– Давно я…
– Нет. Час, наверное, – захлопала она ресницами. – Тебя лечили, хотели передержать в отдыхе сутки. Потом пришел габрал, – Гюль брезгливо оттопырила верхнюю губу и поправила ткань платья, скосив взгляд в сторону, – и велел будить. Опять допрос.
– Габрал, – тупо повторила я.
В сознании сам собой возник такой бравый американский капрал из тупых фильмов. С глазами навыкат, фигурой и мордой Кинг-Конга, воплем: «Кто здесь прав, жирные задницы, вашу мать?». Я посмотрела туда, куда посоветовала Гюль. Увидела минотавра – ну, то есть габрала. Он был куда внушительнее любого кино-жутя… И я спешно порылась в инструкциях.
«Служба безопасности габ-портов набирается из числа рас области неприсоединенных. Живучесть свыше сорока единиц по осреднённой шкале. Силовые параметры…»
– Габрал Рыг, – прорычал минотавр. – Мне нужно знать, что произошло на допросе. Мы ожидали, что это будет бесполезно для империи и безопасно для габбера. Но оказались правы лишь в первой части. Так я думал час назад. Сейчас и это под сомнением. Что видела, габбер Сима?
Я вцепилась в плед, чтобы снова не провалиться в темное и пустое отчаяние. Габрал выпятил титаническую челюсть.
– Живучесть сорок – это много? – спросила я.
– Оторванную конечность выращиваю в полчаса, – буркнул он. Покосился на Гюль. – Проще, чем находиться в помещение с этим… Что еще? Не тяни трипса за хвост.
– У имперских тэев живучесть ниже?
– Двадцать по нашей оценке, я беру именно ранг тэй, там много вариантов, в общем – от восемнадцати до тридцати одного у тор теев. У тебя живучесть – пять, немного подросла с трешки после присвоения статуса, у этого, – он нехотя кивнул на Гюль, – тридцать семь.
– Сорок один в режиме прайда, – уперлась Гюль.
– Молчать, – взвыл габрал.
– Альг ведь мог выжить?
– Мог, в теории. Если теперь он в шлаке, вопрос не имеет смысла, оттуда нет выхода. Транслируй, – велел габрал.
Я скрипнула зубами, Гюль громко сказала «животное», габрал хмыкнул и уставился мне в зрачки. Пришлось вспоминать все, хотя проще было бы умереть, с моей-то ничтожной живучестью… Кажется, я опять кричала. Гюль меня облила водой, отпустило.
– Именно шлак, плохо, – выдавил габрал. Жестом выставил Гюль за дверь. Она показала фигу – у меня в голове отрыла жест? И осталась сидеть. Рыг выпятил челюсть еще страшнее, но стерпел. – Альг сам связался с нами два цикла назад. В предельно закрытом режиме, мы долго не знали, что работаем именно с ним. Речь шла о возможном нарушении стабильности сил универсума. Этот сейф не должен был достичь места назначения с содержимым. Все шло штатно, но империя досрочно уволила габрехта, прикрывая свою игру. Мы не успели допросить, он уже за барьером, в зоне вашего неприкасаемого детсада, – скривился Рыг. – Сейф вскрыли до нас. Альг вроде бы один и успел сообразить, кто в игре. Мы два дня назад строго рекомендовали ему уходить в габ-центр. Он предпочел догнать тот корабль и уничтожить содержимое. Это все. Каждый выбирает сам. Я бы тоже довёл дело.
– Что такое шлак?
– Разберёшься. – Габрал встал, неодобрительно потрогал близкий при его росте потолок и ссутулился. – Ты в отпуске до выздоровления. Советую старательно забыть лишнее. Прекратить бессмысленные страдания. Избавиться от нахлебников.
Гюль уже привычно фыркнула – вероятно, так она реагирует на любые слова габрала. У меня на спине вздыбился морф. Вот уж кто не считал себя нахлебником!
Сверхсекретный минотавр отбыл в свой хренов лабиринт. Мы остались одни. Я всхлипнула. Гюль поддержала. Рассекреченный морф обнял нас и тоже дрожал. Сочувствовал…
История четвертая
Кое-что о чудесах
Худший день закончился слезно и мрачно. Паршивее всего то, что следующий за ним не стал лучше, я проснулась и сразу это поняла. Как будто в мире что-то хряпнуло – и по нему пошла трещина. Сколько я ни старайся делать вид, что универсум целенький, смотрю исключительно на эту трещину. Тошно мне. Стоит перед глазами казнь, режет нервы собственное бессилие и выбешивают до невменяемости пояснения минотавра, ничего не поясняющие, зато очень спокойные. Это его: «В шлак, плохо». Поставил квиппу, гад. Припечатал где-то в отчете начальству: союзник Альг был полезный, но весь вышел. Спасать не стоит, это невозможно.
