- Дяденька, миленький, пожалей меня Христа ради!
Машинист не ответил.
И опять Мишка стоял.
Лил дождь, шумел ветер, стучали молотками по колесам, а он с непокрытой головой, дрогнущий от холода и отчаяния, жался около паровозной подножки. Опять показался машинист с зажженной паклей, и опять Мишка схватил его за руку:
- Дяденька, пропадаю я здесь!..
Машинист остановился.
- Ты кто?
А Мишка и сам не знает, кто он теперь: мальчишка голодающий из Бузулуцкого уезда. За хлебом поехал в Ташкент, а товарищи бросили его и в вагон никто не сажает. Нельзя ли с ними пристроиться как-нибудь? Он заплатит маленько, если чего надо: ножик есть у него и деньгами тысяча рублей.
- Подожди! - сказал машинист. - Кондуктор сейчас придет, его проси хорошенько.
Мишка встал на колени, протянул вперед руки и голосом отчаяния, голосом тоски и горя своего, мучительно закричал:
- Дяденька, товарищ, Христа-ради посади, пропаду я здесь!..
Машинист не ответил.
Долго ползал под колесами, стучал молотками, потом ушел на станцию.
Лил дождь, шумел ветер, а Мишка стоял около паровозного колеса, мучая себя нерешительностью, и вдруг, никого не спрашивая, полез на паровоз. Согрел немножко спину о паровозную "трубу", повернулся грудью. Согрел немножко грудь, опять повернулся спиной.
К утру дождь перестал.
Стало тихо, туманно, мертво.
В бледном рассвете выступала станция, киргизские юрты за станцией.
Пришел машинист.
Увидя Мишку с посиневшим лицом, мутные Мишкины глаза, налитые страданьем спросил несердитым голосом:
- Едешь, товарищ?
Мишка жалобно ответил:
- Дяденька, не гони меня отсюда! Замерз я всю ночь...
- Куда же ты едешь, голова с мозгами? Ведь ты пропадешь!..
Легче бывает, когда люди разговаривают и смелости больше. Рассказал Мишка, куда и откуда он едет, немножко прихвастал: ему бы только то Ташкента доехать, там у него родственники есть. Два раза писали они Мишкиной матери и очень просили, чтобы он приехал. Если, говорит, понравится ему у нас, совсем может остаться, а если не понравится домой вернется с билетом.
Слушал машинист, улыбался, разглядывая посиневшие Мишкины губы, неожиданно сказал:
- Идем со мной!
Не сразу поверил Мишка, а когда очутился около паровозной топки и увидел невиданные рычаги с колесами, гайки, ключи, ручки и огненное паровозное жерло, полыхающее жаром, в голодной голове вспыхнули тревожные мысли: куда он попал?
Потянул машинист одну ручку, - наверху, над крышей, гудок засвистел. Повернул другую ручку - паровоз вдруг тронулся, поплыл: сначала легко, осторожно, потом- разошелся во всю и летел вперед с такой быстротой, что у Мишки сердце заходилось и мысли в голове кувыркались. Какая сила несет их и кто все это устроил?
На под'емах паровоз шел тише, потом опять пускался во весь дух, а машинист в черной рубашке смотрел из окна, покуривая трубочку. Другой человек подкидывал дрова в огненную глотку и, нарочно подхватывая Мишку, кричал машинисту:
- Товарищ Кондратьев, бросим его вместо полена?
- Кидай! - смеялся Кондратьев. - Жарче будет...
Смотрел Мишка на новых людей с большим уважением, видел, что они шутят с ним, и от этих шуток от паровозного тепла становилось легче, веселее. А когда товарищ Кондратьев отвернул маленький крантик, нацедил из него кипятку в чайник, напился сам и подал Мишке жестяную кружку, Мишка, тронутый любовью, задушевно сказал:
- Давно я не пил горячей воды!
Кондратьев отломил корочку хлебца:
- Хочешь?
Нет, тут не корочка виновата.
Не наелся Мишка, мало было ему черствой корочки, но не хлеб согрел его радостью, а добрая ласка, хорошая улыбка на лице у товарища Кондратьева. Сидел он будто дома, на горячей печке, часто дремал, забывался, сонно ощупывая ножик в кармане, спокойно и радостно думал:
- Какие хорошие люди!
Когда стали под'езжать к большой станции, Кондратьев сказал:
- Ты, Михайла, сейчас пригнешь отсюда: паровоз в депо пойдет, на починку. Починим хорошенько его, чтобы он не дурачился у нас, опять поедем в Ташкент... Теперь уж недалеко осталось.
Мишка поник головой.
- Ты что напугался?
- Люди больно не всякие! Который посадит, который нарочно гонит...
Кондратьев похлопал по плечу:
- Не бойся, Михайла, со мной поедешь, только со станции далеко не бегай. Как пойдет паровоз из депо, свистну я тебе два раза вот в этот свисток, ты и беги ко мне. Понял? Не увидишь меня около паровоза - жди...
