотровой пустынно. Только один фотограф, облокотившись на гранитный парапет, ловит в кадр выкатившийся из-за горизонта оранжевый шарик. Больше нет никого. Мусор после вчерашних свадеб убран, фонтаны не работают. Город внизу еще затянут легкой дымкой. Я смотрю на дома, башни, трубы, пытаюсь выстроить по ним пройденные сорок кэмэ. До какого-то места это получается, а дальше все сливается в однообразии застройки новых районов. Солнце чуть поворачивает, и в его лучах дымка над городом загорается оранжевым. Так ярко, что подробности самого города становятся почти неразличимы. Разворачиваюсь и прислоняюсь спиной к парапету, думаю, что нужно, чтобы город всегда был таким прозрачным и свежим. Больше дорог, чтобы на них наконец поместились все имеющиеся в городе автомобили? Или, наоборот, меньше дорог? Закрыть половину тех, что есть, и отдать их пешеходам и велосипедистам и общественному транспорту? Куда-нибудь выселить половину населения? Или просто каждый день рано вставать?
Проехав по аллеям, я вернулся на шедший по дуге бульвар и поехал по нему дальше вниз – к набережной и вокзалу. И тут началось самое интересное. На длинном спуске можно было, не прилагая усилий, развить хорошую скорость и затем еще долго катить по прямой набережной. Я так и сделал. Препятствий было только два: светофор, где в бульвар вливалась более оживленная улица, и другой светофор – ниже, возле самой набережной, с которого есть поворот на мост.
Спуск был замечательный, мне даже не пришлось крутить педали – через минуту уже свистело в ушах и назад летели стволы деревьев и фонарные столбы.
Первый светофор успел при моем приближении переключиться на красный, но мне жаль было терять свои 45 км/ч, и я проскочил его, тем более что опасности никому не создавал – пешеходов не было, а машины вливались слева. Если бы прибавить, то я, наверно, успевал проскочить нижний светофор, но он начал мигать, а правый ряд совсем близко к бордюру, так что не втиснешься, уже заняли несколько автомобилей.
Я нажал на тормоза, и в тот же момент трос заднего тормоза оборвался. От старости или от моего резкого движения – не знаю. Резко тормозить оставшимся передним тормозом опасно (я еще не знал, что перелететь в эти мгновения через руль было бы не самым страшным вариантом). Но даже если бы я тормозил изо всех сил – то все равно не смог бы остановиться на этом скате и въехал бы в остановившиеся на светофоре автомобили. И поворачивать некуда – слева идет поток, справа – бордюр. Затем я вижу, что ближе к светофору есть карман – уходящие направо две полосы, с которых машины делают на светофоре поворот налево. Когда на основной трассе загорается красный, те, из кармана, получают зеленый и едут налево. Значит – все расчеты происходят в треть секунды – если я заеду в карман (а других вариантов все равно нет), то выскочу уже за красным светофором.
Продолжая тормозить (эффекта это почти не дает), я влетаю в карман, и сперва все идет отлично – одну за другой пролетаю с правой стороны стоящие на поворот машины. Только смущает, что они тоже стоят – как и машины на основной трассе; затем понимаю – сейчас зеленый тем, кто выезжает с моста.
Карман начинает заворачивать налево, и я вижу то, чего не мог видеть раньше – последней на моем пути перед светофором стоит большая грузовая машина с длиннющим прицепным кузовом. Сама машина стоит нормально, на нужной полосе, не прижимаясь к бордюру, а вот кузов, с трудом вписывается в дугу кармана – расстояние между ним и заворачивающим влево бордюром постепенно сужается, а впереди – исчезает совсем – кузов нависает над тротуаром и почти задевает светофор. Я несусь по сужающемуся клину, и впереди меня не ждет ничего хорошего. Что еще хуже – справа по бордюру идет доходящее мне до руля гофрированное металлическое ограждение. Если бы не оно – можно упасть набок. А так я оказываюсь с каждым метром все плотнее зажатым между двумя металлическими стенками, справа – гофры, слева на уровне плеча несется нижний угол борта кузова. Подумать о том, что будет после столкновения, я не успеваю – времени не остается – понимаю только, что ничего хорошего.
В последний момент я ложусь на руль, втягиваю плечи, инстинктивно стараясь стать меньше, ныряю под кузов, задеваю что-то металлическое, обжигающее руку, слышу непонятный звук, выскакиваю возле светофора, выворачиваю направо и через несколько мгновений оказываюсь на набережной.