Не могу ничего забыть. И хуже, не хочу. Раз невозможно спасать, значит – еще жив? Был бы мертв, так бы мне и сообщили: мол, скончался, мы ему посмертно благодарны. Я провернулась ужом с правого бога на левый и дальше по кругу. Тошно. Неужели здешние габ-безопасники взяли да и бросили человека? Которого уродовали и убивали у меня на глазах так, что никто бы не выжил. Хотя тут все не вполне люди, если по земным меркам. У Гюль вон – живучесть минотавру на зависть. Зря она, что ли, ползла под крышу, когда надумала самоубиться? Она спонтанная, но и расчетливая. Интеллект запросто не отрубишь. Посчитала, наверное. Высоту там, скорость, ускорение… Я слова кое-как помню, а она навигатор, она весь смысл сечет.
Кот сегодня серый – тоже переживает. Лежит возле бока и упрямо делает вид, что никакой он не морф. Просто спит тут и вот-вот пойдет лакать молоко.
– Ты чем питаешься, Гав?
– Мр-яу, – он открыл верхний непарный глаз и снова закрыл.
Типа – будь спокойна, дорогая хозяйка, я разберусь сам, надою молоко и воспитаю мышей.
В дверь сверхделикатно поскреблись. Не дожидаясь моего «иди к черту» проникли. Телепает меня Гюль, зараза, без всякого зазрения совести. Завтрак принесла. Поднос купила цветной. Суфле перевалила в миску из «Дна». Тоже устала от серости. Сама такая важная, прямая. Косы все расплела, соорудила на голове чалму из собственных роскошных волос.
– Утро, – поприветствовала я, проглотив первую порцию суфле и слово «доброе».
– Ты не так на мир смотришь, как я, – тихо сообщила Гюль, пристраиваясь на краешек кровати. – Я всю жизнь жила и было вокруг сложно, многослойно, неоднозначно. Я старательно себя обманывала. Снаружи никто не обманет так, как я сама изнутри, понимаешь? Все так делают. Так удобно, так принято. Вот ты про меня подумала: дура и ходит строем за божественным. Только я не дура. Я умная ходила. Я сама старательно не слышала, что меня не уважают. Я сама усердно не видела, что наш прайд давно стал… не тот. Клонировать людей можно, а вот восстановить то, что однажды объединило наших предков, наверное, нельзя. Может, моя первая версия правда безумно его любила. Может, его первая версия стоила этой любви. Но пока ты не посмотрела на меня и не пожалела меня, я не хотела ничего знать. Ты смотришь на мир, как будто он совсем простой. Ты видишь его, как в первый день. Для этого вас и привозят, настоящих. Если могут найти и выбрать. Свежий взгляд.
Я доела суфле и облизала ворованную ложку, которая, как и я, помнила живого веселого Тэя. Слова Гюль медленно приживались. От них, завтрака и общей слабости – тошнило. У меня интеллект тридцать один. Блин, почему я должна видеть мир сложным?
– Интеллект вообще загадка, к тому же он не идентичен понятию «разумность», – отмахнулась Гюль. – Они считают по сложности мозга, числу активных связей и проценту включения потенциала в работу. Только это все не важно. Если тебе сделать еще пять-шесть инъекций знаний и дать время их усвоить, значение вырастет до двухсот. Ты останешься та же. А может, вообще во вред пойдет. Я обколота навигацией так, что могу вручную делать переход, хотя это по идее вне биологических возможностей людей. И что? Это меня делает умной?
– У меня болит голова и без твоих рассуждений.
– Я кое-что вспомнила и решила, – строго сообщила Гюль. – Я закрыла дверь и попросила морфа полностью нас экранировать. Я предлагаю тебе совсем безнадежное дело. Вероятность успеха по-умному менее одного процента. Это оптимистичный вариант. Но если я права и чудеса бывают, можно попробовать попасть в шлак и иметь шанс оттуда выбраться. Не скоро и не обязательно получится, но иначе вообще нет вариантов.
Я отставила поднос и жизнерадостно кивнула. Женская интуиция по имени эмпатия орала в голос «да, да!». Ум молчал, ему рот заткнули.
Гав спрыгнул с кровати и стал бродить по комнате, громко имитируя мурлыканье. Он был здорово похож на обычного пятиглазого кота, особенно пока не начал прогуливаться по стенам и даже потолку. Гюль неотличима от человека, разве что цвет глаз меняет и смуглеет по настроению. Зато если ей отрезать для пробы руку, ведь отрастит в полчаса!
Могу ли я смотреть на окружающих иначе, относиться как-то по-другому, зная весь обман внешности? Нет. Она права, я вижу мир просто. Я даже не завидую никому. Смысл? Морфы почти вне закона, хотя справочник в моей голове утверждает: они живут на плечах и спинах каждого тысячного разумного. Это нелегально, но морфа ведь нельзя обнаружить. Он с носителем до смерти последнего, и переживает потерю отчаянно, на время впадает в шок – тогда его и отлавливают, и в камеру передержки… Вот ведь гадство.