- Ну, ладно, дяденька, я так и сделаю.
- Угу!..
- А пока мужиков наших на станции погляжу, можа, кто попадется. Вы папиросы курите?
- Зачем?
- Можа, я вам папирос куплю?
Кондратьев улыбнулся.
- Если ты купишь мне папирос, я тебя не посажу...
На станции Мишка ласково поглядел в лицо ему, нехотя прыгнул с паровоза, присел за вагонами, разулся, вытащил оборины из лаптей, лапти растрепанные бросил, а чулки, связанные обориной, перекинул через плечо, и босиком, в глубоко посаженном картузе, пошел на базар. Сразу не хотелось давать большую цену за хлеб, и Мишка все приценивался у разных торговок, словно мужик, покупающий лошадь. Цены были везде одинаковые, страшно хотелось есть, особенно при виде караваев, и, поглядев в последний раз на припрятанную тысячу, купил он большой кусок ситного. С'ел половину, отяжелел, раздулся, утомленно подумал.
- Будет, завтра доем!
Мимо пронесли мужика на носилках.
Поглядел Мишка на русую бороду, на синие штаны, на голые почерневшие пятки, вобрал в себя чужую печаль, погрустил над умершим:
- Все-таки я счастливый человек: он вот умер, а я еду потихоньку...
За станцией сидели мужики, бабы старики, девченки - целое голодное стадо. Мишка спросил двоих мужиков:
- Вы откуда едете?
Мужики не ответили.
Мишка рассердился.
- Что же вы не скажете?
Тогда один мужик сказал:
- Ты, мальчишка, не лезь, без тебя тошно...
А другой добавил:
- Четыре дня токуем на этом месте - не до разговоров тут...
И Мишка сказал, как большой, настоящий мужик;
- Я тоже сидел не хуже вашего, ночью в степях один ночевал, пешком шел.
- Как же ты шел?
- Шел вот, нужда заставила,
- Болтаешь, не знай чего! - покосились мужики.
Мишка поправил старый отцовский картуз, начал рассказывать, как его бросили товарищи, как он ночевал одну ночь прямо в степи, а другую - в будке, и никого с ним не было. Потом попался машинист товарищ Кондратьев, посадил его на паровоз, поил чаем из своего чайника и хлебца немножко давал. Будь таких людей побольше, давно бы все доехали.
Рассказывал Мишка спокойно, голосом уверенным, твердым, и сам от этого казался ростом выше. Мужики слушали внимательно, задние подвинулись ближе, смотрели в лицо рассказчику, а он, довольный и сытый от с'еденного хлеба, помахивая парой чулок, стоял среди мужиков, как маленький проповедник, укрепляющий верой и бодростью на далекий неоконченный путь.
Увлеченный вниманием, начал хвалиться:
- Пойду сейчас на паровоз сяду!
- На какой паровоз?
- К товарищу Кондратьеву.
И пошел.
Обернулся к мужикам, подумал:
- Завидно им маленько!..
Бегали два паровоза маневровых, резко гудели свистки, отцеплялись вагоны, лязгали буфера. Паровозам подсвистывали стрелочники в тоненькие рожки. Увидя кондуктора с двумя флажками за поясам, Мишка спросил:
- Это, товарищ, куда паровозы пойдут?
- К матери в штаны! - сказал кондуктор.
- Ну?
- Вот тебе и ну!
Оба засмеялись.
Кондуктор пошел дальше, а Мишка стоял на горячей рельсе босыми ногами. Мимо прошел красноармеец с винтовкой, Мишке и с ним захотелось поговорить:
- Товарищ, сколько сейчас часов?
- А тебе сколько надо?
- Два есть после обеда?
- Есть! - сказал красноармеец. - Два больших и третий маленький.
Мишка не сердился: шутят с ним, и сам он шутит. Вчера маленько напугался, нынче после нищи веселее стало. Хорошо, если бы каждый день с'едать по такому куску...
Около будки стоял стрелочник с медным рожком в руке. Рожок был начищенный, светлый, а стрелочник - с большой бородой и глазами не сердитый. Подошел Мишка поближе к нему, от нечего делать сказал:
- Товарищ, ножик не купишь у меня?
- Зачем мне его?
- Можа, годится куда.
- Ну-ка, покажи!
Прежде чем отдать ножик, Мишка поднял с земли толстую щепку.
- Порежь, попробую, как бритва берет!..
Попробовал стрелочник - ножик острый.
- А ты его не украл?
Мишка обиделся: это же его собственный ножик, отец покойный привез из солдатов, и, если бы не нужда, он бы его ни за что не продал, потому что таких ножей не найдешь, особенно здесь. Даже в Бузулуке у них, наверное, нет таких...
- В каком Бузулуке?
- Город такой, меньше Самары!
Разговаривали долго.
Ножик Мишка не продал, но не было пока и нужды большой. Кое-где он протягивал руку за милостыней, снимал старый отцовский картуз и спокойно, совсем не жалобно, говорил:
