Накидка оказалась настоящей, то бишь из цельной шкуры настоящего леопарда. Понятия не имею, почему меня ошеломила именно эта деталь облачения «жреца». Возможно, виной тому разительный контраст между грозным оскалом животного и жалко повисшими лапами. Накидка была перекинута через плечо и скреплена так, что голова несчастного леопарда покоилась на груди хозяина. Длинный белый балахон довершал облачение.
Сказать, что диковинная фигура произвела впечатление, — значит ничего не сказать. Посетители остолбенели и в ужасе затаили дыхание. Стоило «жрецу» сделать шаг — и толпа отшатнулась. Должно быть, именно так поступали древние язычники, освобождая дорогу какому-нибудь правителю. Вперив взор прямо перед собой, «жрец» пересек зал и остановился перед витриной со знаменитой мумией.
У леди Хенутмехит был неплохой вкус. Гроб она себе выбрала — картинка, да и только. Вместо безвкусных многокрасочных сцен из жизни небожителей и демонов последнее ложе Хенутмехит украшала нежная позолота, словно приглашая зрителей задуматься — а не были ли саркофаги более влиятельных особ сделаны из чистого золота.
К делу это, впрочем, не относится. Уместнее будет отметить тот очевидный факт, что саркофаг принадлежал особе, занимавшей очень скромное положение в обществе. Никаких знаков королевского отличия я не увидела. Цветок лотоса в черных волосах — вот и все, чем удостоили усопшую даму.
«Жрец» изобразил земной поклон и снова надолго застыл, вглядываясь в безмятежное лицо леди Хенутмехит. Мне сцена показалась более чем эффектной, но профессору она скоро наскучила.
— Подумать только! — фыркнул он, обернувшись к Уилсону. — А я-то еще критиковал медиума. Это представление даже примитивнее, чем предыдущее! Что застыли как истукан, Уилбур? Чего ждете? Исполняйте свой долг! Прикажите схватить этого шута, стащите с него маску, выясните, кто он такой, и верните в клинику, где его наверняка уже хватились.
Не тут-то было. Юный Уилсон, впав в прострацию, лишь бормотал что-то нечленораздельное и заламывал руки. Зато отреагировал один из охранников:
— Парень-то безобидный, профессор. Что такого, коли он решил тут постоять? Однако ж могу и вывести — только прикажите.
— Не стоит утруждаться, Смит, — ехидно пророкотал профессор. — Без вас справимся.
Неподвижная персона в маске вдруг развернулась, выбросила вперед руку и забубнила хриплым речитативом:
Сестра его, сестра-заступница...
Та, что уберегает от врагов...
Та, что силой слов своих
Остановит супостата...
— Какого черта! — пробурчал Эмерсон. — Пибоди, это же...
А занавес-то, оказывается, еще не упал. Хриплый голос набирал силу:
Речи ее мудры,
Жало языка ее поражает цель,
Падают ниц... падают ниц ...
Перед...
«Жрец» умолк, не закончив фразу. Зловещую тишину в зале нарушил другой голос — звонкий и чуть дрожащий от возбуждения.
— "Падают ниц"! Вот где заложен главный смысл, — сообщил Рамсес. — Речь, разумеется, идет о богине Исиде. Согласно верованиям древних египтян, она покровительствует...
Лекцию юного египтолога прервал неприлично громкий хохот.
— Богиня Исида?! — надсаживался Эмерсон. — Ну нет! Речь о тебе, Пибоди! Речи ее мудры... Ха-ха-ха!... Жало языка... поражает... Ой, не могу! — Профессор в изнеможении сложился пополам.
— Ты куда? — Я успела схватить сына за руку. — Стой на месте!
— Но он же уходит! — завопил Рамсес.
И впрямь уходит. Шлепая сандалиями, «жрец» с невиданной скоростью буквально перелетел зал и исчез в проходе.
— Пусть себе идет. Тебя это не касается, Рамсес. Эмерсон! Прекрати ломать комедию. Наш фокусник сбежал...
— На здоровье, — задыхаясь, простонал Эмерсон. — Он меня покорил... Парень-то умен... образован... Ой, умора. Силой слов своих... остановит супостата...
— Очень милый комплимент. — У Уолтера губы дрожали от едва сдерживаемого смеха, и неудивительно — Эмерсон кого угодно заразит своим хохотом. — Лучше про тебя не скажешь, дорогая Амелия.
— М-да? Благодарю за поддержку. Возьми себя в руки, Эмерсон! Пора возвращаться, Эвелина уже заждалась.
Остаток дня прошел в домашних хлопотах. Осмотрев Бастет, я успокоилась сама и успокоила Рамсеса. Его любимица явно нервничала, но на ее аппетите это не отразилось, да и температура была нормальной. Видимо, просто сказались долгое морское путешествие и вынужденное заточение: отпускать кошку на улицу в Лондоне — чистое безумие.
На следующее утро гостеприимный дом опустел. Хозяева вернулись в свое йоркширское поместье, а мы ненадолго — как я полагала — отправились к себе в Кент, не подозревая о том кошмаре, что надвигался на нас с неотвратимостью песчаной бури.
* * *
Я часто спрашиваю себя, сколько может быть лет нашему дворецкому Уилкинсу, но ни разу не осмелилась задать ему этот вопрос. В ответ на просьбу сделать что-нибудь, с его точки зрения, неподобающее — а такие просьбы не редкость в нашем доме, — он принимается брюзжать, точно древний старик. Тем не менее за десять лет он ничуть не изменился, и я несколько раз собственными глазами видела, как дворецкий с юношеским проворством бросался на выручку Рамсесу. Не удивлюсь, если узнаю, что его благородные седины — плод парикмахерского искусства.
Уилкинс был искренне рад нашему возвращению. Скатившись с лестницы, он затряс протянутую Эмерсоном руку и только потом вспомнил, что дворецкому не подобает обмениваться рукопожатием с хозяином. Тут же подоспел Джон с улыбкой от уха до уха и с горделивым известием о доставке нашего багажа в целости и сохранности. Настал черед и остальной прислуги. Горничные, лакеи, садовники — все сочли своим долгом засвидетельствовать почтение путешественникам, благополучно вернувшимся в родное гнездо. Жена Джона принесла новорожденного малыша, чтобы мы смогли порадоваться прибавлению в семействе и оценить удивительное сходство младенца со счастливым отцом. (Какое там сходство! Из свертка выглядывали лишь пухлые щеки да недовольно сморщенный лоб.)
Рамсес сломя голову кинулся к себе разбирать вещи. Заглянув к нему чуть позже, я обнаружила в комнате полнейший хаос, чего и следовало ожидать, а самого Рамсеса — склонившимся в задумчивости над ящиком — или саркофагом? — с сомнительной чистоты песком.
— Ты что же, притащил это из Египта? Боже правый, Рамсес! Мало нам своей грязи...
— Это не грязь, мамочка. И не простой песок, а окись натрия! Надеюсь, ты не забыла, что папочка дал согласие на проведение экспериментов с мумифицированием...
— Ф-фу! Ладно, ладно. Только не растаскивай эту гадость по всему дому. Ей-богу, Рамсес, ты заставляешь меня сомневаться...
— Понимаю, мамочка. Со стороны мои опыты выглядят проявлением нездорового интереса к останкам живых существ, но, уверяю тебя, опасения беспочвенны. Я работаю над доказательством последней из своих версий. Убежден, что мистер Бадж с коллегами ошибочно сочли жидкий натрий основной химической средой для мумифицирования. Неверное толкование мистером Петтигрю древнегреческих...
— Неверное толкование, говоришь? Умница, сынок, — произнес у меня за спиной Эмерсон. — В неверном толковании Бадж у нас дока. На создание собственной теории у него мозгов не хватит, вот он и повторил ошибку Петтигрю, не дав себе труда проверить...
Я предпочла удалиться. К мумиям мне не привыкать — насмотрелась на них предостаточно, но к сути моего рассказа теория мумифицирования Рамсеса отношения не имеет.
Как ни странно, скорое знакомство с кузенами, особенно с «крошкой Виолеттой», нисколько не расстроило Рамсеса. Скорее даже воодушевило. Имя двоюродной сестры то и дело слетало с его губ, а от подозрительного блеска черных глазенок мне становилось не по себе.
Прошлой зимой Рамсес неожиданно заинтересовался отношениями между мужчиной и женщиной. На папочке этот допрос отразился самым плачевным образом (он до сих пор в шоке), да и мамочка, признаться, особой радости не испытала. Впрочем, я быстро успокоилась. Если подумать, в любопытстве Рамсеса не было ничего удивительного, ведь общался-то он в основном с египтянами, а они развиваются раньше европейцев и зачастую к пятнадцати годам уже вступают в брак. После долгой и суровой беседы Рамсес обещал впредь не поднимать подобных тем в присутствии посторонних, но... на его обещание я как-то не очень рассчитывала.
Джеймс не заставил себя ждать. Еще не все чемоданы были распакованы, а он уже привез детей и немедленно уехал, как будто был счастлив сбросить этот груз со своих плеч. Даже на обед не остался! (Правда, его никто и не приглашал.)
— До свидания, папа. — Дети покорно помахали вслед экипажу, но особой печали не выразили.