Останавливаюсь. Не слезая с велосипеда, тупо смотрю на ободранную руку и как ножом срезанный с края руля пластик. Затем снова сажусь и еду несколько километров до сквера с памятником. Слезая с велосипеда, почти падаю – дрожат колени и не слушаются руки. Полчаса я сижу в тихом сквере, понимая, как мне повезло. Что под кузовом было высоко. Что у меня гнутый спортивный руль; а обычный там не прошел бы по ширине.
Я специально рассказал историю этого утра в подробностях, чтоб было видно, что при желании я мог бы заметить, как три раза меня словно предупредили или хотели отвести от опасности: вначале когда меня тянуло в сон и я собирался повернуть домой; потом когда меня облаяли собаки; и, наконец, на мосту, где стояла милиция. Но я ничего не заметил. Может, никаких предупреждений и не было, а весь этот ряд я выстроил себе в состоянии аффекта, автоматически крутя педали по набережной.
Отрывок 78
Все стало настолько искусственным, что я уже не уверен, участвуют ли еще коровы в производстве молока.
Я поехал за тросом для тормозов и решил выбраться в город.
Я остановился на бульваре. Всюду валялись сухие листья, а те, что держались на ветках, – по краям, как ржавчиной, были тронуты умиранием.
Каштаны болеют, заболевают, и, видимо, их вырубают к чертовой матери…
В тот момент мне показалось, что и люди, сидевшие тут, – тоже больны, тоже проржавели, если уж не целиком, то где-то по бокам. И на самом деле вряд ли им так уж хочется сидеть здесь. С гораздо большей радостью они бы посидели где-то еще. Но они тут.
И опять знал, что как бы ни кончился день, я буду пить и, может, чинить велосипед, слушать «Gotan».
Отрывок 79
Вечер. И тут мне стало смешно – все было именно так, как я представлял днем не бульваре: я был пьян, пытался чинить велосипед и слушал «Gotan».
Отрывок 80
Город продолжал расти. Застраивал пустыри, сносил старое и строил новое – выше, больше, вырастал за свои границы, застраивал пригороды, вырубал садики, сносил избушки в три окна с террасками и рос. Я уже не представляю, сколько живет человек в этом городе. И этого, похоже, не знает никто. А город растет. Сам по себе и за счет тех, кто приезжает. В поисках счастья, в поисках денег. Или оттого, что этого счастья и денег так много, что они уже не умещаются в маленьком Норильске и требуют больших просторов. Цены на жилье растут. Но желающих купить квартиры не становится меньше. Утром и вечером забито метро, автобусы, трамваи, троллейбусы, маршрутки и электрички. Но людей становится все больше. Утром и вечером, а часто и днем, стоят пробки. Но люди продолжают покупать автомобили. Может, когда-нибудь все это лопнет от перенапряжения и слишком большого количества всего. Но пока здесь становится негде жить, гулять, ездить. Я слышал, что некоторые уже уезжают отсюда, но в других городах ниже зарплата и не те условия жизни.
Отрывок 81, Лена
Я не скажу, что попал сюда случайно. Я знал, что в пятницу она работает до пяти и домой приезжает в шесть.
Вот на этом доме, что боком, в прошлом году висела реклама «Replay» – тоненькая изогнувшаяся девочка с голыми загорелыми ногами.
Когда мы расстались, я думал: нет, этого не может быть, все это не повод, чтобы разойтись, она понимает, что с другими у нее не будет того, что было у нас.
Я обрывал семена подорожника, смотрел вслед самолетику, пока он не потерялся. Она наверняка считает, что поступила тогда правильно. А я ни в чем не уверен. Единственное, в чем прав, – что ушел с работы. Если бы не ушел – не было бы этой травы, деревьев, тихого вечера.
Ходили люди, возили коляски с детьми. Мимо прошли две пары – молодые папы толкали коляски, один из них потягивал пиво, мамы разговаривали, и первый раз, глядя на семью с ребенком, мне стало тоскливо. Что-то в них было очень мирное, спокойное, устроенное. Одеты небогато, смотрят без наглости. Но в них есть правота, они правы в чем-то очень важном и чувствуют это и оттого спокойны и за сегодня, и за завтра, и за все дни до скончания века.
А Лены нет. Чувствую – нет ее. Уехала, или что-то еще…
Конечно, можно подождать и посмотреть, как зажгутся окна, но уже хочется ехать, тем более что до темноты еще часа два. Проезжаю еще раз мимо ее дома, во всем закрытость и отчужденность, и совсем не клеится в воображении, что сейчас она может выйти из подъезда… И дальше я быстро кручу педали – видеть эти дома, вывески – тяжело.
В тот день я проезжаю пятьдесят восемь километров и возвращаюсь домой другой дорогой.
